Женщина с глазами кошки - Полянская Алла - Страница 12

— Ты взял свой рюкзак?

— Да. Тори, я…

— Это было твое решение, Эд. И поверь, оно еще вылезет нам боком, причем очень скоро.

— Но не мог же я…

Я с размаха бью его в челюсть. Журналист отлетает, впечатывается в ствол дерева и стонет. А мне больно ушибленную о его каменную башку руку. Ненавижу такие разговоры! Сейчас для меня существует один-единственный закон на свете: уцелеть. Но мои шансы уцелеть существенно уменьшаются, пока за мной будет бежать Эд. Слишком много от него шумовых эффектов. И вообще, мне нужен мужчина, который может все, а не слюнтяй, жалеющий все вся.

— Ты ударила меня!

— Ага. И если ты сию минуту не заткнешься, то получишь еще.

— Поверить не могу — ты ударила меня!

— Подай на меня в суд.

— Тори… ты не можешь так поступать, это же… Боже мой, ты меня ударила!

— И абсолютно правильно сделала.

Он подошел очень тихо, и если бы не крики Эда, я бы его услышала, а так… Быстро же мой пленник восстановился. Здоровый, гад!

— Отдай мне пистолет. — Его глаза насмешливо смотрят на нас. — Американцы такие странные… Меня они всегда удивляли и немного нервировали. Отдай оружие.

— А ты попробуй забери!

— Черт, именно этого мне хотелось бы избежать.

— То-то и оно.

— Так, может, поговорим?

— О как! А что изменилось?

— Теперь я свободен и наши глаза находятся на одном уровне.

Все бы ничего, если бы не одна деталь: я вижу между деревьями людей в камуфляжной форме. Преследователи все-таки догнали нас. Кто-то очень упрямый руководит ими. Упрямый и жестокий. Потому что мог бы уже махнуть на беглецов рукой и оставить на милость джунглей, но нет, послал вдогонку кучу вооруженных парней. И те явно собираются стрелять. Я мигом падаю на землю и откатываюсь за ближайший валун. Бывший пленник делает то же самое, подбив ноги опешившего от происходящего Эда. Пули-то уже свистят, хоть и не там, где мы.

— Отползаем.

Мачо собирается приказывать?

— Сколько их?

— Около двух десятков. Может, больше.

— Патронов хватит.

— Придут новые, на всех патронов не хватит, отползаем.

Мы двигаемся довольно быстро, но земля отчего-то закончилась. Я лечу в бездну, которая меня наконец нашла. А еще говорят, что сны не сбываются.

4

Когда-то давно, еще в тойжизни, мне снилась такая бездна — и тогда тетя Роза будила меня, обнимала и пела песенку о Лемеле, который торговал игрушками и купил луну за ведро черешен, чтобы порадовать маму. Тетя Роза не знала других песен, да мне и не нужны были другие. Но мне с детства снилась эта бездна. Страшно так, что я даже кричать не могу. Вода поглотила меня, вобрала в себя, потащила в глубину. Что ж, кому суждено утонуть, того не повесят. Только стоило ли тогда бежать из самолета? А я действительно банально тону, и тьма болит у меня в груди…

— Не понимаю, зачем я это сделал.

Кому принадлежит голос? А еще кто-то стонет рядом. Но я не хочу открывать глаза — мне тепло, сухо, солнце где-то далеко, за зеленоватой пеленой джунглей, орущих на разные лады.

— Эй, красавица, просыпайся! Я хотел тебя убить, но оказался таким же слюнтяем, как и твой приятель. Давай, приходи в себя, ему совсем худо. Ну же, Тори!

Меня душит кашель, и я переворачиваюсь на живот, чтобы легче было откашляться. Сколько я так лежу, если успела обсохнуть? Обсохнуть, как же… Интересно, где моя одежда?

— Я уже все видел, не стоит беспокоиться о мелочах.

Видали нахала? Мелочи, ишь ты!

Я фокусирую свой взгляд на том месте, откуда идет голос. Бывший пленник смотрит на меня задумчиво и немного иронично. Надо было убить его. Почему я его не убила? Ладно, еще успею.

— Меня зовут Луис Рауль Алехандро Мигель Исидор Эстебан Домингес.

— Твои родители специально это сделали? Ну, чтобы ты навсегда остался холостяком, придумали тебе столько имен. Ни одна женщина не запомнит их, ни один священник не произнесет без шпаргалки, да и тебе надоест повторять.

— Какой у тебя злой язык.

— Где моя одежда?

— Вот, успела высохнуть. Оденься, сделай божескую милость, а то я здесь уже почти два месяца, не надо испытывать мое терпение.

— Горячие латиносы, черти бы вас всех побрали! Где мой рюкзак?

— Вот, держи. Я взял только свое. — Парень демонстрирует пистолет. — Ты оставила мне намного меньше.

Но мне как-то не до него. Я достаю контейнер с лекарствами и инструментами. Все, слава богу, уцелело, вода внутрь не проникла. Я одеваюсь и оглядываюсь на Эда — тот бледен и без сознания, но дышит нормально. Хотя даже сквозь загар видно, что плохи его дела.

— Я вытащил сначала тебя, а потом его.

— Лучше бы наоборот, он же ранен.

— Из вас двоих ты более ценна. У тебя нет опасных предубеждений и есть несколько нужных навыков. К тому же я склонен к разнополому сексу.

— Даже не думай об этом!

— Почему? Помечтать всегда можно.

— Тебя в детстве, похоже, не предупредили, что от онанизма сохнет мозг, потому в твоей башке его так мало.

Парень дернулся от неожиданности, глаза его загорелись опасным огнем.

Эй, я тебя не боюсь! И мне чихать на твою ранимую душу. А вот если Эд потерял свой рюкзак, будет очень плохо. Собственно, и так куда уж хуже: у журналиста шок, он сильно ударился обо что-то ребрами. К счастью, на перелом не похоже. Я привожу его в чувство, он долго болезненно кашляет. Обрабатываю рану, меняю намокшую повязку и ввожу очередную дозу антибиотика. Может быть, не все так плохо. Только нужно найти спокойное место — ему бы отлежаться два-три дня.

— Ты всегда говоришь первое, что приходит в голову? — интересуется здоровяк мачо.

Я усмехаюсь про себя. Вообще-то никогда, но ему об этом знать не надо.

— Конечно. А что?

— Когда-нибудь ты из-за своей способности попадешь в большие неприятности.

— Да ладно… Все зло на свете от того, что люди думают одно, говорят другое, а делают нечто третье.

— Это называется — такт и воспитание.

— Это называется — ложь и двойная мораль. И не для того я шляюсь по джунглям, чтоб меня учил жизни бродяга в рваных штанах.

— А для чего ты шляешься по джунглям?

— Ни для чего. Не твое дело. Где хочу, там и шляюсь, ты мне не указ. Вот, подержи здесь, я его перевяжу, а потом займусь твоей рукой. Чего морду кривишь? Ты распорол чем-то руку от локтя до плеча и перемотал грязной тряпкой. Думал, не замечу? Не бойся, чико, будет не очень больно.

— Не называй меня «чико».

— Как захочу, так и буду называть.

— Я тебя убью.

— Слышала уже, ты обещал. Обещанного три года ждут, знаешь?

— Как это?

— Пословица такая есть.

— Никогда не слышал.

— Еще бы!

— Эх вы, хватит вам уже…

Глаза у Эда голубые и несчастные. Куда я смотрела? Да никакой он не просоленный журналюга, а просто мальчик из хорошей семьи, который решил кому-то доказать, что и он мужчина. Щенок ты шелудивый, а не мужчина! И загар твой совсем не тот, что человек получает, шастая по миру. Ты просто долго лежал голым в солярии — слишком равномерно и не слишком глубоко загорел. Парень, кого ты хотел провести?

— Закрой хлебало, Эд! Из-за тебя я оказалась в таком дерьме! В твоей башке куча всякого хлама, который может стоить нам жизни, если ты не прекратишь цитировать учебники воскресной школы. Давай, Луис, свой бицепс, посмотрю, что там у тебя. И не кривись, а то сейчас как заеду в ухо, так голова отлетит. Прямо передвижной лазарет, лечи вас всех…

Я так зла на них, что в шаге от убийства. Не терплю глупых накладок, а они сыплются, как град. Дернул же меня черт лететь в том самолете… Хотя выбора не было, ни одного билета на ближайшие дни не оказалось — идиоты болельщики ломанулись на футбол. Я спешила, у меня было предписание, а теперь спешу еще больше. Только что с того? У меня на руках двое раненых, а единственное, к чему я отношусь совершенно однозначно, так это к своему врачебному долгу. Люди, конечно, склонны к смерти, и тут ничего не поделаешь, но никто из них не умер от того, что я отказалась выполнить свой долг.