Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 18

Конечно, парни возвращались домой не поодиночке. Но Кубышечка знала еще одну особенность этих ночных игрищ — там выпивалось неимоверно много пива…

Ей до того жить не хотелось, что она была готова рассыпаться всеми своими золотыми копеечками — кстати, весьма редкостными, — перед пьяненьким недорослем!

Недоросль себя ждать не заставил — расстегивая на ходу штаны, вломился в кусты.

— Погоди, молодец! — молвила, протянув к нему руку, горестная Кубышечка. — Ты нужду-то после справишь! А сперва меня приласкай!

Не ласка ей была нужна, понятное дело, а всего лишь прикосновение.

— А!.. А-а!.. А-а-а!.. — отвечал налысо стриженый, с тонкой шейкой и узкими плечиками, с худенькими ручонками и тусклыми от ночной суеты глазками перепуганный молодец. У него от страха и непотребные-то слова из башки вылетели. И то — всякий скажет «А-а-а!..», увидев перед собой рыжую девку в древнем сарафане, окруженную легоньким, но вполне заметным золотым сиянием. Да еще выходящую из леса!

— Да ты не вопи, молодец… Ты приласкай… Не пожалеешь…

— Во глюк… — произнес, пятясь, недоросль.

Кубышечка поняла, что сейчас он кинется бежать.

И одновременно сообразила, как ей следует поступить. Нужно рвануть следом, выскочить на дорогу. где недоросля ждут товарищи. Ведь не все ли кладу равно, кому отдаваться — одному человеку или ватаге? А там-то, затесавшись с разбега в пьяноватую толпу, она своего добьется — уж кто-нибудь ее наверняка за плечо или за что иное схватит!

Так бы и поступила, на все махнув рукой, бедная Кубышечка, но две крепкие руки обхватили ее сзади и поволокли обратно в лес.

— Не смей! Дура! — прямо в ухо гаркнул Алмазка.

Надо сказать, успел он вовремя…

— А ты что тут делаешь? — напустилась на него Кубышечка. — Дед тебя из леса не гнал! Ступай к нему! Вылизывай ему трухлявую задницу!

— Сейчас — не гнал, а потом погонит. Ведь и я для него — бусурман, — отвечал Алмазка. — Вон Бахтеяр на ту опушку ушел, как жить будет — непонятно, ему ведь и прилечь теперь некуда. Слоняться круглосуточно, что ли, будет?..

— Дурак он! Нашел перед кем каяться! — отвечала сердитая девица. — Вот пусть и расхлебывает! Мы тут рядышком три, коли не больше, сотни лет пролежали! Это — наше законное место, пока хороший человек не попался. А Елисей-то каков! Сбежал! Дал деру!

— Кони — они все такие. На нем пахать можно, а он хворостины боится, — сказал Алмазка. — Знаешь что? Нужно нам кого-то на помощь звать! Сами с дедом не управимся.

— Экий ты умный! Управились бы и сами — кабы Бахтеяр с ума не сбрел да Елисей не сбежал! Нас-то четверо, а их-то трое всего! Или ты не мужик?

— Мужик, — согласился Алмазка, который уж век являвшийся семнадцатилетним пареньком, только-только нажившим мужской голос.

— И что же ты, мужик, молчал?

— Так я же — младший! — искренне веря в свои слова, заявил Алмазка. — Вы, взрослые, разбирайтесь, а мне вмешиваться нехорошо…

Кубышечка оглядела детину с головы до ног.

— Ага, — согласилась она. — Малютка. Дитятко наше неразумное. Заинька! Птенчик! Как деду из дупла выворотнем грозить — так мужик! Как прямо против него выступить — так дитятко!

Алмазка развел руками и шумно вздохнул.

— Лихо он повернул — бусурманов из лесу вон, — помолчав, молвила Кубышечка. Была она хоть шумна, да отходчива. И, раз уж не удалось сгоряча отдаться, следовало пораскинуть умом да что-то предпринять.

Она внимательно поглядела на Алмазку.

— Помощи искать, говоришь? А у кого?

— У других кладов.

— А ты про них знаешь, про другие? Был один — да и тот сгубили!

Вспомнив жениха, Кубышечка пригорюнилась.

— Так люди же их как-то ищут! А мы чем хуже?

— У людей — кладовые записи. Кладознатцы опытные! А нам как прикажешь клад искать? Нюхом? Да и где это слыхано? Чтобы мы — мы! — клад искали?!.

— А где слыхано, чтобы один клад другой в тычки из лесу вышиб? Я все думал, думал… Не может же быть, чтобы где-то не лежал клад с сильными сторожами!

— Чтобы лежал и молчал?

— А может, его так закляли! Ты же знаешь — по-всякому заговаривают. Один клад, сказывали, на дурака заговорен был. Чтобы, значит, только дурак его из земли взять мог.

— И что — долго пролежал? Дураков-то не сеют, не жнут — сами во множестве родятся!

Почему-то Алмазке показалось, что Кубышечка в него метит.

— Могу и не рассказывать, — буркнул он.

— Ну, коли тот клад все еще лежит — стало быть, нас дожидается. Дураками нужно было быть, чтобы проклятому деду потворствовать!

— А есть на время заговоренные, как я. Мне пятьсот лет лежать, потом только отдаться смогу. Если только хозяин сам за мной не придет.

— Заботливый тебя дядя поклал… Только нам от твоих баек не легче. Может, ближайший клад где-нибудь на Муромской дороге прозябает! И со сторожами своими вместе!

— А сказывали, на дальней опушке кто-то лежит, — почему-то оглядевшись, прошептал Алмазка.

— Что ж он к нам носу не кажет? — обиделась Кубышечка.

— Может, ему раз в сто лет выходить велено? — предположил парень.

— Кем велено-то?

На этот нелепый Кубышечкин вопрос Алмазка ответил так: поднес к губам палец и сказал «Тс-с-с…»

— А что, коли его поискать? — Кубышечка словно ожила. — Коли он раз в сто лет является, то, может, и силы накопил, и сторожа у него знатные? Поклонимся ему в ножки — поможет деда укротить! Пошли!

Не имея кладовых росписей, а полагаясь лишь на чутье, Кубышечка с Алмазкой отправились наугад. Они знали, что люди норовят привязать местоположение клада к приметному дереву или камню. Таким образом они набрели на Варвару Железный Лоб.

Этот клад являлся в образе своей хозяйки, немало нагрешившей бабы-разбойницы. Перед смертью Варвара в злодеяниях раскаялась и закляла клад диковинным образом: чтобы дался в луки только бабе, только по имени Варвара, только такой, что нравом тиха и богобоязненна, чтобы незабытно поминать разбойницу в молитвах и служить по ней панихиды. Все бы ладно — да только станет ли такая святая баба бродить по лесам с лопатой, домогаясь кладов?

Выслушав историю с дедовыми новообретенными сторожами, Варвара Железный Лоб (и точно, что железный, поскольку являлась в низко надвинутом шлеме-мисюрке с острым навершием и кольчужной бармицей до плеч) высказалась неожиданно и сурово:

— Дед прав! Покайтесь!

— Да в чем каяться-то? — удивились Алмазка с Кубышечкой.

— А в чем велит — в том и каяться!

— Да какие же они бусурмане, Алмазка с Бахтеяркой и конь Елисей? Свои они, триста лет в лесу пролежали!

— Вот в том пусть и каются.

Махнув рукой на свихнувшуюся Варвару, отправились дальше.

Маленький медный клад, надо полагать — крестьянский, выскочил на дорогу рябой курочкой. Алмазка кинулся догонять — и курочка рассыпалась, раскатилась полушками и денежками, редко где круглился бок огромного екатерининского пятака. Собираться обратно не пожелала — и Кубышечка с Алмазкой ползали по пыли, складывая в кучу всю эту мелочь, которой в итоге оказалось восемьдесят два рубля. Тогда только курочка соизволила явится в пернатом образе. О ближних кладах она ничего не знала, а сама спросила — скоро ли отменят ассигнации.

Кладоискатели решили уже, что про знатный клад со стражей лишь байки ходят, но жестоко ошиблись.

Он действительно лежал на опушке, являлся снежной белизны человеком в длинной рубахе. Как полагалось кладу, возник внезапно, потребовал, чтобы рукой прикоснулись, и встал, как вкопанный — обморока, надо думать, ожидал или безумных воплей пополам со смехом.

— Тебя-то нам, дядя, и надобно! — обрадовался Алмазка.

Клад сунулся поближе. Прямо весь подставился.

— Да погоди ты! — памятуя о рассыпавшейся курочке, вмешалась Кубышечка. И удержала Алмазкину руку. Рассыплется — и неизвестно, пожелает ли снова собираться…

Видя такую нерешительность, клад обиделся.

— Так я вам не надобен? Сто лет пролежал — еще сто лет пролежу!