Контроль - Суворов Виктор - Страница 13

Аж дыхание у нее перехватило. Понимает Настя, что это он про Катьку. Вспомнила Катьку-хохотушку, и вдруг глаза ей слезами переполнило. Понимает, что если расплачется тут сейчас, то ее простят. Может, и вопрос такой, чтоб расплакалась. Чтоб облегчила душу. И совсем ей не хочется тут плакать. Потому ресницами старается быстро-быстро моргать. И знает: только выговори слово одно сейчас – и все. И не сдержать слез. Потому Настя слов никаких не произнесла. Просто головой кивнула. Губы закусив. Мимо него глядя. Слегка так кивнула. Потому как сильно не кивнешь. Потому как голова должна быть высоко поднята. Смотреть надо всегда на вершины деревьев, тогда гордый такой вид получается. И еще надо на вершины деревьев смотреть и сильно головой не кивать, когда надо слезы на кончиках ресниц удержать. Так что она даже и не кивнула, а больше видом показала, что да, подругами были. А глаза – выше и в сторону. И знает, что если вот он ее сейчас возьмет легонько и прижмет к своему плечу, вот уж тогда на этом плече она и расплачется.

В стороне, у стола (к столу не подходя) – лучшие люди страны. Товарищ Молотов. Товарищ Микоян. Товарищ Хрущев. Товарищ Ежов. Еще какие-то товарищи. Понимают они, какой там сейчас разговор. Потому не прерывают. Потому не смотрят на лужайку, по которой Настя со Сталиным ходят. Но все видят. И понимают, что именно в этот момент – про Катьку. Зачем он про Катьку? Лучше бы про аэродромы. Она бы и рассказала, что в первый момент войны, вернее, за несколько минут до ее начала, резать надо охрану аэродромную. И зенитчиков аэродромных. И на рассвете пилотов спящих резать. Еще связь в районе аэродромов резать надо, тогда их истребители не взлетят и наши бомбардировщики будут бомбить беспрепятст…

Но его это уже меньше интересовало. Он взял да и тихонечко прижал ее к своему плечу.

Тут она и расплакалась.

Долго гремел ужин. Было много вина. Было много шуток. Она сидела по правую руку от Сталина и все смотрела на него. Она видела его совсем близко. Рядом. С благодарностью смотрела. Он ведь ее про парашютные дела из вежливости спрашивал. Знает он парашютные проблемы лучше любого инструктора. Знает, что наш советский парашют лучше американского. Конечно, лучше. Но знает все и про американский парашют с зелененьким ярлычком: с тутовым шелкопрядом на паутинке. Знает, что почему-то советские летчики и парашютисты за один парашют с зеленым ярлычком готовы отдать семь советских парашютов. Цена такая – семь. Знает он эту цену.

Понимала она, что нельзя сидеть и все на него смотреть. Потому смотрела на всех. А потом так быстренько – на него. Чтоб никто не видел.

Он был первым, кто сообразил, что ей поплакать надо. В данный момент. Он чувств избытка. Ну и пожалуйста. Вот тебе мое плечо. Даже не успокаивал. Реви на здоровье. Навзрыд. Гости подождут.

Подождали гости. И ужин не очень задержался.

Какая-то тетка добрая, с виду экономка, увела Настю. Умыла. Воды дала холодной попить. Хорошая на сталинской даче вода. Холодная и вообще особая какая-то. И вот снова – рядом со Сталиным. Он вина предложил. Отказалась: не пью, товарищ Сталин. Не настаивал. Всех остальных, да. Остальных, мягко говоря, принуждал: а ну, товарищ Ежов, что это на вашем краю стола все рюмки пересохли?

Вором багдадским закрался синий вечер на сталинскую дачу. Шума больше. Хохот. Музыку завели. Фонари зажгли на веранде. А официанты скользят машинами неустающими. Вроде на коньках мимо проносятся. С легким свистом. Товарищ Калинин Михал Ваныч все на Сталина поглядывает. А Сталин нет-нет, да и покажет ему, что, мол, не время еще.

Пропало разом со стола все, что на нем было. Сдернули официанты верхнюю скатерть. Под ней – другая. Тоже слепящая. В темноте голубой и скатерть голубой видится. Десерт. Расставили официанты что положено и пропали все разом. Вроде не было их никогда ни на даче, ни на ближних подступах к ней, ни на дальних. Товарищ Сталин товарищу Калинину знак: пора. Товарищ Калинин только того знака и ждал. У него сразу в руках коробочка красная неизвестно откуда.

Поднялся Сталин. Затихли все. Даже кузнечики на лужайке все разом стрекотать перестали.

– Мы тут с товарищами посоветовались, да и решили парашютистку нашу наградить орденом Ленина. Товарищ Калинин…

Михал Ваныч улыбается, орден вручает. Руку пожал. Потом не сдержался, обнял, прижал к себе: носи, доченька, заслужила.

Обступили Настю со всех сторон. Поздравляют, руку жмут. Оказалась Настя в кольце.

В стороне – только Сталин. Немедленно рядом с ним – Холованов. Откуда появился, никто объяснить не может. Я и сам, откровенно говоря, не знаю, откуда. Просто взял и появился. Это в его характере – появляться из ниоткуда. И сказал ему товарищ Сталин тихо, так, чтобы никто другой не услышал:

– В контроль.

Глава 5

У машины длинный-предлинный мотор. Фары – как прожекторы на крейсере. На переднем сиденье – водитель и начальник охраны. Переднее сиденье открытое – это чтобы начальник охраны по сторонам смотреть мог и назад, чтобы машинам охраны сигналить в случае чего. Из открытого пространства и стрелять сподручно. А салон закрыт. Салон как карета княжеская: по полу не то ковер, не то белая мягкая шкура, стенки, сиденья, занавески – пепельного цвета. Обивка атласная, стеганая. Умеет Америка внутренность автомобильную отделывать. Такой толщины стекла и занавески, что шум московский по ту сторону окна остается.

Народный комиссар внутренних дел, Генеральный комиссар государственной безопасности Ежов Николай Иванович вытянул ноги. На сталинской даче обед завершился в половине четвертого. Скоро рассвет. А у Николая Ивановича рабочий день продолжается. Допросы до полдня. Потом короткий сон, вечером бал и совещание во время бала.

Он расстегнул воротник с двумя огромными маршальскими звездами, чуть отпустил ремень и сказал водителю в переговорную трубу:

– В Суханово.

Коробочку от ордена и орденскую книжку Настя в карманчик спрятала, а орден в руке зажала. Так его и привезла в парашютный клуб. И никому не показала. Только сама любуется, пока никого рядом нет. На руке держишь, вес чувствуешь: основной металл – золото, ленинский профиль – платина. Сделан орден просто и скромно. И красиво. Днем красиво и ночью в лунном свете. Устроилась Настя на списанных парашютах, а уснуть не может. Так орден повернет. Эдак. Сверкает золото. Венок золотых колосков – множество граней. Каждая отдельно сверкает. А у платины свой особый блеск, совсем не такой, как блеск золота. Положила Настя орден рядышком и вдруг поняла, что без Сталина коммунистической власти не прожить. Если Сталина убьют (ей как-то в голову не приходило, что он сам умереть может), то власть понемногу, а потом все скорее начнет загнивать и рассыпаться. И решила она…

Николай Иванович Ежов прислонился лбом к холодному стеклу. Проклятый Сталин-Гуталин каждый раз заставляет пить. Голова кругом. Это скоро пройдет. Голова пройдет, и Гуталин не будет больше заставлять.

По клубу парашютному – слух. Не было Стрелецкой несколько дней – все ясно. Потом появилась. К самому рассвету подвезла ее длинная черная машина – дело известное. Были уже тут такие: сначала к отбою опаздывали, потом к рассвету возвращаться стали, потом возвращаться стали на длинных черных машинах. Потом возвращаться перестали… Вот и эта – на тот же путь. Ни стыда, ни совести. Только восемнадцать стукнуло. А начальство куда смотрит? А туда начальство и смотрит. Все от начальства и идет. Рыбка, как известно, с головы… Начальству не стыдно. Ох, не стыдно. Такую молоденькую таскают. Ишь машинами буржуазными начальство обзавелось. Жируют ответственные товарищи. Стрелять начальников почаще надо. Стрелять беспощадно. Ведь это загнивание. Ведь это перерождение. Термидор. Ведь это подумать только. Позор. Что в женщине главное? Главное – пышность телесная. А в этой Стрелецкой главного-то как раз и не оказалось. За что же тогда ее начальство любит? Понятное дело – за податливость. Да мало ли у нас в клубе девок податливых, но пышных! Так нет же, на тощую позарились. Разврат да и только. Извращение вкуса. А все кто? Все Холованов-кобель. Сам пользуется и начальству поставляет. Голову на отгрыз, не пройдет и трех дней, приедет Холованов на длинной черной машине и заберет эту самую Настю Жар-птицу навсегда.