Выбор - Суворов Виктор - Страница 38

Его не штырем стальным, не плетью цыганской, его взглядом остановить надо. Смирись! Власть над собою признай!

Десять минут усмирения. Двадцать! Человек и зверь. Один на один. Тридцать минут! Грудью против него! Взглядом! Смирись, зверюга! Подчинись! Я сильнее тебя! Главное тут: жизнью не дорожить. Зачем она — жизнь? Черт с нею, с жизнью, лишь бы зверю место указать. Лишь бы показать кровожаждущему: не боюсь клыков твоих. Не боюсь когтей. Смирись!

А уж зритель победу оценит. А уж зритель благодарный взревет победным ревом, страшнее бешеного тигра взревет. И уж зритель ладони отшибет во славу победителя. И топотом пол проломит. Потом. Когда зверь покорится. Когда зверь, рыча и огрызаясь, приказ нехотя выполнит: ладно уж…

Через много лет неукротимый британский лев по имени Уинстон Черчилль признается в мемуарах: на конференциях большой тройки в Тегеране и Ялте всегда выходило так, что Сталин появлялся последним. Всегда. И когда Сталин входил в зал, все вставали. Они не знали, почему. Они вставать были вовсе не обязаны: Сталин им не командир, и они ему не подчиненные. Но вставали. Все разом.

А сын президента США Эллиот Рузвельт, который состоял при отце адъютантом, свидетельствовал: при появлении Сталина президент США подняться не мог. Не мог потому, что был парализован. Но… изо всех сил старался это сделать.

Заставить встать любого при своем появлении — не проблема. Для того чтобы заставить встать, Сталин даже не прилагал никаких усилий. Они сами вставали. Все.

Сейчас же речь шла не о том, чтобы заставить встать — это было бы легко, — сейчас надо было заставить чародея сесть.

Не было зрителей в кабинете кремлевском. Не московский тут цирк на Цветном бульваре и не цирк под вывеской Ялтинской конференции. Тут огромный глухой кабинет меж несокрушимых стен. Колизей без зрителей. Укрощение строптивого. Некому тут орать, восторгом исходя. Один на один. Между ними и осталось — то ли попросил Сталин, то ли повелел:

— Садись. И Мессер сел. Тогда Сталин, успех закрепляя, тихо совсем:

— Карту видишь?

В банк милиционеры вернулись в сопровождении врача и двух санитаров. «Скорая» у центрального входа замерла в готовности, в ожидании. Рудольф Мессер предусмотрительным был, знал, чем фокусы завершаются, потому вместе с милиционерами и миллионом послал еще и «скорую».

Не понял кассир Петр Прохорович, зачем ему миллион возвращают: он миллион выдал, правильную бумагу взамен получил, в чем же дело? Вот она — бумага. На месте. И в бумаге все правильно. Ткнул кассир перстом в чистый листочек тетрадный, осекся, присмотрелся, удивился, поперхнулся, сомлел, захрипел, губы посиневшие закусил, глаза закатил, со стула сполз. Тут-то его и подхватили санитары.

Предусмотрительность — великое дело.

Если займетесь чародейством, не забывайте врача с санитарами к потерпевшим приставлять. Милосердие украшает.

— Карту вижу.

— Красное — Советский Союз.

— Знаю.

— Теперь смотри еще раз: теперь все на карте красное, все континенты. Не верит себе Мессер: точно — все вдруг континенты на карте кроваво-красными стали. Зажмурил Мессер глаза, снова открыл: дери черт этот Кремль и его обитателя — не может быть такого, но все страны красные. Как сказал Сталин, так и есть: только что были континенты на карте разноцветными, как одеяло лоскутное, а тут — единого цвета. Цвета крови, в боях пролитой.

— Веришь силе моей?

— Верю. Ты сильнее меня, Сталин. Отпусти.

— Отпускаю. Тут же разом все континенты на карте заплаточками разноцветными изукрасились. Один только Советский Союз, как ему и положено, красным остался. Чудеса.

Не встречал Мессер на белом свете человека сильнее себя. И вот встретил. Признал силу. А выразить восхищение чужой силой не знал как. Потому только махнул рукой, головой кивнул и на русский манер изрек кратко:

— Во, бля!