Записки школьного врача - Шляхов Андрей Левонович - Страница 38

– Когда-то было. В Смоленской губернии…

– Давайте послушаем Маргариту Михайловну. Пусть она объяснит…

– А что тут объяснять? – Соковикова обвела коллег осоловелым взглядом. – И так же все ясно. Я вот преподаю георг…геро… географию, а кому, спрашивается, нахрен сдалась моя география?

– Как кому? Гимназии. Ученикам.

– Я в более глобальном смысле, Нелечка. Вот ты со своим английским никогда и нигде без заработка не останешься. В любой ситуации, как бы ни переверн… повернулась жизнь, будешь с учениками и при деньгах. Математики и «язычники» – это белая кость, они всегда при деньгах! А мы – географы, биологи, историки…

– Преподаватели информатики…

– И они тоже, все мы – просто лохи, потому что не подумали в свое время головой, а подумали другим местом! Это хорошо, что нам конкретно повезло – работаем в частной школе, а что делать тем, кому не повезло?.. Обидно…

– Обидно мне, досадно мне, ну, ладно… – пропел Мигульский.

Поняв, что все хорошее безвозвратно прошло, я переглянулся со Мариной и стал пробираться к выходу из зала. Прощаться не стал – ушел по-английски.

Получил у гардеробщика дубленку и шапку, оделся и вышел на свежий воздух. На ум сразу же пришли строки из старинного романса «Ах, зачем эта ночь так была хороша…». Ночь и впрямь была хороша – тишина, умиротворение, легкий морозец и снежный покров – искрится в лунном свете, создавая впечатление какого-то ускользающего волшебства.

Я задрал голову – звезды не просто висели в небе, а ритмично пульсировали, то приближаясь, то удаляясь. Все с вами ясно, Сергей Юрьевич, перебрали вы немного.

– А вот и я! Галантный кавалер, между прочим, подождал бы даму в гардеробе, чтобы помочь ей одеться!

– Я боялся тебя скомпрометировать.

– Нашел отмазку! А может, я хочу, чтобы меня скомпрометировали!

– Тогда давай целоваться!

Я сгреб Марину в охапку, но она ловко вывернулась и погрозила мне пальцем.

– На морозе целоваться нельзя, губы потрескаются! Потерпи до дома!

– Вы меня приглашаете? – церемонно спросил я.

– Посмотрим.

Марина взяла меня под руку, и мы не торопясь пошли к ее дому.

– Как приятно скрипит под ногами снег! – восхитилась она, сделав несколько шагов.

– Как хорошо, что мы смылись!

– Вовремя смыться – это большое искусство!

– Можно было и на полчаса раньше.

– Да уж… Я что-то увлеклась светскими беседами и пропустила «момент истины».

– Что пропустила?

– «Момент истины» – то чудное мгновение, когда изо всех щелей начинает переть правда-матка! На общегимназических тусовках всегда так – напьются и давай счеты сводить. Хорошо хоть, что таких тусовок всего две в году.

– А вторая когда?

– Сережа, ты что, того? – Марина покрутила указательным пальцем у виска. – Перед Восьмым марта, естественно.

– Да, как-то я не сообразил.

– Ничего, бывает. Вечер какой чудесный! В такие вечера меня тянет на воспоминания… Тебе интересны мои воспоминания?

– Конечно.

– Когда-то я сильно страдала по поводу свой внешности…Красота требует не жертв, она требует жертвенного служения, это я поняла еще где-то на пороге ранней юности, классе так в третьем. В ту пору мне ужасно не нравилась собственная внешность. Причем не какие-то отдельные детали, а все целиком, кроме разве что глаз. К глазам у меня претензий не было…

У меня тоже. Глаза у Марины голубые, довольно-таки большие, но из-за огромных оправ такими не кажутся, правильной формы. Ничего так глаза – зеркало прекрасной трепетной души.

– Но все остальное, как мне казалось, требовало немедленного вмешательства, в смысле – коррекции. С помощью телевизора и всякой литературной дребедени, позаимствованной в мамином книжном шкафу, я создала себе Образ и начала борьбу с собой во имя Высшей цели. По совету кого-то из одноклассниц я решила выпрямить волосы утюгом и при первой же попытке сожгла больше половины. Мама, вернувшись с работы, пообещала убить меня утюгом, но ограничилась тем, что собственноручно наскоро подровняла мне остатки волос. Лучше бы убила, честное слово. С того самого дня я ненавижу глажку.

– Я тоже ненавижу глажку, хоть и не выпрямлял волосы утюгом.

– Надо думать! Больше с утюгом я не экспериментировала, но зато, каждый раз вымыв голову, бралась за кончики волос и долго-долго тянула их вниз…

– Это же больно!

– Если волос захватывать побольше, то совсем не больно. Этому невинному и бесполезному занятию я предавалась долго, лет до пятнадцати, пока по наущению подруг не сделала себе короткую стрижку. А стратегический запас всевозможных шампуней, принадлежащий моей матери, я изучила еще в одиннадцать лет, когда помощи одного из них попыталась перекраситься в рыжину. С тех пор не могу ни читать о «перекраске» Воробьянинова в «Двенадцати стульях», ни смотреть эту сцену по телевизору. Мама сгоряча отвесила мне подзатыльник и перекрасила в прежний цвет, повторяя при этом: «Рано, рано начинаете, девушка!» Я всхлипывала, но не возражала. Боялась последствий… Был у меня и другой бзик – с двенадцати до четырнадцати лет я испробовала множество упражнений для увеличения груди. Ты хоть ценишь то, что я делюсь с тобой сокровенным?

– Конечно, ценю.

– И не будешь надо мной смеяться?

– Сегодня – нет, а завтра будет видно.

– Вредный! – Марина несильно ударила кулаком по моему плечу. – Ладно, смейся, черт с тобой! Так вот, жажда совершенства не давала мне спать по ночам. В четырнадцать лет, отчаявшись и едва не утопившись с горя в Москве-реке, я прекратила бесплодные попытки увеличения бюста. Страдала около года, завистливо оценивая богатство, которым природа наградила некоторых моих сверстниц, и втайне ото всех копила деньги на имплантаты, деньги предусмотрительно откладывала в долларах…

– Я так и не понял – операция состоялась? – шутки ради спросил я и получил новый тычок.

– Не состоялась, в твоем возрасте, да еще имея высшее медицинское образование, надо бы разбираться в подобных вещах! Когда мне стукнуло пятнадцать, мачеха-природа спохватилась и поспешила исправить свою ошибку буквально за три месяца. Не веря своему счастью, я часами стояла перед зеркалом и с каждым днем все больше и больше оставалась довольна результатом. Мои накопления в размере пятидесяти двух долларов не пропали – пошли на покупку туалетной воды, новогоднего подарка для мамы.

Некоторое время мы шли молча. Я уже подумал, что воспоминания закончились, но Марина продолжила:

– Это еще не все. Поскольку я всегда была худенькой, ноги мои не сходились от худобы, и решила, что они у меня кривые. Как же тяжело было жить с этой болью! Мне казалось, что все вокруг сочувственно качают головой или издевательски ухмыляются, глядя на мои ноги. А сколько времени отняла война с веснушками, на фронтах которой полегли легионы огурцов и лимонов, чьим соком я старательно натирала свою мордочку! Веснушки стояли насмерть, как французские гвардейцы под Ватерлоо, пока в семнадцатилетнем возрасте не пропали сами собой. Иногда они и сейчас появляются летом, но в таком мизерном количестве, что я могу позволить себе попросту не обращать на них внимания.

– Это даже красиво.

– Спасибо, с тобой приятно делиться сокровенным. Ну, как и положено, я искренне верила в то, что в нашем классе (да что там в классе – в нашей школе, в нашем районе!) нет девочки уродливее меня. Мальчишек, оказывавших мне знаки внимания, я жалела, в глубине души считая их дурачками-несмышленышами. Правда, я не объясняла своим поклонникам, что они заблуждаются на мой счет, потому что, сам понимаешь, их ухаживания были мне приятны. Но я постоянно боялась того, что когда-нибудь мои воздыхатели прозреют и с ужасом отвернутся от меня.

– Было бы чего бояться… Или эти страхи сохранились до сих пор?

– Нет, по окончании школы, набравшись кое-какого ума и жизненного опыта, я решила более не переживать по поводу собственной внешности. В конце концов, что имеем – с тем и живем.

– И неплохо, надо сказать, имеем! – я остановился и обнял Марину.