Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ) - Смирнов Василий Александрович - Страница 6

— Делить… Чур, делить! — трещат зареченские.

Катька молчит и только водит по сторонам зелеными глазами. Они мерцают у нее, как у кошки. Рыжие вихры торчат на макушке. Худенькая, маленькая, ловкая, она не подпускает близко зареченских, царапается. Молодчина, Катька!

— Сколько? — спрашивает Шурка.

Долго не решается Катька достать денежку. Наконец, зажав ее в кулак, вытаскивает из?под юбки.

— Три — и… копе — ечки… — тоненько говорит она.

— Эх, жадюга питерская! — плюется Яшка. — А еще в котелке… По копейке на брата не выходит. Ладно, нищие пойдут — разменяем на грошики. Дай мне, Катька, а то еще потеряешь.

Ящеркой шмыгнула Катька прочь, только вихры на солнце вспыхнули.

— Растрепа, побью!

— Я сама тебя побью… искусаю и исцарапаю… Подойди — ко! — смело пищит Катька и начинает засучивать рукава материной кофты.

Ну и девчонка! В кого это она уродилась? Дядя Ося Тюкин на язык остер, а на кулаках драться, кажись, не охочий. Да и мамка ихняя не слышно, чтобы царапалась с бабами. Шурка с уважением смотрит на Катьку, на ее худые, в синяках и царапинах босые ноги, на маленькие белые руки с грязными острыми ногтями, на ее розовое подвижное лицо. И вовсе не растрепа Катька. Неправильное прозвище. Волосы у нее медные — вот и торчат проволокой.

— Давай, Катя, я подержу денежку, — предлагает Шурка.

Он говорит с ней как с равным товарищем. И Катька это понимает, перестает засучивать рукава и, пощурившись и подумав, отдает медяк. Шурка засовывает его для сохранности за щеку.

Все кончено. Не видать зареченским грошиков во веки веков. Они понимают это не хуже Шурки и больше не настаивают на дележе. Да и что им грошики? У Двухголового, поди, целковые в копилке водятся. И леденцов, пряников в отцовской лавке не оберешься. Богач! Вон как вырядился — штаны и рубаха новые, точно в праздник. Да не больно красят обновки Олега. Голова?то огурцом, и желобок посредине. Как есть Двухголовый. И Петька с Митькой ему под стать, брыластые Тихони. Эвон по второму куску ватрушки едят, а попроси — не дадут даже укусить. Жадные, в отца.

Шурка вынимает изо рта медяк, проглатывает слюну и кричит:

— Ребята, показать вам, как у Вани Духа обедают?

— Покажь, покажь! — смеются Катька и Яшка.

И Шурка показывает, как сидят за столом Тихони, глаз с отца и матери не спускают. Отец полез ложкой в блюдо — и они полезли. Отец положил ложку на стол — и они положили. И каждый раз ложки облизывают и помаленьку хлеб кусают, вот какие сытые. А ушла мать на кухню, отвернулся отец — цап со стола по куску пирога — и под рубашку.

— Окаянные, куда же пирог?то девался? — спрашивает Шурка визгливым бабьим голосом. — Вот туточка две середки лежали, анафемы!

И смиренно пищит в ответ:

— Мы не брали, маменька… Это, наверное, кошка стибрила.

Ребята с хохотом валятся на дорогу. Тихони исподлобья следят за Шуркой.

— И все врешь… И все врешь! — бормочут они, а кулаки так и сжимают.

Напоследок Шурка показывает, как вылезают Петька и Митька из?за стола, истово крестятся, кланяются до полу и в один голос тянут:

— Спаси — ибо, ма — аменька и тя — а–атенька…

Подразнив Тихонь, ребята возвращаются к воротцам. Там давно ревмя ревет, свалившись в канаву, Катькина сестренка, а Сморчков малец, пачкаясь в грязи, переползает дорогу.

— Ку — уда — а? — страшным голосом орет Колька, точь — в–точь как отец его пастух Сморчок кричит на коров. — Я тебе зада — ам!..

Шурка вспоминает о братике. Но не хочется уходить от воротец. Сейчас прокатят тройки с почтового, может, гостинцев бросят. А тут еще Двухголовый зажигательное стекло показывает, как же можно уйти! Стекло толстое, круглое, руку подставишь — так и обжигает.

— Огонь можно вздуть… всамделишный, — хвастается Двухголовый.

Он собирает в кучу сухую траву, листья, обрывки бумаги и, присев на корточки, наводит стекло. Горячий солнечный кружок падает на бумагу, суживается, становится светлой точкой. Бумага темнеет и дымится. Олег дует на нее, и огонь розовым червяком ползет по сухим стеблям и листьям.

— Еще пожар устроишь, — мрачно говорит Яшка Петух и голой пяткой тушит огонь. А у самого от зависти горят глаза. — Давай меняться? говорит он, добывая из?под изгороди связанного ниткой голубя.

— Эва, сизяк! Я сам поймаю, — презрительно кривит толстые губы Олег.

Он достает из кармана штанов пачку папирос «Дюшес», распечатывает ее и важно закуривает.

— Кто хочет? — спрашивает он, небрежно подбрасывая на ладони пачку.

Всем известно, откуда у него папиросы. Но такая неожиданная щедрость прямо?таки потрясает. Яшка нерешительно берет одну папиросу. И Колька берет, и Катька. А Шурка и пробовать боится. Раз он так наглотался дыма, что его стошнило и голова болела до вечера. Он притворяется, что очень занят рассматриванием собственных пальцев и скусыванием заусениц. Но, по правде сказать, ему просто стыдно: вот девчонка ни капельки не морщится, курит, а он не умеет.

Накурившись, Яшка возвращается к торговле.

— Да это не простой сизяк, ученый, — говорит он. — Второй год у меня живет. Пташек ловит почище ястреба и песни поет… почти что разговаривает, — врет немилосердно Яшка, подмигивая Шурке и лаская бьющегося в руках голубя.

Но Двухголового не проведешь. Все они, богачи, хитрые.

— Ну, леший с тобой, не надо стекла, — вздыхает Яшка, истощив запас выдумки. — Крендель есть? Мен на обмен, хочешь?

— Да — а… ты баранку съешь, а голубя не отдашь.

Крендель большой, румяный и только чуточку закусан. Яшка усердно крестится.

— Вот провалиться мне, отдам! Саня отдаст… На, Саня, подержи голубка.

Передавая, Яшка морщится от смеха, шепчет:

— Крендель — пополам… а сизяка выпусти.

Ясное дело, неужто грех на душу брать! Замучит Олег голубя.

Шурка незаметно распутывает нитки.

Крендель перекочевал в Яшкин карман. Олег тянется за голубем.

Можно бы притвориться, запнуться и будто ненарочно обронить голубя. Но Шурка ненавидит Двухголового за то, что он в новой рубашке, что у него зажигательное стекло, а у Шурки зажигательного стекла нет. И сапоги у Олега с голенищами, и с маленькими ребятами он никогда не нянчится, гуляет себе, как нравится. Нет, Шурка не хочет обмана. Он в открытую, на глазах у врага, подбрасывает голубя вверх. Лети, сизяк, на здоровье, да смотри под корзину больше не попадайся!

Голубь кувыркается над головой, расправляет крылья, часто — часто машет ими, точно благодарит. Вот его и не видно в синем весеннем небе. Наверное, он махнул прямиком на гумно, к своим родственникам.

— Обманули дурака на четыре кулака… и на пятый кулак, вот и вышел дурак! — поет от радости Яшка Петух и скачет на одной ноге вокруг ошеломленного Олега.

И Катька и Колька скачут, давятся от смеха.

А Шурке не смешно. Он закусил губу, покраснел, потверже расставил ноги и ждет. Сейчас будет драка.

К Шурке медленно подбирается Олег. Его трясет от злости. Кулачищи у него как у мужика. Что он их в карманах держит? Уж не свинчатку ли достает? Мурашки пробегают по Шуркиному телу. Не будь Яшки, закадычного друга, задал бы Шурка стрекача к дому. «Начать или обождать, пока Двухголовый первый полезет?» — думает он и, подбадривая себя, говорит:

— Ну?ка тронь!.. Покажу я тебе, почем на базаре красная водичка.

— Дай ему раза, чтобы вытаращил глаза, — предлагает Катька. Руки у ней так и чешутся.

— Да уж закачу по калачу — лепешка выйдет, — обещает Шурка.

Ему приятно, что Катька видит, какой он смелый — нисколечко не боится Двухголового.

Покосившись на Яшку, Олег, не вынимая рук из карманов, осмотрел Шурку с головы до ног. Он что?то придумал. Неужто ногой в брюхо?

Нет, хуже.

— Ах ты… кишка! — с наслаждением выговаривает Олег, оттопырив губы. — Марать рук неохота… Кишка ты, и больше ничего.

— Кишка! Кишка! — подхватывают и на разные голоса повторяют Тихони. Они рады отомстить Шурке. — Кишка! Ки — иш?ка — а!