Эскадрилья ведет бой - Сухов Константин Васильевич - Страница 21

Глянули вверх: «мессы»! С бреющего боевым разворотом уходят на высоту. Одна пара, вторая. Еще три самолета поодаль. Семь!..

До слуха доносятся звуки стрельбы. Что это — бой или штурмовка?

От самолетов из капониров высыпали авиаторы и, задрав головы вверх, смотрят в небо. И вдруг над аэродромом с юго-востока появляется какой-то самолет. Идет низко — не выше ста метров от земли. Маневрирует, но очень уж вяло, видимо, летчик ранен.

А за ним, буквально на хвосте, повторяя его маневры, висит «мессершмитт». Не иначе — ловит в прицел.

Летчики забеспокоились, зашумели наперебой:

— Почему зенитки молчат?

— Близко очень, можно и по своему ведь ненароком ударить!

— А «яки» что не видели?..

Кто за кобуру хватается, кто за винтовкой метнулся.

А самолеты уже над головой. Раздался перестук очереди, от «мессершмитта» потянулись короткие дымные шнуры. ЛаГГ-3 качнулся и, наклонив нос, пошел вниз и ткнулся в землю возле землянки командного пункта. Раздался взрыв, брызнул огонь.

«Мессер» спокойно развернулся, нагло покачал крыльями несколько раз, вот, мол, я — над аэродромом, ничего не боюсь, и с небольшим снижением стал уходить на юго-запад.

И тут ударили зенитки — и навстречу ему, и вдогон. Шапки разрывов вздувались вокруг «мессера», сопровождали его. Один снаряд все же настиг фашиста, видимо, прямым попаданием отбило почти половину крыла, и тот как-то странно крутнулся, а несколько секунд спустя за капонирами, за станичными хатами поднялся столб воды и дыма и донесся глуховатый, как стон, звук.

— Хана! В озеро плюхнулся! — прокомментировал сцену рядом стоявший техник. Вверх полетели шапки, пилотки, кто-то кричал «ура», кто-то в сердцах матерился:

— Будешь знать, где раки зимуют!..

И инстинктивно люди бросились туда, где упали самолеты: одни в сторону озера, другие за КП, где дымилась в мягкой земле воронка — все, что осталось от «лагга».

Это произошло в считанные минуты, и у каждого в душе творилось невообразимое. Ругали фашиста, в то же время и в адрес нашего самолета сыпались нелестные слова: неуклюжий, мол, тяжелый, сколько же он жизней унес!..

Вдруг снова послышался гул, на его фоне четко прозвучали отрывистые очереди. С юго-запада, со стороны станицы, к аэродрому подтягивался бой. Кто с кем дерется? «Яки», которые только что взлетели?

Присматриваюсь: нет, не «яки», а «кобры» это. Четверка, еще, кажется, пара. А вон и «мессеры». Горит уже кто-то…

Звуки воздушного боя становятся глуше: он снова стал оттягиваться на юг, к станице Славянской.

Вскоре на стоянке заговорили о том, что якобы привезли сбитого летчика.

— Кого?

— Фамилию не знаю, но он из братского полка, что на «кобрах» летает.

— Так их ведь не один в нашей дивизии! Из Сорок пятого или из Шестнадцатого гвардейского?

— Не знаю этого…

Вечером в столовой вижу, наш врач идет с каким-то майором, тоже медиком, ужинать садятся. Мы к ним с расспросами: кто да что, жив летчик, не сильно ли ранен?

Майор, оказывается, — полковой врач из шестнадцатого гвардейского авиаполка. Часа два тому назад прилетел на УТ-2. Уже в госпитале побывал, подробности узнал. Скучный сидит, сокрушается: хороший летчик, замкомэск, летать уже вряд ли будет, раненую ногу, видимо, ампутируют.

— Кто же это? Фамилия как?

— Старший лейтенант Искрин.

— Николай Михайлович? — уточняет один из наших летчиков.

— Он самый. А вы знаете его?

— Как же, вместе летали, не один бой провели!..

Майор Головкин тяжело вздохнул: врач, он по опыту знает, что ампутации не избежать. И человека жаль, и летчика отважного полк теряет…

…Прошло полгода. По пути на Кавказ, куда летчики направлялись за новыми самолетами, решили всей компанией завернуть в Ессентуки и проведать Николая Искрина. Идею эту подал его ведомый, уже старший лейтенант, Николай Старчиков. Горячо поддержал ее боевой друг Искрина, летавший с ним с первых дней войны, старший лейтенант Аркадий Федоров.

Очень хотелось и нам, молодым пилотам, поближе познакомиться с. прославившимся боевым мастерством однополчанином: мы ведь в это время уже тоже были в Шестнадцатом! К тому же много слышали об Искрине и от Крюкова, и от Покрышкина, и от комиссара нашего Погребного.

Виктор Жердев, Александр Клубов, Иван Руденко, Саша Ивашко, Иван Олефиренко в один голос:

— Поехали!

Ночью сошли в Минеральных Водах со своего «пятьсот-веселого» и, уговорив водителя старенькой полуторки «подбросить» нас до Ессентуков, побросали в кузов свои парашюты, мигом перемахнули через борт — и поехали. Место в кабине занял «житель сиих мест» лейтенант Виктор Жердев: ему не терпелось домой, очень хотелось скорей повидать родителей, жену.

На рассвете веселой гурьбой, неся на плечах огромные свои темно-зеленые сумки, ввалились в еще затянутый туманом госпитальный двор. Дежурный врач всполошился, выбежал навстречу.

— Тише, товарищи! Раненые еще спят…

— На ходу! Вон уже гуляют по аллеям, — показывает Иван Руденко в сторону, где виднеются фигурки в халатах, бушлатах.

Действительно, кое-кто уже встал, вышел на прогулку, учится ходить на костылях или опираясь на палку.

— Мыкола! — закричал вдруг Николай Старчиков. — Мыкола! — и бросился к одной из скамеек, стоявших невдалеке.

Человек, сидевший на ней в задумчивом одиночестве, поднял голову, настороженно смотрит в нашу сторону.

— Хлопцы!.. Аркаша, Николай! — отозвался хриплым, взволнованным голосом. — Откуда вы? Как сюда попали?..

Искрин пытается привстать, но костыли соскальзывают со скамейки, и он тяжело опускается на нее.

Николай Старчиков уже обнимает его. Подбегают Федоров, Труд. Наклоняются, тоже целуются с другом боевым. Подходим и мы, здороваемся, включаемся в разговор…

Незаметно стало рассветать, а задушевной беседе нет конца. Вот уж и солнышко взошло, туман рассеялся. Парк, сплошь усыпанный уже опавшими листьями, не утратил своей величественной красоты. Бодрящий воздух, как бальзам, очищает легкие, Хочется дышать глубоко, полной грудью. Поднимается настроение, Андрей Труд так и сыплет остротами, его поддерживает «на виражах» Виктор Жердев, раздается смех, оживляется и