История первого дракона (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 18

А дальше мы уже ехали молча. Вроде как и обсуждать нечего до следующих известий, и на отвлечённые темы разговаривать после такого не тянет. Так что каждый любовался окрестностями и думал о своём.

С участью потенциального смертника я, к собственному удивлению, смирилась сразу и почти безболезненно. Наверное, глубоко в душе я с самого начала ожидала подобного: не похож был тот странный дух, что с нами разговаривал, на доброго дядю, готового подарить нам новую безоблачную жизнь за просто так. Чтобы выжить, надо постараться, и это справедливо: спасибо, что вообще дали второй шанс!

Меня всё это время занимало другое: личность гостя моего сна. Он никак не хотел идти из головы. Кто он? Откуда это его странное отношение? А самое главное, я постепенно приходила к выводу, что и мне его судьба небезразлична!

Причём настолько небезразлична, что я уже почти сознательно готова «пойти-туда-не-знаю-куда», лишь бы ему помочь. А ещё не отпускало ощущение, что где-то я этого мужчину с тяжёлым взглядом уже видела.

Как бы то ни было, день прошёл спокойно. Преодолев своеобразную границу, обозначенную мёртвым лесом, мы опять попали в совершенно обыкновенный смешанный лес. Правда, в то, что вся нежить и нечисть осталась где-то позади, не верилось. Вероятнее всего, местные обитатели просто ждали ночи, потому что здесь, в отличие от оставшегося позади хвойного леса, день был похож на день, и солнечные лучи существенно поднимали настроение.

Примерно часа через два мне стало очень скучно, поэтому я попыталась организовать товарищей на какие-нибудь словесные игры, вроде «в города». Однако затея провалилась очень быстро; вдвоём с Серёгой играть было скучно, а привлекать окружающих бессмысленно, уж очень разные у нас с ними представления о географии, да и не только.

В итоге я махнула на всё рукой и постаралась расслабиться и очистить голову от всех мыслей. Кошки моего мира — известные лежебоки, большую часть своего времени проводящие если не во сне, то в полудрёме. А чем я хуже? Мерные покачивания лошадиного шага, перекличка лесных птиц, шелест ветра в листве, свежий прохладный воздух — всё это убаюкивало получше любой колыбельной. Стоило устроиться поудобнее, расслабленно уронив голову на грудь и свесив набок хвост, как уютное ватное одеяло сна укутало меня с головой.

По бесконечной шахматной доске с огромными клетками, утопающей в молочно-белом тумане, бежал человек. Бежал, роняя на холодные плиты тяжёлые красные капли, сочащиеся из многочисленных ран, напоминающих следы от ударов плети. Он был почти наг; одеждой окровавленные лохмотья назвать было трудно. Преследователей не было видно, и непонятно, существовали ли они вообще, но мужчина бежал с упорством почти уже отчаявшейся дичи, не оглядываясь и не задумываясь об отдыхе. Бежал давно, а силы жилистого тренированного тела были не безграничны. Ноги ступали уже нетвёрдо, беглец явно выдыхался.

В конце концов он упал, кубарем покатился по чёрно-белым клеткам. Лёжа ничком, человек силился приподняться, но руки дрожали и отказывались держать ставший неподъёмным вес. Наконец, последним усилием мужчина сумел оттолкнуться и перевернуть собственное тело на спину.

Теперь он не пытался двигаться; хрипло дышал, вперив взгляд в безучастную белёсую дымку, и в тёмно-серых глазах отражалась её бесконечная пустота. Он медленно закрыл глаза, и к виску скользнула одинокая слеза — мерцающая, наполненная собственным рассеянным светом.

И на меня навалилось его отчаянье. Беспросветное, безнадёжное отчаянье человека, на глазах которого обращается в прах всё, что было ему дорого, а он ничего не может изменить. Не смог сберечь, не смог защитить, и теперь вынужден наблюдать, как весь его мир обращается в руины.

Это отчаянье давило на плечи куда сильнее усталости и боли, и именно оно не давало ему сейчас подняться с холодных плит бесконечной шахматной доски.

А потом какая-то ветка царапнула меня по уху, и я проснулась.

Вокруг ничего не изменилось. Лошади всё так же шли по лесу, рассекая торсами негустой подлесок. Рядом вышагивала невзрачная кобылка Серого рыцаря, позади пыхтел мерин тихо обсуждающего что-то с магом Сержа. Впереди в гордом одиночестве ехал Прах, а между нами — бок о бок Та'Лер с Михаэлем.

Я искоса пристально вгляделась в мёртвого воина. Тот безразлично смотрел перед собой, и моё пробуждение его явно не интересовало. Позволив себе по этому случаю облегчённый вздох, я тоже уткнулась взглядом в холку лошади.

От страха хотелось плакать. Даже не плакать, тоскливо выть на одной ноте, забившись в угол. Но вместе с этим по рукам и ногам меня сковало оцепенение, а ещё — иррациональная жадность. То, что сейчас мне приснилось, было только моим, и свернувшийся внутри маленький злобный зверёк вцепился в эти образы всеми когтями и яростно шипел на предложение показать их кому-то ещё.

Это снова был он, тот незнакомец, что разговаривал со мной ночью. Что с ним? Откуда его отчаянье? Что это за странное место? Почему я вообще сейчас увидела того мужчину, ведь это наверняка не было его инициативой? Ему явно нужна помощь, но как и чем я могу ему помочь? И… откуда взялась твёрдая уверенность, что этого человека я знаю уже очень-очень давно?

Что, кто, как, почему — вопросы толпились в голове, наползая друг на друга, боролись за жизненное пространство с остервенением скорпионов в банке, вызывая мучительную мигрень. Столько вопросов, и совсем ни одного ответа.

Впрочем, нет. Одно я знала точно; это был не просто сон, не шутки подсознания под влиянием событий дня. Можно сколько угодно пытаться убеждать себя, что отчаянье его — это квинтэссенция того, что Михаэль говорил об обречённости всех участников нашей экспедиции. Можно найти в шахматной доске выражение моих размышлений об идущей в этом мире огромной войне, о которой простым смертным ничего неизвестно, а в бесконечной дымке — моё неведение относительно абсолютно всех законов мира. Даже само повторное появление незнакомца в моём сне можно было объяснить тысячей причин: я думаю о нём, или даже отчаянно влюбилась с первого взгляда. Всё это не отменяет главного: я знаю, что всё это было на самом деле. Пусть, не совсем так, и не бежал он никуда, задыхаясь в липком тумане. Но его боль, отчаяние и эта одинокая слеза — настоящие.

Успокоиться и взять себя в руки получилось далеко не сразу, да и не до конца. Честно говоря, на это ушёл весь день, и когда, уже в сумерках, поступила команда об организации лагеря, она оказалась неожиданной: я настолько закопалась в себя, что полностью абстрагировалась от реальности и напрочь забыла о необходимости отдыха.

— Ты ночью-то спать сможешь? — подколол меня Серж, когда мы, поставив лагерь, расселись у костра. — Весь день носом клевала.

— Ты несправедлив к Сияющей, — вдруг подал голос рыцарь, сидевший в излюбленной позе в метре у меня за спиной. — Она почти не спала.

— Да ладно? — искренне удивился мой друг не столько известию, сколько самому факту участия Серого рыцаря в разговоре. — А чем же она занималась?

— Думала, — коротко откликнулся тот и вновь замолчал, посчитав своё объяснение исчерпывающим. Я ехидно показала другу язык.

— Да, представь себе, я действительно умею это делать, и весьма неплохо! — с вызовом заявила я.

— Я верю, верю, не надо так нервничать, — хмыкнул неконфликтный Серёга, с удовольствием грызя бедренную кость мелкого оленя, добытого нашим котом буквально по дороге.

Встреча с оленем меня, кстати, утешила: с живой дичью проблем нет, значит, ничего слишком уж опасного поблизости не наблюдается.

— И о чём же ты думала? — провокационный вопрос задал любопытный, как я уже успела заметить, Михаэль. Это любопытство в нём соединялось с истинно детской непосредственностью, и без того молодой воин порой казался проказливым мальчишкой. Очень обаятельным, несколько избалованным и весьма сообразительным.

— Да так, о всяком-разном. Например что это за храм, в который мы идём?

— Храм? — неподдельно удивился Зойр.