Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис - Страница 72

Для коронации королям полагались определенные предметы: скипетр, меч, горностаевая мантия. Они являлись на церемонию в сопровождении пышного эскорта и множества карет. Иногда при них была Жанна д’Арк, которая, сжимая в руке копье, следила от имени народа, чтобы король вел себя подобающе.

Залкин прибыл на свою коронацию в рубашке в цветочек, с нейлоновой шляпой на голове и чековыми книжками двенадцати банков в кармане. Прилетел он на личном самолете – восемь членов экипажа, плюс четыре серебристых винта, плюс четыре тысячи лошадиных сил, чтобы поднять их в небо, и все это только для того, чтобы перевозить самого Залкина да его племянника, семнадцатилетнего губошлепа. Залкину присутствие этого оболтуса – хуже горькой редьки, но как явиться на коронацию без будущего наследника?

За первым личным самолетом следовал второй личный самолет, в котором летели секретари и багаж.

В аэропорту миллиардера и его свиту ожидали четыре длинных, как катафалки, «кадиллака».

Завершала или, вернее, предваряла эту поистине королевскую процессию специально приобретенная Залкином яхта, которую только что перегнали через Атлантику. Гигантское белое судно – не яхта, а целый банановоз, – может, и выглядело бы незаметно где-нибудь у причала Джолиета или Гавра, но здесь, в маленьком порту Канн, оно восемь дней до прибытия самого миллиардера портило вид и мешало движению.

И наконец, Залкина ожидала великая и ужасная Линда Факсвелл. Она ждала его, облокотившись о колонки ста пятидесяти газет, в которых публиковались ее репортажи, и гордо оперев все девяносто кило о древко своего пера. Она присутствовала здесь от имени общественного мнения, чтобы наблюдать за коронацией Залкина Первого и убедиться, что во время церемонии он будет вести себя именно так, как того ждут от него народы.

Залкин мог бы прекрасно жить у себя на яхте, где все ванные комнаты оборудованы радио. Но он предпочел поселиться в отеле, в десятикомнатных апартаментах.

Прошу в связи с этим принять во внимание, что каждое общество селит своих привилегированных лиц по-своему. Крупные международные отели – это замки демократии. Число обитающих там шишек, потоки денег, там проливающиеся, несметное количество и подобострастие персонала делают их похожими на то, чем были в свою пору Блуа, Версаль или Компьен. И отделка их не более дурновкусна, чем в жилищах Франциска Первого, Людовика Четырнадцатого и обоих Наполеонов. И пороки процветают там, как при самых пышных дворах прошлого. В этом смысле вполне уместно сказать, что Лазурный Берег – это республиканская долина Луары, только королевские замки там зовутся не Амбуаз и Шамбор, а «Руль», «Негреско», «Мартинес» и «Карлтон».

Не прошло и двух часов с момента его заселения, как у Залкина на столике в гостиной уже высилась внушительная горка почты: карты постоянного посетителя казино, приглашения от собратьев-миллиардеров, реклама торговых домов, воззвания благотворительных обществ.

Зная, что одним из королевских достоинств является вежливость, Залкин разослал всем ответы с благодарностью: директору казино, своим товарищам Томеро, Манелли и Бельману, ювелиру, владельцу крупного магазина кожаных изделий, князю Сегурджяну, доселе никому не известному. И вытащил одну из двенадцати чековых книжек – для благотворительности.

Когда в качестве бесплатного образца ему вручили ящик шампанского «Герцог Монте-Кристо», он подумал, что это подарок от настоящего герцога, и поставил на уши своих секретарей, чтобы те разузнали, как к тому надо обращаться. Таким образом, на следующий день виноторговец получил письмо, начинающееся словами «Ваша милость».

Залкину так и не пришлось исправить свою ошибку, поскольку в последующие дни ему не раз приходилось встречаться с носителями самых старых и самых прославленных фамилий Франции, которые действительно торговали шампанским или производили коньяк и помечали бутылочные наклейки своей короной. Впрочем, все знакомства Залкина свидетельствовали об этой двойственности: о неумении отличить подлинник от фальшивки.

Вот он сидит за столом, по бокам от него две женщины, обе красивые, обе прекрасно одетые. Одна из них – дама из высшего общества, другая – авантюристка. При этом последняя щеголяет в настоящих бриллиантах, тогда как у светской львицы драгоценности фальшивые. А поскольку охотница за золотом держится гораздо жеманнее, больше кривляется и ломается, Залкин принимает ее за настоящую герцогиню и окружает всяческими почестями. Чем навлекает на себя неудовольствие – правда, совсем легкое, а как же иначе, если обидевший вас человек стоит двадцать миллиардов, – со стороны герцогини, с которой он обошелся как с женщиной легкого поведения.

Обслуживают Залкина сразу два метрдотеля. Один из них – простой служащий, который надеется подзаработать за сезон, другой – агент службы безопасности. Естественно, со всеми не слишком законными и небесплатными поручениями Залкин обращается ко второму, лицо которого излучает преданность.

Залкину понадобилось пятнадцать дней, чтобы понять, что очаровательный, элегантный, остроумный и такой любезный, такой прелестный Сегурджян не имеет ни малейшего права называться князем, если только князем жуликов и сутенеров. За эти две недели Сегурджян стоил Залкину столько же, сколько оба его личных самолета. Тем не менее Залкин оставил его в своей свите, во-первых, потому, что от Сегурджяна не так-то легко отделаться, а во-вторых, потому, что Сегурджян, понимая, как ему повезло, с крайней бдительностью не подпускает к Залкину подобных себе прохвостов.

В окружении любого миллионера должен быть по крайней мере один такой тип – сомнительный и незаменимый. Ибо перед сутенерами миллиардер слаб – его легко облапошить. К счастью, у Залкина с «окружением» все в порядке, оно всегда на страже.

Гораздо труднее приходится ему, когда подлинные князья, с которыми он знакомится, оказываются жуликами и сутенерами, а подлинные светские дамы – авантюристками.

Как-то вечером Залкин заявил, что в европейском высшем свете труднее разобраться, чем в мусорном бачке. Линда Факсвелл была рядом. Она старательно записала несгибаемым пером эту умную мысль, чтобы запечатлеть ее на века на всех своих ста пятидесяти газетных колонках. Так Залкин прослыл миллиардером-остроумцем.

День Залкина столь же насыщен, как протокол главы государства. Никогда Залкину не придется больше так мало спать и так мало заниматься спортом, как в дни этих странных каникул. С другой стороны, никогда не будет он есть столько и таких вредных для здоровья вещей.

Залкин усвоил, что идти на пляж в одиннадцать утра – дурной тон. Пусть этим занимаются маникюрши да мелкие буржуа на отдыхе – короче, те, у кого нет ни больших денег, ни больших связей. Такие, как Залкин, купаются поздно и лучше всего в каком-нибудь частном имении с бассейном, устроенным в четырех метрах от моря. Впрочем, тогда в живых изгородях вокруг имения нет живого места от засевших там фотографов, а в шезлонге, с трудом уместив в нем свои девяносто кило, не дремлет бдительная мисс Факсвелл.

Ни один бал, ни один праздник не обходится без Залкина. Однажды его принимали как монарха, приехавшего с визитом к другому монарху, в шестидесятикомнатном замке, который снял на лето его друг Томеро. Для ночного освещения Томеро установил в парке огромные прожекторы, какими пользуются в кино. Но в свете прожекторов белый гравий на дорожках слепил глаза, и Томеро велел закрасить все дорожки черной краской. Днем это выглядело грустновато.

За ужином Залкин пользуется неизменным успехом, рассказывая историю о своих первых башмаках. Линда Факсвелл, как всегда, рядом. Следует отметить, что такое кокетство – рассказы о трудной молодости – является неотъемлемой частью образа миллиардера, имевшего счастье начать с нуля и добиться многого. Оно подобно воспоминаниям о тяготах жизни в изгнании, которыми с грустной улыбкой делится восстановленный на троне монарх.

Залкину не чужды добрые порывы, и некоторые его поступки, заботливо донесенные до общественного мнения услужливой прессой, вызывают всеобщую симпатию. Так, однажды утром он увидел, как один из его секретарей отправляется на пляж с хорошенькой девушкой, скромной и робкой на вид.