Самарканд - Маалуф Амин - Страница 39

Я встал, чтобы откланяться. Он горячо попрощался со мной и задержал мою руку в своей.

Рошфор пишет, что вас зовут Бенжаменом Омаром. В Персии назовитесь своим первым именем, а второе на время забудьте!

— Но ведь это имя Хайяма!

— Начиная с шестнадцатого века, когда Персия стала шиитской, это имя под запретом. Вы навлечете на себя кучу неприятностей. Хочешь породниться с Востоком, неминуемо окажешься втянутым в его дрязги.

Его лицо последовательно выразило сожаление, бессилие что-либо изменить, желание ободрить меня. Я поблагодарил его и собирался уже выйти, когда он окликнул меня:

— И последнее. Вы вчера видели здесь у меня юную особу, которая как раз собиралась уходить. Вы с ней говорили?

— Нет, такой случай мне не представился.

— Это внучка шаха, принцесса Ширин. Если по какой-либо причине перед вами захлопнутся все двери, пошлите ей записку с напоминанием, что виделись у меня. Одно ее слово, и множества затруднений удастся избежать.

XXIX

До Трапезунда я отправился по Черному морю на парусном судне. На море был штиль, часами приходилось созерцать один и тот же берег, одну и ту же скалу, тот же лес. Затишье было мне на руку ввиду предстоящей нелегкой задачи: заучить наизусть книгу персидско-французских диалогов, написанную г-ном Николя, переводчиком Хайяма. Ибо я дал себе слово обращаться к коренным жителям на их родном языке. Мне, конечно, было известно, что в Персии, как и в Турции, многие образованные люди, купцы и чиновники высокого уровня говорят по-французски. А кое-кто даже и по-английски. Однако если желаешь выйти за пределы караван-сараев и дипломатических миссий, намереваешься поездить по провинции или спуститься на дно общества, необходимо владеть персидским.

Брошенный мною самому себе вызов подстегивал меня и не позволял скучать, я развлекался, ища аналогии в разных языках. Отец, мать, брат, дочь — father, mother, brother, daughter — на персидском звучат как pedar, madar, baradar, dokhtar. Индо-европейская общность языков налицо. Бога мусульмане из Персии называют Khoda, что гораздо ближе к английскому God и немецкому Gott, чем Аллах. И все же влияние арабского на персидский гораздо значительнее, а осуществляется оно весьма любопытным образом: многие персидские слова могут быть по желанию заменены арабским эквивалентом. Вставлять в свои речи термины или целые фразы на арабском в определенных кругах вошло в моду, стало принимать форму некоего интеллектуального снобизма. Джамаледдин, к примеру, так и поступал.

За арабский я обещал себе приняться позднее, а пока мне хватало текстов г-на Николя, которые, помимо языковых, снабжали меня знаниями и иного рода. В книге были собраны диалоги такого содержания:

«— Что экспортируется из Персии?

— Шали Кирмана, жемчуг, бирюза, ковры, табак Шираза, шелк Мазандерана, пиявки и курительные трубки из вишневого дерева.

— Нужно ли брать с собой в путешествие по Персии повара?

— Да, в Персии и шагу не ступить без своего повара, своих постельных принадлежностей, своих ковров и слуг.

— Какие иностранные монеты имеют хождение в Персии?

— Царские империалы, карбованцы и голландские дукаты. Французские и английские монеты очень редки.

— Как зовут нынешнего правителя?

— Наср ад-Дин.

— Говорят, он прекрасный король.

— О да, он чрезвычайно благожелателен по отношению к иностранцам, великодушен, образован, знает историю, географию, рисует, говорит по-французски и прекрасно владеет восточными языками — арабским, турецким и персидским».

Добравшись до Трапезунда, я остановился в гостинице «Италия», единственной в городе. Можно даже сказать, что она была с удобствами, если пренебречь тучами мух, превращавших каждую трапезу в нечто, напоминающее физзарядку: бесконечное бессмысленное размахивание руками. Пришлось последовать примеру других постояльцев и за гроши нанять юношу, который отгонял от меня надоедливых насекомых. Самым трудным было убедить его не давить их у меня на глазах между тарелками с долмой и кебабом. Искушение было слишком сильным, и некоторое время спустя он забывался и вновь бил муху у меня под носом.

На четвертый день нашлось место на борту парохода, принадлежащего компании Морских перевозок, курсировавшего по маршруту Марсель — Константинополь — Трапезунд с заходом в Батум — русский порт на восточном побережье Черного моря. В Батуме я пересел на поезд Транскавказской железной дороги и добрался до Баку. Консул Персии оказал мне столь любезный прием, что я счел лишним передавать ему письмо Джамаледдина. Да и то правда, не лучше ли было оставаться и впредь анонимным путешественником и не будить подозрений? Однако меня заели угрызения совести: а что, если в письме содержится нечто, не относящееся ко мне? Словом, я решил вручить письмо по назначению.

— Возможно, у нас с вами есть общий друг, — загадочно начал я и вынул конверт.

Консул тут же при мне бережно распечатал его, затем взял со стола очки в серебряной оправе и принялся читать. И тут я увидел, как его руки задрожали. Он встал, подошел к двери, запер ее на ключ, поднес письмо к губам и замер, словно молился. После чего сжал меня в объятиях, словно я был братом, счастливо избежавшим кораблекрушения.

Справившись с охватившим его волнением, он тотчас позвал слуг и велел нести мой багаж к нему домой, разместить меня в лучшей комнате и готовить праздничный ужин. Он не отпускал меня два дня, забросил свои обязанности, чтобы быть со мной и беспрестанно расспрашивать об Учителе — его здоровье, настроении, а особенно о том, что он думает о положении вещей в Персии. Когда же пришел час расставаться, он забронировал для меня каюту на русском пароходе компании «Кавказ и Меркурий» и отправил со мной в порт своего кучера, которому наказал сопровождать меня до Казвина и оставаться при мне до тех пор, пока я не перестану нуждаться в его услугах.

Это было весьма кстати, кучер оказался просто незаменим. Сам я не смог бы так ловко сунуть в руку усатому таможеннику несколько монет, чтобы он соблаговолил отложить на время свой кальян и обследовать мой багаж внушительных размеров. Он же договорился с Дорожным ведомством о немедленной отправке меня в экипаже, запряженном четверкой лошадей, притом, что чиновник настойчиво рекомендовал нам приходить завтра, а подозрительного вида содержатель постоялого двора, явно его сообщник, уже зазывал нас в свое заведение.

Мысль о том, что другие путешественники смогли вынести эту дорожную пытку, действовала на меня утешительно. Тринадцатью годами раньше до Персии можно было добраться лишь по древнему караванному пути от Трапезунда до Тебриза через Эрзерум — в общей сложности сорок переходов, на которые уходило шесть недель дорогостоящего и изнурительного пути, порой небезопасного из-за непрекращающихся племенных войн. Транскавказская железная дорога перевернула этот порядок вещей и сделала Персию открытой миру: отныне до нее можно было добраться без риска для жизни и особых неудобств на пароходе от Баку до Энзели, а затем в экипаже до Тегерана.

На западе пушка служит в военных либо парадных целях; в Персии это еще и орудие пытки. Я говорю об этом потому, что, благополучно добравшись до окружной дороги Тегерана, я столкнулся со зрелищем подобного применения пушки: в ее ствол поместили связанного человека, так что оттуда торчала лишь его бритая голова. Ему предстояло оставаться там под солнцем без пищи и воды до тех пор, пока он не умрет, и даже после того; как мне объяснили, это делалось с целью придания наказанию большей наглядности и внушения ужаса тем, кто пересекает городскую черту.

Оттого ли первое впечатление от столицы Персии вовсе не было чарующим? В восточных городах обычно ищешь краски настоящего и тени прошлого. В Тегеране ничего подобного я не увидел. С чем вообще я там столкнулся? С дорогами, слишком широкими, чтобы связывать северные кварталы для богатых с южными для бедных, конечно же, базаром с его многоцветьем красок, верблюдами, мулами, который все же не выдерживал сравнения с каирским, константинопольским, исфаханским или тебризским. И повсюду, куда ни кинь, бесчисленные серые постройки.