Сборник фантастики. Золотой фонд - Бирс Амброз - Страница 5

Вокруг меня все было смутно и туманно. Я все еще находился на склоне холма, на котором и сейчас стоит этот дом, и вершина его поднималась надо мной, серая и расплывчатая. Я видел, как деревья вырастали и изменяли форму подобно клубам дыма: то желтея, то зеленея, они росли, увеличивались и исчезали. Я видел, как огромные великолепные здания появлялись и таяли, словно сновидения. Вся поверхность земли изменялась на моих глазах. Маленькие стрелки на циферблатах, показывавшие скорость Машины, вертелись все быстрей и быстрей. Скоро я заметил, что полоса, в которую превратилось солнце, колеблется то к северу, то к югу – от летнего солнцестояния к зимнему, – показывая, что я пролетал более года в минуту, и каждую минуту снег покрывал землю и сменялся яркой весенней зеленью.

Первые неприятные ощущения стали теперь менее острыми. Наконец, они объединились в какое-то истерическое возбуждение. Я заметил, как машина стала неуклюже раскачиваться, чему не смог найти объяснение. Но мой разум был помутнен, я не владел собой и с нарастающим чувством абсурдности происходящего мчался в будущее. Я совсем не думал об остановке, вообще ни о чем не думал, кроме как о своих новых ощущениях. Но постепенно эти свежие впечатления породили в сознании некоторое любопытство и с ним определенный страх – пока окончательно полностью не овладели мной.

«Какие удивительные изменения, произошедшие с человечеством, какие чудесные достижения прогресса по сравнению с нашей зачаточной цивилизацией, – думал я, – могут открыться передо мной, если я взгляну поближе на мир, смутно мелькающий сейчас перед моими глазами!» Я видел, как вокруг меня проносились огромные сооружения чудесной архитектуры, гораздо более величественные, чем здания нашего времени, но они казались как бы сотканными из мерцающего тумана. Я видел, как склон этого холма покрылся пышной зеленью, и она оставалась на нем круглый год – летом и зимой. Даже сквозь дымку, окутавшую меня, зрелище показалось мне удивительно прекрасным. И я почувствовал желание остановиться.

Самый большой риск заключался в том, что я со своей Машиной мог занять чье-то место в пространстве. Пока я с огромной скоростью мчался во Времени, это не имело значения, я находился, так сказать, в разжиженном состоянии, подобно пару, скользил между встречавшимися предметами. Но остановка означала, что я должен молекула за молекулой втиснуться в то, что оказалось бы на моем пути; атомы моего тела должны были войти в такое близкое соприкосновение с атомами этого препятствия, что между теми и другими могла произойти бурная химическая реакция – возможно, мощный взрыв, после которого я вместе с моим аппаратом оказался бы по ту сторону всех измерений, в Неизвестности. Эта возможность не раз приходила мне на ум, пока я делал Машину, но тогда я считал, что это риск, на который необходимо идти. Теперь же, когда опасность казалась неминуемой, я уже не смотрел на нее так беззаботно. Дело в том, что новизна окружающего, утомительные колебания и дрожание Машины, а главное, непрерывное ощущение падения – все это незаметно действовало на мои нервы. Я говорил себе, что уже больше не смогу никогда остановиться, и вдруг, досадуя на самого себя, решил это сделать. Как глупец, я нетерпеливо рванул тормоз. Машина в то же мгновение перевернулась, и я стремглав полетел в пространство.

В ушах будто раздался раскат грома. Я почувствовал на мгновение, что оглушен. Потом с трудом сел и осмотрелся. Вокруг меня со свистом падал белый град, а я сидел на мягком дерне перед опрокинутой Машиной. Все вокруг по-прежнему казалось серым, но вскоре я почувствовал, что шум в ушах прошел, и еще раз осмотрелся: я находился, по-видимому, в саду, на лужайке, обсаженной рододендронами, лиловые и алые цветы падали на землю под ударами града. Отскакивая от земли, градины летели над моей Машиной, таяли и сырым покровом стлались по земле. В одно мгновение я промок до костей.

– Замечательное гостеприимство, – пробормотал я, – так встречать человека, который промчался сквозь бесчисленное множество лет.

Я подумал, что дальше мокнуть как-то глупо. Встал и огляделся. Колоссальная фигура, вырезанная, видимо, из какого-то белого камня, неясно просматривалась за рододендронами и завесой ливня. Но все остальное в мире было невидимым.

Трудно передать мои ощущения. Когда град стал падать реже, я подробно разглядел белую фигуру. Она была очень велика – высокий серебристый тополь достигал только до ее половины. Высечена она была из белого мрамора и походила на сфинкса, но крылья его не прилегали к телу, а были распростерты, словно он собирался взлететь. Пьедестал показался мне сделанным из бронзы и позеленевшим от времени. Лицо Сфинкса было обращено прямо ко мне, его незрячие глаза, казалось, смотрели на меня, и по губам скользила улыбка. Он был сильно потрепан непогодами, словно изъеден болезнью. Я стоял и глядел на него, быть может, полминуты, а может, и полчаса. Казалось, он то приближался, то отступал, смотря по тому, гуще или реже падал град. Наконец я отвел от него глаза и увидел, что завеса града прорвалась, небо прояснилось и скоро должно появиться солнце.

Я снова взглянул на белую фигуру и вдруг осознал полное безрассудство своего путешествия. Что я увижу, когда туманный занавес рассеется окончательно? Что произошло с людьми? Что делать, если жестокость стала чертой, присущей всему живому? Что если за это время они потеряли свое человеческое лицо и превратились в нечто бесчеловечное, несимпатичное и необыкновенно сильное? Возможно, я увижу какое-то древнее дикое животное, только более страшное и отвратительное, чем человекоподобное существо? Что, если я пойму, что его сразу надо будет убить?

Я взглянул кругом и увидел вдали какие-то очертания – огромные дома с затейливыми перилами и высокими колоннами, они отчетливо выступали на фоне лесистого холма, который сквозь утихающую грозу смутно вырисовывался передо мною. Панический страх вдруг овладел мною. Как безумный, я бросился к Машине Времени и попробовал снова запустить ее. Солнечные лучи пробились тем временем сквозь облака. Серая завеса расплылась и исчезла. Надо мной в густой синеве летнего неба растаяло несколько последних облаков. Ясно и отчетливо показались огромные здания, блестевшие после обмывшей их грозы и украшенные белыми грудами нерастаявших градин. Я чувствовал себя совершенно беззащитным в этом неведомом мире. Вероятно, то же самое ощущает птичка, видя, как парит ястреб, собирающийся на нее броситься. Мой страх граничил с безумием. Я собрался с силами, сжал зубы, руками и ногами уперся в Машину, чтобы перевернуть ее. Она поддалась моим отчаянным усилиям и наконец перевернулась, сильно ударив меня по подбородку. Одной рукой держась за сиденье, другой за рычаг, я стоял, тяжело дыша, готовый снова взобраться на нее.

Вместе с возможностью скорого отступления ко мне вернулось мужество. С любопытством, к которому примешивалось все меньше страха, я взглянул на этот мир далекого будущего. Под аркой в стене ближайшего дома я увидел несколько фигур в красивых свободных одеждах. Они меня тоже увидели: их лица были обращены ко мне.

Затем я услышал приближающиеся голоса. Из-за кустов позади Белого Сфинкса показались головы и плечи бегущих людей. Один из них выскочил на тропинку, ведущую к лужайке, где я стоял рядом со своей Машиной. Это было маленькое существо – не более четырех футов ростом, одетое в пурпурную тунику, перехваченную у талии кожаным ремнем. На ногах у него были не то сандалии, не то котурны. Ноги до колен были обнажены, и голова не покрыта. Обратив внимание на его легкую одежду, я впервые почувствовал, насколько тепло вокруг.

Подбежавший человек поразил меня своей красотой и грацией, хоть был удивительно тщедушным. Его разрумянившееся лицо напомнило мне лица больных чахоткой, ту самую чахоточную нездоровую красоту, о которой так часто приходится слышать. Увидев его, я вдруг обрел уверенность и убрал руки от машины.

Еще через мгновение мы стояли лицом к лицу, я и это хрупкое существо из будущего. Он подошел прямо ко мне и рассмеялся, глядя прямо в глаза. Отсутствие малейших признаков страха поразило меня. Он повернулся к двум другим, которые последовали за ним, и сказал им что-то на странном, очень приятном и певучем языке.