История первого дракона (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 51

— Представь себе, не запутал совсем, — вздохнула я. — Всё это похоже на представление о мире одной древней философской школы из моего родного мира. Не совсем, конечно, но общие моменты есть. А почему ты не хочешь, чтобы остальные об этом услышали?

— Они не понимают, — шаман вновь пожал плечами. — Боги боятся мира духов гораздо сильнее, чем все остальные — им нет туда хода. Почему? Всё просто. Есть бог — владыка океанов в какой-то из мифологий. И здесь он обладает некими силами. Но сам Океан, изначальный, не просто не будет ему подчиняться, для него бог — некий морок, бесплотная тень без всякой сущности. И, привлеки такой бог внимание этого духа, он превратится в тень окончательно, просто перестанет существовать. Даже если дух не будет желать ему ничего плохого.

— Поэтому шаманы не подчиняются богам? Для вас это тоже — мороки? — предположила я.

— Верно. Боги властны над телесной оболочкой, но я знаю, что они на самом деле попросту не существуют. Как тени приходят и уходят, не оставляя следа. Они способны действовать лишь через тех, кто в них верит. И они жалки в своём мнимом могуществе. У тебя есть ещё какие-нибудь вопросы?

— Да вроде бы нет. А ты уже уходишь?

— Честно говоря, я хотел пойти пообедать. А то для тебя-то я хоть бутерброд догадался прихватить, а сам… надо было больше еды брать, — вздохнул он.

— А можно я составлю тебе компанию? Бутерброд, конечно, был отличный, но хотелось бы добавки.

— Пойдём. Я подожду тебя за дверью, — не стал возражать шаман и вышел.

Одевалась хихикая. Потому что вспомнила несколько примеров, приводившихся той же философичкой для пояснения понятия платоновской идеи. В частности, идея кувшина, ну, и прочих бренных вещей.

Вот интересно, а в местном мире духов они тоже есть? Дух Океана, конечно, грандиозно и красиво, но как быть с более приземлёнными субстанциями?!

— Талу! — вывалившись из каюты, я огляделась. — У меня вопрос!

— Задавай, — пожал плечами он. — Пришёл, пока одевалась?

— Ага. Вот смотри. Мир духов — это же прообразы всего, существующего в мирах материальных, так? То есть, там есть дух табуретки, дух штанов, так что ли?

— Теперь я понял, почему ты такая весёлая, — усмехнулся шаман. — Я же говорил, это, скорее, мир сущностей. Есть сущности, которые можно назвать духами, у которых есть своё сознание и которые способны на действия, но их немного. Так что я тебя расстрою, дух тарелки ни в кого вселиться не может.

— Какая жалость. Одержимость табуреткой — это же круто! — я захихикала. Шаман тоже весело фыркнул; видимо, представил.

За обеденным столом мы наткнулись на Сержа с Зойром, которые, как оказалось, были вообще не в курсе моего возвращения, не говоря уже о событиях вечера. Конечно, золотой дождь видели все, и присутствующие единогласно высказались, что сие явление привело их в подлинный восторг, но откуда оно взялось, они даже не задумывались.

Этой же компанией, включая шамана и примкнувшего Михаэля, мы заняли кают-компанию, где и принялись за обед.

Мы куда-то плыли. Самое смешное, что даже Рем не мог внятно ответить на вопрос, куда именно, сколько нам туда осталось плыть и где мы, вообще, находимся. Правда, на мои обвинения на тему «как ты мог заблудиться?!» он невозмутимо ответил, что здесь так всегда, на то оно и Туманное море. Существует только одно направление: «куда кривая вывезет». Но обычно рано или поздно вывозит туда, куда требовалось изначально.

Единственным утешением в этом бесконечном путешествии было неограниченное (благодаря магии) количество пресной воды и наличие небольшой комнатки для купания. Эльфы, к моему огромному облегчению, оказались большими чистюлями, и благодаря этому у меня имелась возможность принимать ванну по меньшей мере раз в два дня, а то и вообще каждый день, чему я была несказанно счастлива. И регулярные женские неприятности пережить оказалось гораздо проще, чем я боялась; тут меня опять спас добрый доктор шаман, но подробности я всё-таки опущу.

Стерх от меня явно прятался, чуя моё появление заранее. И, честно говоря, это был лучший для него вариант; слабо верится, что этот человек может вот так сходу измениться, а видеть суровую рожу хмурого воина (или наоборот, хмурую — сурового) не тянуло.

Не могу сказать, что моё отношение к сероглазому богу изменилось. Да и не выражение его лица меня раздражало. Раздражало устойчивое ощущение, что он мне не верит. Нет, не только мне — много чести! — а вообще никому. Я понимаю, привык. Но общаться с человеком, воспринимающим тебя как личную вещь, да ещё при этом постоянно ожидающим от тебя подвоха…

А окончательно добивало то, что это были не мои домыслы, и не накручивала я себя: я вообще не умею долго сердиться, давно бы уже прониклась жалостью, простила всё, сразу, скопом и на год вперёд. Жалостью я и так прониклась, едва не до слёз; но ощущение отчуждённости никуда не исчезло. Более того, оно преследовало меня постоянно: чувство, что совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, есть кто-то, отделённый толстенной непроницаемой стеной, — и временами от этого ощущения холодело всё внутри, и по спине продирал мороз. И поскольку чувство отчуждённости поблизости от Стерха лишь усиливалось, избегали друг друга мы взаимно. А ещё оно усиливалось, когда рядом никого не было; в особенности, по вечерам, как всегда бывает с чувствами, созвучными с одиночеством.

Я изо всех сил старалась проводить всё свободное время хоть с кем-нибудь, лишь бы не в одиночестве. Друзья честно делали вид, что ничего не замечают, но сероглазого в разговорах поминать избегали. Очевидно, что продолжаться бесконечно это не могло.

Я стояла на корме, облокотившись о фальшборт, и бездумно разглядывала тянущийся за Элу пенный след, самый хвост которого терялся в тумане. Корабль шёл быстро, несмотря на отсутствие ветра, — такая уж врождённая способность эльфийских судов. Если верить карте, Туманное море на которой представлялось серым пятном с гулькин нос размером, мы наматывали в нём уже не первый круг. Не первый десяток кругов, если совсем уж откровенно; шла третья неделя пути.

Мужчины куда-то разбежались. Вернее, не совсем куда-то, а во вполне известных направлениях. Прах с Сержем махали оружием на средней палубе, Зойр с шаманом обсуждали какие-то профессионально-магические вопросы в кают-компании; Михаэль, маявшийся от безделья сильнее остальных, почти целыми днями спал. Ну, а Рем находился там, где ему и полагалось — за штурвалом. У меня создавалось впечатление, что этот эльф вообще никогда не спит.

— Вася… — голос прозвучал почти над ухом. От неожиданности я не то что вздрогнула — шарахнулась, только каким-то чудом не вывалившись за борт.

— Тьфу, да что ж вы все подкрадываетесь так, — поморщилась я, бросив раздражённый косой взгляд на Стерха, пытаясь за недовольством спрятать беспокойство, нервное напряжение, усталость и обиду. Не на воина; безликую, на общую мировую несправедливость. — Ты что-то хотел? — бросила я, возвращаясь в прежнюю позу и не глядя на собеседника. Он пару секунд помешкал, и облокотился на фальшборт рядом со мной.

— Не знаю, — вздохнул он. — Я много думал последнее время…

— Да? Сложно с непривычки, наверное? — не удержалась от ехидства я.

— Сложновато, — согласно хмыкнул сероглазый. Несколько секунд помолчал. Заинтригованная, я не перебивала. Да неужели он наконец-то что-то понял?! — Трудно поверить, но я всё-таки не настолько прямолинейно глуп, как кажется. Мне-то трудно иногда в это поверить, что уж об окружающих говорить, — он снова насмешливо хмыкнул. — Я… понимаю, чего ты от меня ждёшь. Ну, или, по крайней мере, догадываюсь, чего хочешь. Но я не могу измениться. Когда я пытаюсь на что-то решиться или что-то предпринять, ведущее к переменам, у меня опускаются руки. Я… устал. За эти несколько веков устал настолько, что кажется — тащу на плечах целую гору. Да не кажется, так оно и есть; гору воспоминаний, мыслей и чужих проблем. И я не имею ни малейшего представления, как от неё можно избавиться. Очень часто и очень всерьёз я задумывался о смерти, как избавлении от всего. Останавливает только одно: привычка доводить дело до конца и чувство ответственности за этот мир. Да ещё понимание, что сейчас смерть в этом мире может не принести облегчения. Ты хочешь от меня искренности и полного доверия, только вот… тебе, боюсь, не понравится результат. Он мне самому-то неприятен. Но мне почти тысяча лет, Вася. Для человека — это не просто много, это грань сумасшествия. Иногда кажется, я её уже пересёк. В любом случае, мне уже поздно меняться; сложно отказаться от старых привычек и в сорок лет, а уж в тысячу… — он вздохнул и махнул рукой, не найдя слов. — Мрак говорит хорошие вещи, он во многом прав, но я точно знаю, что эта тяжесть времени уже никуда не денется, а он этого понять не может. Тут вопрос характера; люди с гибкой психикой могут приспособиться к чему угодно, а я слишком закостенелый консерватор. Я не хочу тебя терять. Честно. Ты, наверное, лучшее, что произошло со мной… уж с начала божественного существования — точно. Но ещё больше я не хочу тебя мучить, поэтому, если всё закончится хорошо, я отпущу тебя. Лучше один раз сделать больно, чем причинять эту боль постоянно. Прости.