Small World - Сутер Мартин - Страница 8

В жизни Эльвиры Зенн было мало такого, в чем она раскаивалась. Но вот что она тогда, в то теплое воскресенье в мае 1943 года, не заплатила хуторянину отступного и не отправила с ним Конрада назад в Эмментальскую долину, — этого она не могла себе простить по сей день.

Первый весенний день. Они отобедали на воздухе. Уже расцвели самые ранние рододендроны. Она сидела с Томасом под полосатой маркизой на большой солнечной террасе, выходившей в парк, и пила кофе, что в то военное время даже Эльвира Зенн не могла позволить себе ежедневно. Молоденькая служанка доложила о визите — пришел мужчина с мальчиком, говорит, что он друг и что для вас это сюрприз. Эльвиру разобрало любопытство, и она разрешила впустить их.

Пока они шли, приближаясь к террасе, она рассматривала их обоих. Деревенский мужик с мальчиком, в руках у того маленький сундучок. Вдруг Томас сорвался с места и бросился им навстречу. И тогда она почувствовала, что совершила ошибку.

— Кони! Кони! — кричал Томас.

Мальчик ответил:

— Привет, Томи.

Эльвира не знала, что Конрад находился в Швейцарии. Последний раз она видела его пять лет назад в Дувре, перед самым началом войны, в тот день, когда она с Томасом возвращалась назад, а Анна с Конрадом оставалась в Лондоне, из-за своего немецкого дипломата. Какое-то время они еще переписывались, из Лондона пришло свадебное объявление, вырезанное из газеты, из Парижа открытка. После этого больше ничего.

И вот теперь этот крестьянин стоял перед ней и рассказывал на своем немыслимом диалекте, который она понимала с трудом, что Анна вскоре после нее тоже приехала в Швейцарию с Конрадом и оставила его, тогда шестилетнего, у него на хуторе. Каждый месяц из швейцарского банка приходило сто пятьдесят франков, а вот за последние три месяца ничего. Ни франка. Фиг.

Кормить пацана задарма он не может, сказал он. Он не Песталоцци, а всего лишь Цельвегер. Вот он и подумал, а вдруг она поможет. Вроде ведь теткой ему приходится. И деньжата, добавил он, оглядываясь вокруг, похоже, тут водятся.

Если бы Томас так не настаивал: «Мама, ну пожалуйста, мама, пусть Кони останется, ну пожалуйста, можно?», она бы по крайней мере попросила дать ей подумать. Но Томас был такой счастливый, а Кони такой смиренный и мужик такой противный, что она поступила необдуманно, а это случалось с ней редко, — она кивнула.

Дала Цельвегеру четыреста пятьдесят франков за неоплаченные три месяца и двенадцать франков за «железку». И осталась стоять рядом с неуклюжим мальчишкой, а в душе ее возникло подспудное чувство, что никогда в жизни ей от него не избавиться.

Поначалу никаких проблем не было. Конрад рос неназойливым, непритязательным ребенком и стал хорошим товарищем для Томаса. Она отправляла обоих в одни и те же школы, они вместе играли, вместе делали домашние уроки. Конрад оказывал благотворное влияние на Томаса. Тот никогда не умел быть один :: очень любил верховодить. Конрад же был терпелив и с самого начала добровольно признавал за Томасом первенство.

Проблемы появились чуть позже. Томас превратился в капризного молодого мужчину, которому быстро все надоедало. У Эльвиры в ту пору были другие интересы, и ради собственного комфорта она терпела, что он ведет жизнь плейбоя. Она не только спускала ему его выходки, но еще и щедро финансировала их. Одним из его пристрастий был Кони, которого он то отталкивал, то притягивал к себе, в зависимости от расположения духа. Когда Томасу исполнилось тридцать, она решила положить конец его сладкой жизни. В общемировом пространстве затерялось несколько неоплаченных долгов и среди них — Конрад Ланг.

И вот на тебе, пожалуйста, прошло еще тридцать пять лет, а он так и не исчез из ее жизни. И даже позволил себе еще и наглость.

Придя первый раз в «Голубой крест», Конрад Ланг подумал, что запах исходит от множества присутствующих здесь старух. И только когда ему принесли тарелку, он понял, что воняет от еды — цветной капустой, шпинатом, морковью, жареной картошкой.

— Здесь что, вегетарианская кухня? — спросил он. И ему ответили:

— Вы же заказали блюдо «С грядки» — разве вам подали что-то другое?

Но со временем он попривык к «Голубому кресту». У него появился собственный, облюбованный им столик, и пожилые официантки обслуживали его как члена своей семьи.

— Господин Ланг, cordon bleu сегодня на славу, а вот тушеная брюссельская капуста немного горчит. Я положу вам лучше кольраби.

Конрад Ланг читал газету, перед ним стояла чашечка кофе. Он был несколько встревожен. Барбара вчера вечером спросила его, получил ли он ответ на письмо.

— Какое письмо? — спросил он ее в свою очередь.

— Письмо к Эльвире Зенн, я опустила его за тебя. Письмо, которое должно изменить твою жизнь.

— Ах, это… Нет, ответа еще не было, — пробормотал он смущенно. И с тех пор ломал себе голову, что же он там такое написал. Но толком ничего припомнить не мог.

— Здесь свободно?

Конрад поднял глаза. Перед ним стояла женщина лет пятидесяти, с хорошенькой головкой, в костюме из кашемира розово-ржавого цвета, с двойной ниткой жемчуга на шее и в брюках из добротного сукна. Нашенской породы, подумал он и встал.

— Здесь еще не занято? — спросила она снова.

— Нет, нет, разумеется, — ответил Конрад и вытащил задвинутый под стол второй стул. Он был несколько обескуражен. Зал практически был пуст.

Не успела она сесть, как дверь распахнулась. Вошел молодой мужчина, огляделся, увидел ее и направился к их столику. Он уже почти дошел до них, когда женщина вдруг схватила Конрада за руку, притянула его к себе и спросила:

— Ты давно ждешь меня, любимый?

Конрад Ланг почувствовал, что мужчина стоит рядом. Он проникновенно посмотрел женщине в глаза, накрыл своей левой ладонью ее правую руку и сказал:

— Почти всю свою жизнь, мой ангел.

Мужчина стоял у стола и ждал. Но ни Конрад, ни женщина даже не взглянули на него, и тогда он повернулся и быстро вышел на улицу.

— Спасибо, — сказала женщина. И облегченно вздохнула. — Вы спасли мне жизнь.

— Это я называю сделать доброе дело, — ответил Конрад Ланг. — Позвольте пригласить вас на чашечку кофе?

Женщину звали Розмари Хауг, это было ее девичье имя, она снова носила его вот уже четыре года после развода.

Она согласилась на предложение, и ей понравилось, что Конрад Ланг ни полсловом не обмолвился о случившемся. Старой закалки кавалер, подумала она.

Петер Штойбли — терапевт широкого профиля — лишь совсем недавно оставил свою практику, которую имел неподалеку от виллы «Рододендрон». Теперь он обслуживал только небольшую горстку своих давних пациентов. Среди них была и Эльвира Зенн, он стал ее домашним врачом, и она полностью ему во всем доверяла. Он навещал ее два раза в неделю сразу после завтрака, чтобы проконтролировать содержание сахара в ее крови. Ей ничего не стоило вколоть самой себе инсулин, но взять каплю крови из собственного пальца она не могла: Эльвира Зенн не выносила вида крови.

В это утро Эльвира Зенн спросила:

— Сколько вам сейчас лет, доктор?

— Шестьдесят шесть.

— А с какого возраста вы себя помните?

— Я очень хорошо помню, как нашу таксу однажды утром нашли мертвой на садовой дорожке. Мне было тогда, наверное, шесть.

— А возможно ли вспомнить то, что было еще раньше?

— Центральная нервная система в момент рождения еще не сформировалась окончательно. Память малолетних детей в первые два года жизни не может фиксировать происходящее. Требуется время, чтобы научиться запоминать, а также еще выучиться вызывать то, что отложилось в памяти.

— Значит, теоретически возможно, что кто-то помнит события, пережитые им в три года?

— Моему младшему внуку сейчас десять. В четыре года я взял его с собой в ресторан, там проходила «неделя русской кухни». Тому, кто после обеда пил русскую водку, разрешалось разбить стопку об отведенную специально для этого стену. Мне пришлось выпить целых пять, чтобы доставить удовольствие малышу. Он разбил их все. Случай произвел на него такое сильное впечатление, что он рассказывал о нем каждый раз, как только приходил к кому-нибудь в гости. Он помнил это все свои детские годы. Сейчас ему десять, а он все еще не забыл происшедшего. И велик шанс, что и в восемьдесят он не забудет происшедшего с ним в четыре года. — Рассказывая, доктор Штойбли записывал показания сделанного анализа. Теперь он наложил ей на руку манжетку, собираясь измерить давление.