Контроль - Суворов Виктор - Страница 56

– Нет, – смеется Жар-птица. – Ты не Сталин. Я знаю Сталина.

– Поверь мне, я – Сталин.

Смешно ей. Смешно до слез. Жарко и смешно: не верю тебе, усатый. Ну какой к черту из тебя Сталин?

Взял Сталин ладошку ее горячую в свои руки: поверь мне.

Глава 21

– Товарищ Сталин, наука в данном случае ничего гарантировать не может.

– Ничего?

– Ничего, товарищ Сталин.

– Какая у нас негарантированная наука.

– Товарищ Сталин, тут случай почти исключительный. Все связано с памятью. У каждого человека хорошая память. Но обычный человек использует менее сотой доли своих способностей запоминать. Среди обычных людей встречаются те, кто использует свои способности на половину, на три четверти или больше, но тогда горизонты раздвигаются и возможности запоминать резко увеличиваются. Чем больше раздвигаем, тем больше можем запомнить. Но это – об обычных людях. А среди обычных людей встречаются феноменальные исключения. В каждом миллионе людей есть три-четыре человека с памятью, поистине выдающейся. Но и это не все. Среди семидесяти-восьмидесяти миллионов людей может встретиться один с памятью, у которой вообще нет предела, нет границ.

– Вы не смогли найти пределов ее памяти?

– Когда она начала работать в монастыре, мы пытались определить пределы ее памяти и не смогли. Не потому, что плохо работали. Эти пределы не сможет найти никто. Их нет. Это случай крайне редкий. Возможно, она одна такая на всю страну. Может быть, есть еще кто-то один. Но по теории вероятности во всей нашей огромной стране сейчас третьего такого человека не должно быть. Люди с такой памятью были в предыдущих поколениях и, возможно, появятся в будущих. И только такие поистине исключительные личности, у которых память беспредельна, иногда впадают в странную болезнь. Иногда от физического и нервного напряжения восприятие обостряется до крайности. Тиканье часов она воспринимает как удары молота о наковальню у самого уха. Любой самый слабый свет она воспринимает как удар сверхмощного луча прожектора в лицо, то есть как чисто физический удар. Она чувствует запах цветов в соседнем доме. Мы держим ее в совершенно темной комнате при абсолютной звуковой изоляции. Она голодала потому, что запах любой пищи ее душил. Есть надежда, что болезнь пройдет сама. Есть обнадеживающие признаки. Она не приходит в сознание, но температуру удалось сбить. Нам удается ее кормить, и физическое истощение больше не грозит смертью. Мы вносили в ее комнату цветы, и это не причиняло ей боли. Но звуковое и световое восприятие…

– И наука бессильна?

– Люди с такой памятью встречались мировой науке крайне редко. Известные науке случаи можно перечислить по пальцам. Такая болезнь случается только с такими исключительно редкими личностями.

– Но советская наука выше всей мировой буржуазной науки!

– Правильно, товарищ Сталин, но и советской наукой эта странная болезнь не изучена, ей даже не придумали названия, не говоря о разработке методов лечения.

– Что же будет делать советская наука, если такая болезнь случится со мной?

Она проснулась в большой белой комнате. Окна раскрыты настежь, и потому в комнате холодно. За окном бушует море. Она укрыта тяжелым мягким одеялом, и потому ей тепло. Рядом с кроватью – тумбочка. На тумбочке орден. Ее орден. Но она слаба и видеть четко не может. Двоится орден. Кажется, что два их рядышком одинаковых. Протянула руку и тронула пальцами. Взяла в руку. Поднесла к глазам. Один орден в руке, а второе изображение осталось на тумбочке. И тогда она протянула руку и взяла другой орден. И долго на него смотрела. Их оказалось два. Два ордена Ленина.

Она опустила ноги на пол и села. Закутавшись одеялом, как шубой.

Интересно, что за окном? Осторожно встала на ноги. Постояла немного. Снова села. До окна ей не дойти. Кружится голова. Легла.

Что за море плещет? Балтика? Нет. Не Балтика. За окном качнулась пальмовая ветвь. Значит, юг. Значит, Черное море. Почему холодно? Наверное, зима.

В комнату заглянула сестра в белой косынке. Испугалась. Удивилась. Убежала.

И зашумели в коридоре голоса. Слышно, что идут малой ордой. Множество ног и все в одном коридоре. И все нетерпением гонимы.

Растворилась дверь. В двери – огромного роста толстенный профессор. Весь в белом. И ватага его – в белом. У профессора на золотой цепочке пенсне. Поднес пенсне к глазам и долго Настю разглядывал, порог не переступив. И вся его свита Настю из-за спины профессорской разглядывает, из-за плеч профессорских, из-за боков.

Улыбнулся профессор.

И все улыбнулись. Шагнул профессор. И все шагнули. Подошел профессор, на краешек кровати присел, а все кровать вокруг обступили.

– Ну вот, наша птица ожила. Как самочувствие?

Настя ему только кивнула: хорошее.

– Чудесно. Покажите язык. Так. Хорошо. Скажите «а». Хорошо. Глаза? Хорошо. Через неделю вставать будем.

Легким одобрительным шумом свита ответила. Обернулся профессор к кому-то за своей спиной:

– Наша советская наука действительно выше всех буржуазных наук. Телеграмму товарищу Сталину.

Она встала через неделю. И сама дошла до окна. А еще через неделю, укутанная в меховую летную куртку, бродила по пустынному берегу. Далеко-далеко над горами каждый день поднимался самолетище и, ревя моторами, уходил гулять над морем. Врачам и медсестрам дела нет: самолет он и есть самолет, только большой. А Настя с детства все авиационные новости ловила как звукоуловитель. Вспомнила, прикинула, вычислила: это, конечно, ТБ-7 летает. Враг народа Туполев и враг народа Петляков создали лучший в мире стратегический бомбардировщик. Самое время его испытывать. Поразмыслила, кто бы испытателем мог быть на ТБ-7. Вроде Водопьянов по ее расчетам выходит. Надо будет у знающих людей спросить. У Холованова. Где он?

Над Россией март бушует, а тут, на крымских берегах, ни снега, ни мороза. Просто ветрено и прохладно. Но погода всегда летная. И потому тут круглый год идут испытания новых самолетов и десантных планеров. И потому лучших летчиков готовят именно в Крыму. Аэродромов тут так много, что можно считать Крым не совокупностью многих аэродромов, а одним большим непотопляемым авианосцем. Если смотреть на восток, то там угадывается большой аэродром за горизонтом. На северо-восток – еще один. Два на севере. Если смотреть на запад, то там вдалеке каждый день в небе точечки. Это каких-то девчонок готовят к следующему воздушному параду. Они удивят мир групповым затяжным прыжком. Их не только для парада готовят. Есть и другое предназначение группам отважных девчонок, которые могут валиться с неба, не раскрываясь до двухсот. А вчера садился там сверкающий самолет. Может, «Сталинский маршрут»? И улыбнулась.

Сидит укутанная Настя на берегу. Камушки в воду бросает. Кричат чайки. Стучит море. Зашуршали камушки позади. Оглянулась. От солнца рукой закрылась. Слепит. В лучах солнечных стоит огромный человечище. Не разобрать лица. Только пальто кожаное различимо да сапоги ярче солнца.

– Здравствуй, Драконище.

Подхватил он ее на руки. Закружил.

– Здравствуй, Жар-птица.

– Отпусти, дурной, даже у советских парашютистов головы иногда кружатся.

Опустил он ее осторожно.

– Как ты тут?

– Хорошо, Дракон. Рассказывай.

– Что же тебе рассказывать?

– Все рассказывай. Я ничего не знаю.

– Все просто. Был заговор. Был. Самый настоящий. В их руках были все системы связи и недостроенный командный пункт в Жигулях. Оттуда можно было управлять не хуже, чем из Москвы. И в Москве очень многое было в их руках. И по провинциям. На товарища Сталина они имели что-то очень серьезное. Настолько серьезное, что могли его совершенно легально на пленуме ЦК партии в чем-то уличить и снять… Они могли арестовать кого угодно и делали все, что хотели. В их руках уже была почти ничем не ограниченная власть. И был у них «Контроль-блок» – ключ ко всем правительственным, государственным, военным, дипломатическим и всем другим системам связи. Задавлен мятеж. Задавлен до того, как успел вспыхнуть. Бочарова я арестовал. Вот этой рукой ордер предъявлял. Вот этим пистолетом в морду бил. Хорошо – рукояткой в морду. Хорош «Лахти» тем, что тяжел. Как двинешь в рыло, вроде молотком. Одна забота: чтоб не до смерти. Хороший человек Бочаров. Жалко. А как подумаешь, так и хрен с ним. Ежов отстранен от должности Народного комиссара внутренних дел, но пока остается Народным комиссаром водного транспорта.