Василий Блюхер. Книга 1 - Гарин Фабиан Абрамович - Страница 58

Букин доверчиво отвечал Балодису на вопросы, решив, что посланец Блюхера поможет им отстранить Страхова и повернуть колесо событий. Незаметно для себя он размотал сложный и запутанный клубок взаимоотношений Яковлева, а теперь Страхова со всеми членами Ревкома и даже не утаил истории прихода «одной ехидной гражданочки», которая-де сумела охмурить Страхова.

— Он теперь у нее пропадает все дни и ночи, она его, как собачку, на цепочке водит, а на Ревком что Страхов, что Лядов смотрят, как на…

— Не выражайся, — заметил ему серьезно Балодис. — Ты, Букин, пройдись-ка лучше со мной по городу, покажи, где Лядов, где та гражданочка, у которой Страхов собачкой служит, но только без шуму. Понятно?

Букин кивнул головой.

Перед выходом на улицу Балодис положил свою тяжелую руку железнодорожнику на плечо и спросил:

— Ты почему мне веришь?

Букин бесхитростно ответил:

— Я так понимаю: если ты заодно со Страховым, тогда зачем выпытывал у меня, а если ты против Страхова, значит, подсобишь Ревкому. Расчет немудреный.

— Правильно рассудил.

Расхаживая по знакомым улицам города, Балодис вспомнил, как он ворвался первым в Оренбург, как формировал санитарный отряд, и уж понятно красавицу Надежду Илларионовну, у которой он обнаружил подозрительного племянничка, но говорить об этом Букину не стал. Ему очень хотелось очутиться возле особняка Надежды Илларионовны и даже заглянуть к ней. Она вряд ли узнала бы в казаке, обросшем щетиной, матроса, внушавшего ей страх своим огромным маузером. В голове у него давно созрел план действий, но он не собирался посвящать в него Букина. В то же время он не думал над тем, как Блюхер оценит его действия, ибо считал, что если ему удастся убрать Страхова и Лядова и выступить с боем против дутовцев, то его, как победителя, главком не осудит.

Балодис принадлежал к тем людям, которые искренне были убеждены в том, что в дни революционных событий нельзя думать о музеях, искусстве и даже о любви. Увидя как-то афишу, на которой большими буквами было написано: «Коварство и любовь». Драма Фридриха Шиллера», он сказал Кошкину: «На хрена это показывать? Коварства у пролетариата нет, а до любви теперь не время».

Букин безмолвно вел Балодиса по городу. Матрос послушно шел, внимательно присматриваясь к тому, что происходит на улицах, и не заметил, как они очутились на Безаковской улице. На углу Чистяковского переулка Балодис невольно вспомнил, что он вблизи особняка Надежды Илларионовны.

— Ты куда привел меня? — посмотрел он хмуро на Букина.

— К гражданочке, у которой прохлаждается Страхов.

Балодису стоило немалых усилий, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Вот и знакомая цепочка, знакомый звон колокольчика… Открылась дверь, на пороге показался человек лет сорока с давно зажившим шрамом на лбу.

— Он самый, — шепнул Букин, прячась за спину Балодиса, и ткнул его локтем в бок.

— Товарищ Страхов, я к вам по очень важному делу, — твердо произнес матрос и тут же занес ногу за порог.

— Я принимаю только в Ревкоме, — огрызнулся Страхов. — Кто вам позволил сюда прийти? Убирайтесь отсюда!

— Зачем же так горячиться? Разве простому казаку не дозволено погуторить с начальством? — с притворной наивностью улыбнулся Балодис, растягивая слова, как учил его тому Николай Каширин.

— Я вам говорю по-русски: уходите, черт побери!

С лица Балодиса быстро сбежала улыбка, и он, скривив рот, резко сказал:

— Никуда я не уйду.

Страхов попытался закрыть дверь, но мешала нога матроса. Тогда предревкома двинулся вперед, намереваясь грудью оттолкнуть матроса, но не рассчитал своих сил. Матрос отбросил его и вошел в коридор.

— Давай сюда, Букин! — кликнул он железнодорожника и тут же заметил, как рука Страхова потянулась к кобуре. Поздно! Раздался выстрел, и Страхов повалился на коврик. Из столовой донесся истерический крик. Бледный Букин, боясь выдать свое волнение, сжал кулаки, по-видимому жалея, что привел незнакомого казака, а Балодис, переступив через безжизненного Страхова, твердым шагом вошел в столовую, а оттуда в спальню. На тахте с неподвижно раскрытыми, как у куклы, глазами лежала Надежда Илларионовна. На лице ее горел гневный румянец.

— Вставай, сука! — грубо крикнул Балодис. — Не узнаешь?

Гневный румянец сменился тусклой бледностью. Смелость мгновенно уступила место пугливости. Она медленно поднялась и, не спуская ног с тахты, посмотрела на незнакомого казака потусторонним взглядом.

— Получай по заслугам! — бесстрастно произнес матрос и выстрелил в нее два раза. Потом он спрятал маузер и как ни в чем не бывало сказал Букину: — Я эту гадюку давно знаю. Идем в Ревком! Через полчаса позови всех. Про Страхова молчок.

За день Балодис успел очень много. Днем он с помощью членов Ревкома арестовал военкома Лядова. По скромным подсчетам, в городе оказалось полторы тысячи бойцов, вооруженных винтовками. На заседании Ревкома Балодис заявил, что через двадцать четыре часа начнется наступление, и направил к Блюхеру двух ходоков разными путями, но с одинаковым донесением.

Блюхер, получив донесения почти одновременно, стал торопить Павлищева, Каширина, Калмыкова. Ему понравилась расторопность Балодиса, его напористость и смелая расправа с изменником Страховым.

Ночью Павлищев повел свой полк в наступление на дутовцев. Сблизившись с ними, он преднамеренно стал отступать, заманивая их вглубь, меж тем как Каширин с одного фланга, а Калмыков с другого врезались в ряды противника. Над полем боя взошла луна, в ее молочном свете казаки казались сказочными рыцарями, перенесенными с театральной сцены, на которой разыгралась баталия. Калмыков с горсткой храбрецов появлялся то в одном, то в другом месте. Один из казачьих офицеров сумел подкрасться к нему, но Калмыков вовремя заметил его и с перекошенным от злости и свирепости лицом вытянул правую руку с зажатой в ней шашкой. Описав чуть ли не с земли дугу, он с силой опустил шашку на плечо офицера. Со стороны казалось, что он ударил колуном по вбитому в бревно клину. Офицер развалился до пояса. Белоказачья лава дрогнула и подалась назад. Из города в это время повел наступление Балодис. Сломив сопротивление врага, он бросился вперед, увлекая за собой бойцов. В горячей схватке никто не заметил, как переодетый матрос в лихо надвинутой на правую бровь фуражке медленно сполз с коня и безжизненно свалился наземь.

Дутовцы отчаянно сопротивлялись, но, очутившись меж двух огней, вынуждены были бежать в степь.

Утром, когда первые лучи поднялись над седыми водами Яика, отряд Блюхера беспрепятственно вошел в город.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Коробейников загрустил. Избегая оставаться с Томиным наедине, чтоб избежать разговора о Груне, который неминуемо привел бы к спору и укорам, Савва проводил время на стороне: то побродит по породу, то посидит возле казаков, то к Русяеву заглянет. Но к Русяеву зачастил и Томин, и теперь Савве сюда отрезана дорога.

Чем мог Русяев приворожить Томина? Ростом он был велик, и кто-то дал ему кличку Голиафа. Все его девятнадцать лет были начинены неистребимым оптимизмом и неуемной любовью к жизни. Мечтательный от природы, он, сидя с Томиным в штабе и попивая чаек из солдатской кружки, увлекательно рассказывал, как сложится жизнь людей в будущем, и Томин, который изучал марксизм по количеству выпущенных им пулеметных лент, уверил себя в том, что Русяеву нет цены.

— Да, — согласился он, выслушав рассказ, в котором были морские дали, капитанские рубки, бинокли и кителя, смешанные в одну кучу, — видать, ты здорово учился и понимаешь, что и как и прочее такое. Ты, брат, агитатор — первый сорт. Люблю тебя, Витька, за правильный подход. Придет время — Блюхеру тебя представлю. Он тебя признает.

Не с пьяных глаз говорил Томин лестные слова Русяеву. Тот нравился ему тем, что внес в работу штаба деловую обстановку, был аккуратен, и уж главным образом своим богатырским ростом и силой.

— Не Виктором надо было тебя окрестить, а Алешей Поповичем.