Песня единого фронта - Брехт Бертольд - Страница 9

Устаревшую литографию пришлось продать за бесценок, а кроме того, после мужа остались долги.

Дети писали матери, что не годится ей жить совсем одной, но, так как она оставляла их советы без внимания, уступили и стали каждый месяц посылать ей понемногу денег. В конце концов, рассудили они, в городе остается их брат, печатник.

Печатник и в самом деле взялся сообщать о матери братьям и сестрам. По письмам, которые он писал моему отцу, и по рассказам отца, который спустя два года навестил бабушку, я и знаю, что у них там произошло.

По-видимому, печатник был в обиде на бабушку оттого, что она отказалась поселить его в своем довольно просторном, пустующем теперь доме. Сам он ютился с четырьмя детьми в трех комнатках. Но старуха и вообще почти не поддерживала с ним отношений. Каждое воскресенье она приглашала детей на чашку кофе после обеда — вот и все.

За три месяца она, бывало, разок-другой навестит сына да, когда поспевали ягоды, поможет невестке сварить варенье. Невестка из кое-каких замечаний свекрови заключила, что квартира сына кажется ей слишком тесной, и сын не удержался и в очередном послании поставил против этого места в своем отчете восклицательный знак.

Когда отец спросил в письме, чем же, собственно, занимается теперь мать, печатник ответил кратко, что она ходит в кино…

Надо вам сказать, что такое времяпрепровождение было в те времена весьма необычным, а особенно в глазах ее детей. Тридцать лет назад кино сильно отличалось от нынешнего. Картины показывали в неприглядных, душных помещениях, обычно в старых кегельбанах; кричащие плакаты у входа оповещали об убийствах и трагедиях на почве ревности. По правде говоря, туда заглядывали только подростки да еще влюбленные парочки в поисках местечка потемнее. Присутствие одинокой старой женщины, конечно, не могло не бросаться там в глаза.

У этих посещений была и другая сторона. Сходить в кино стоило дешево, но самое это развлечение принадлежало к тому же сорту, что и дешевые лакомства, — это был пустой перевод денег. А переводить деньги попусту не слишком-то похвально.

К тому же бабушка не только пренебрегала сыном, она забросила и всех своих знакомых. Ее никогда нельзя было увидеть среди почтенных женщин, собирающихся за чашкой кофе. Зато она часто посещала мастерскую сапожника в бедном переулке, о котором в городе шла дурная слава. В этой мастерской, особенно поближе к вечеру, сидели всякие малопочтенные личности, безработные кельнерши и подмастерья. Сапожник был человеком средних лет, его много носило по свету, но он так ничего и не добился. Поговаривали даже, что он пьет. Словом, это была неподходящая компания для моей бабушки!

Печатник вскользь намекал в письме, что он сделал матери замечание в этом духе, но та весьма холодно объяснила ему, что этот человек много чего повидал в жизни. Так она ответила, и на этом разговор был закончен. С бабушкой было нелегко говорить о вещах, о которых она говорить не желала.

Примерно полгода спустя после смерти дедушки печатник написал отцу, что их мать через день обедает в гостинице.

Этого еще не хватало!

Бабушка, которая всю свою жизнь стряпала для десятка людей, а сама довольствовалась остатками, обедает в гостинице! Что это на нее нашло?

Вскоре отцу пришлось совершить деловую поездку в те края, где жила бабушка, и это позволило ему навестить ее.

Он застал ее, когда она собиралась уходить. Бабушка сняла шляпу и предложила ему стакан красного вина с печеньем.

Отец ничего необычного в ней не заметил: она была не то чтобы слишком весела, но и не чересчур молчалива. Спросила она и о нас, впрочем очень бегло. Ее главным образом интересовало, едят ли дети вишни. В этом она осталась верна себе. В комнате все, конечно, сверкало чистотой, и выглядела бабушка вполне здоровой.

Единственное, что говорило о ее новой жизни, — она отказалась сходить с отцом на кладбище, на могилу мужа.

— Ступай сам, — сказала она небрежно, — она в одиннадцатом ряду, третья слева. Мне сейчас некогда, я ухожу.

Печатник утверждал потом, что она, конечно, как всегда спешила к сапожнику. И очень сетовал на мать.

— Мне приходится со всей моей оравой ютиться в этой дыре, — говорил он, — да и работаю я всего пять часов, и плата нищенская, и меня опять замучила астма, а наш дом на главной улице стоит пустой.

Отец остановился в гостинице, но он ожидал, что мать хотя бы для виду предложит ему заехать к ней, да не тут-то было. А ведь когда-то, когда дома положительно ступить негде было, она огорчалась, если он не останавливался у них да еще тратился на гостиницу!

Видно было, что бабушка покончила счеты со старой жизнью в семье и на склоне лет решила зажить по-новому. Мой отец, охотник пошутить, нашел тогда, что «мамаша у нас в полной форме», и советовал дяде не мешать старухе жить по-своему.

Но как по-своему?

Вскоре нам сообщили очередную новость: бабушка в обычный, будний день — это был четверг — заказала брэгг и поехала за город. Брэгг — вместительный экипаж на высоких колесах, в нем достаточно места для целой семьи. Изредка, когда мы, внуки, приезжали к старикам, дедушка нанимал брэгг. Бабушка в таких случаях всегда оставалась дома. Сколько ее ни просили, она с пренебрежительным жестом отказывалась ехать с нами.

За прогулкой в брэгге последовала поездка в К. Это сравнительно большой город, в двух часах езды по железной дороге. Там устраивались бега, и моя бабушка поехала на бега.

Печатник совсем в панику ударился. Он хотел уже обратиться к врачу. Отец, читая его письмо, качал головой, но к врачу обратиться не позволил.

В город К. бабушка поехала не одна. Она взяла с собой молодую девушку, кухарку из той гостиницы, где она обедала через день, — по мнению печатника, совершенно полоумное создание.

Отныне эта «идиотка» стала играть в жизни бабушки не последнюю роль. Бабушка, видимо, не на шутку к ней привязалась. Она брала ее с собой в кино и к сапожнику, который, кстати, оказался социал-демократом, и вскоре распространился слух, что обе женщины часами просиживают у него на кухне за бутылкой красного вина и играют в карты.

«Недавно она купила «идиотке» шляпу с розами, — в отчаянии писал печатник. — А нашей Анне не в чем идти к конфирмации».

Письма дяди становились все более истеричными, в них только и говорилось, что о «беспутном поведении нашей дорогой матушки». Больше ничего нельзя было понять.

Остальное я узнал от отца.

Хозяин гостиницы и тот, подмигнув, шепнул ему:

— Ходят слухи, что госпожа Б. теперь развлекается.

На самом деле моя бабушка эти последние годы жила далеко не роскошно. Когда она не обедала в гостинице, она делала себе яичницу, выпивала чуточку кофе и съедала несколько своих любимых печений. Зато она позволяла себе покупать душевое красное вино и каждый раз, садясь за стол, выпивала маленький стаканчик. Квартиру она содержала в чистоте, и не только спальню и кухню, которыми пользовалась. Зато, не спросившись детей, она взяла под дом небольшую ссуду. Что она сделала с деньгами, никто так и не узнал. Возможно, она отдала эти деньги сапожнику. После ее смерти он переехал в другой город и, как поговаривали, открыл там мастерскую для пошивки обуви на заказ.

Если разобраться, бабушка прожила две жизни. Первую жизнь она прожила как дочь, жена и мать, а вторую — просто как госпожа Б., одинокий человек без каких-либо обязанностей, со скромными, но достаточными средствами. Первая ее жизнь продолжалась без малого семь десятков лет, вторая — всего несколько лет.

Потом отцу рассказывали, что за последние полгода своей жизни она позволяла себе такие чудачества, о каких нормальные люди понятия не имеют. Она могла, например, встать летом в три часа утра и пойти бродить по пустынным улицам, радуясь тому, что город в эти часы принадлежит ей одной. И все кругом утверждали, что, когда к ней однажды пришел священник, чтобы утешить старую женщину в ее одиночестве, она пригласила его в кино!

Бабушка отнюдь не была одинокой. У сапожника собирались, по-видимому, очень веселые люди, а чего они только не рассказывали! Там всегда стояла ее дежурная бутылка красного вина, и, покуда остальные о чем-нибудь толковали или посмеивались над почтенными и влиятельными лицами города, она выпивала свой стаканчик.