Конец света - Евдокимова Наталья - Страница 12

В том мире нам не приходилось ждать, пока освободится место в прыгалке. Она была такой же огромной, как и сейчас, – непомерно огромной для нашей маленькой деревеньки. Каждый раз мы искали новый зал и прыгали там только вдвоем. Хотя иногда с нами попрыгать ходила мама Фета.

– Ну, ребята, помчались! – говорила она и босиком ступала на пружинистый круг.

Мои родители никогда не ходили с нами в прыгалку – стеснялись. Но что такого в том, чтобы попрыгать со своими детьми? От мамы Фета всегда пахло духами и веяло уютом, хотя она ленилась работать по дому. Приобняв нас за плечи, она выходила из прыгалки и выдыхала пар, будто кипящий чайник. Мы шли домой, и прыгалка высилась за нами уснувшим от тяжелого дня великаном.

И банк был таким же большим, как и сейчас. Все официальные здания были стандартными – в любом мире, – и потому порой смотрелись нелепо. Как-то мне пришла в голову мысль, что, наверное, в том мире в банке тогда работали похожие сотрудники. Точно я не знал, ведь раньше не пользовался банковскими услугами. Если не стремишься заработать больше кю, то зачем они?

Лес здесь был, и мы даже попробовали с Фетом туда ходить, но нас это не увлекло. Лес был совсем другим. Примитивные, ненастоящие деревья, без запаха прелых опавших листьев. Не колючая хвоя, пластмассовая трава. А главное – то, как добывались кю. Нужно было дойти до станции, взять задание, подождать, пока наберется группа. А после этого трем первым выполнившим задание давались кю. А те, кто придут позже, возвращались на станцию и получали следующую задачу. В основном требовалось пройти из одной точки в другую. Иногда давали какие-то вещи, которые нужно доставить в целости и сохранности.

В лесу всегда было многолюдно. Видимо, туда собирались люди со всего мира. Группы бывали многочисленные – человек по двадцать. Как мы ни старались, никак не могли прийти первыми. Один раз, выполняя задание, Фет сказал:

– Я знаю короткую дорогу, пойдем.

Идти пришлось по ямам и насыпям, но мы действительно вырвались вперед. И как только я занес руку над кнопкой, на которую нужно было нажать при выполнении задания, меня толкнул какой-то бугай-переросток:

– Мальчик, ты что тут вертишься?

И нажал на кнопку. Я растерянно смотрел, как на кнопку жмут два дружка этого придурка. В носу у меня защипало, и глаза наполнились слезами. А Фет разбежался и боднул этого переростка в живот, так что он сложился пополам. Фет положил руку мне на плечо и сказал:

– Пойдем отсюда.

И выразительно посмотрел на наших обидчиков. Они оставались, а мы уходили – плечом к плечу – и чувствовали себя сильнее и справедливее их.

Больше в лесу мы не появлялись. Зато ходили на рыбалку – настоящую, с пахнущей тиной водой и сверкающей рыбой. Вообще-то мир был зимним. Один месяц длилась весна, один – осень, и полтора месяца жарило лето. Все остальное время мир покрывал снег. Сначала он ложился прямо на зеленую траву, деревья и цветы – и таял. Потом покрывал всё тонким слоем. И падал, падал, падал… Заборы становились всё ниже, пока почти полностью не скрывались под утоптанным снегом, а мы, получается, возвышались надо всем.

Но за полтора месяца мы успевали нахвататься лета по выгоревшую макушку. И что удивительно: всё за такое короткое время созревало, урожаи были большими и кормили нас до следующего короткого лета.

Моя мама, конечно, ныла. Печку топить она не хотела, уголь таскать отказывалась, на огороде возилась неохотно. Папа говорил:

– Я тебя понимаю.

И почти всё делал сам. Кроме еды, конечно. А мне нравилось. Нравилось выгребать из-под печи золу, а когда в ней пылал огонь, я часто приоткрывал печную дверцу и подолгу на него смотрел. Нравилось, как мама убирала и возвращала чугунные кольца, чтобы поставить на огонь казанок нужного размера. А когда мама пекла в большой печи хлеб, мы с Фетом сидели, мыча от удовольствия и насыщаясь одним только запахом.

– Два кирпичика и три круглых, – приговаривал, млея, Фет.

Теперь-то мама любит вспоминать, как в том мире было здорово, какой там был чистый воздух. Какими мы были славными и неиспорченными детьми: не гнались за кю, помогали по дому. А тогда, в том мире, недовольно бурчала:

– Этим детям только подавай трудности. Чем тяжелее жить, тем им интереснее. Хоть в тайге, хоть в тундре, хоть в чистом поле. А нам каково?

И дальше «бу-бу-бу, бу-бу-бу». Сейчас-то она повеселела: все-таки цивилизация. Хотя не всё в том мире казалось таким уж сложным – электричество ведь было, вот без него попробуй…

Зимой мы с Фетом строили большие снежные горки, поливали их водой и катались до умопомрачения. Мой папа помог нам описать режим, чтобы с горки нас скатывало еще быстрее. Прыгали на снег с крыши, предварительно просвечивая режимами окрестности, чтобы ни на что не наткнуться. Делали каток в любом понравившемся нам месте – за что нам попадало и от моей мамы, и от папы; и мама Фета, свалившись на льду, который покрывал тонкий слой снега, смотрела на нас очень выразительно.

В школе училось семь человек. В нашем классе было всего два ученика: я и Фет. А класс нам достался достаточно большой – человек на пятнадцать. Когда нашей учительнице надоедало, что мы с Фетом перешептываемся или рисуем друг у друга в тетрадках, она рассаживала нас: меня на первую парту в первом ряду, Фета на последнюю парту в третьем. И порой говорила нам, что наш класс – самый слабый. Мы сдержанно хохотали. А Фет шутил:

– Ага, даже бункер вдвоем с места не сдвинем.

И мы снова хохотали – уже открыто.

Иногда учительница пропадала на несколько дней. Говорили, что она уходила зарабатывать кю – хотела в следующем мире пожить по-человечески. Учителей не хватало, и нам приходилось заниматься с другими классами. Один человек в нашей школе учился в первом классе, два – в пятом и два – в девятом. Нам давали полную свободу выбирать, к кому присоединиться.

Мы просиживали свое время в девятом. Там учились две дылды-девчонки. Учитель у них был тоже один, как и у нас, – учителей не хватало. Эти девчонки тратили кю на то, чтобы сердечки, которые они вырисовывали в тетрадях, получались красивее. А учитель им в это время пытался втолковать основы. Он так старался всё объяснить, что даже нам многое было понятно. А девчонки, если их вызывали к доске, бросали на нас умоляющие взгляды, чтобы мы подсказали.

Такие великовозрастные девчонки бывают добродушными и глупыми, как подросшие щенки. Мы их подкармливали бутербродами, и они, довольные, помогали нам с рисованием. Звали их похоже: Глаша и Маняша.

Иногда мы собирались с Фетом у него или у меня, просто повторяли имена этих девчонок, и нам уже было смешно.

– Глаша и Маняша, – подпрыгивал на месте Фет. – Ха-ха-ха.

А я говорил:

– Ой, я не могу, – хватался за живот, падал на кровать и долго хохотал.

Фет снова певуче тянул:

– Гла-а-а-а-а-а-а-а… ша-а-а-а…

А я, смеясь и плача, умолял:

– Ой, Фет, ну пожалуйста, ну не надо.

– И Маняша! – добивал меня добрый мальчик.

В тот последний день я стоял, одетый, у нашего дома, прыгал на месте, а рюкзак хлопал у меня за спиной. Я задирал голову и смотрел на облака. Они были высокими, розовыми и морозными. От них становилось холоднее, чем на самом деле. Фет собирался долго, и я готов был снова идти проверять – уж не уснул ли он.

Калитка качнулась, и в наш двор вошел Лис, первоклассник. Он был рыжим, веснушчатым и воинственным. И он здорово шепелявил из-за выпавших молочных зубов.

– Я сегодня с вами, – сказал он. – Срочные дела у моей учительницы, я ее по дороге встретил.