Таежный омут (сборник) - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 38

Типсин деловито обмел палубу от снега, отбил лед на корме, размотал и приготовил бортовые чалки. Затем набрал дров и затопил печку в кубрике. Едким черным дымом потянуло вдоль реки, окутало рубку: труба была короткая, торчала над кубриком черным мятым окурком. Перед Совречкой, когда уже из-за поворота выплыли крайние дома, Типсин пришел в рубку.

– Сходи похмелись, – предложил он, – пока дают… Скоро лавочка закроется.

– Не хочу, – буркнул Илья, впервые чувствуя неприязнь к своему мотористу. Причин особых не было, но что-то подталкивало сказать ему грубо, отматерить.

– Чего вчера уперся-то как бык? – спросил моторист. – Погляди-ка, капитан выискался… Баба толк знает, обидел ты ее вчера. Жрать да пить был мастак…

– Не твое дело! – отрезал Илья и дал длинный гудок: пристань Совречки выглядела пустой и унылой. Торчали облепленный снегом рыбацкий катеришко да несколько моторных лодок. Капитан подчалил к сходням, и появившийся откуда-то расторопный мужик принял чалку. Двигатель умолк, и стало тихо-тихо.

Рулевой закрепил чалку на кнехте и, вытирая руки о штаны, вернулся в рубку.

– Ну и дурак, – сказал он. – Надо было подписать.

– Сам не подпишу и тебе не дам! – отрезал капитан. – Я вас угощал, понятно?

Типсин присвистнул, вынул расческу и причесался.

– «Не дам»… – передразнил он. – А я и спрашивать не стану.

– Ты что? – удивился Илья. – Подписал, что ли?

– Из тебя-то теперь уж какой капитан? – жалея о чем-то, сказал рулевой. – Все равно приказ, наверное, готовый на меня, так что привет! Сиди тут, слепошарый. Тебе еще долго сидеть…

Типсин вышел на палубу, огляделся и не спеша отправился на берег. С минуту Илья сидел будто прибитый. Потом, опомнившись, он кинулся было вдогонку за рулевым, чтобы немедленно отматерить его как следует и заставить подчиниться. Дерзость моториста во время навигации была неслыханной. Всегда послушный Васька вышел из повиновения. «Ах ты, сволочь! – ругался про себя Илья. – И тебе еще отдавать „Золотую“? Ну уж хрен! Я лучше утоплю ее в Турухане! Во морда, а? Взял и подписал! Будто я груз дорогой переколотил! Да еще за капитана подписался!.. Ну, я тебе устрою!»

Он не знал еще, что «устроит» взбунтовавшемуся рулевому, но в душе у капитана все кипело и плескалось через край. Александра вышла из кубрика и, пройдя мимо рубки, невозмутимо направилась к сходням. Пальто, шапочка, сумочка под мышкой, легкая, красивая.

– Саша! – крикнул Рогожников, выглянув из рубки. – Ты куда? Мне это… поговорить с тобой надо!

Отчего-то не было на нее злости, наоборот, ныла и ныла жалость к ней. А тут еще вспоминался ее муж, погибший пилот, и Рогожникову становилось жаль их обоих. Александра на секунду остановилась, вскинула голову: что, дескать?

– Поговорить надо! – повторил Илья.

Александра молча сошла на берег и, уже не оборачиваясь, пошла вдоль кривой прибрежной улочки. Рогожников остался один на пустом причале. Поселок словно вымер: то ли спят еще, то ли на работе уже. Илья несколько минут бродил по палубе, потом снова запустил дизель и начал гудеть сиреной. Хрипловатый, надтреснутый звук будил Совречку, хором залаяли собаки, ударил пулеметной очередью тракторный пускач, завизжала, буксуя, машина. На пристань потянулся народ…

– Здорово, Илья! – кричали с берега. – Вот уж не ждали сегодня!

По палубе застучали сапоги, кто-то уже откатил крышку с трюма, и началась разгрузка.

Рогожников, заложив руки за спину, бродил по самоходке, спускался на берег, мелькали вокруг лица, с Ильей здоровались, о чем-то спрашивали, и он отвечал коротко и односложно. «Все теряется, – думал он, – исчезает… Я уже не капитан и вообще никто теперь. Интересно, меня еще не арестовали, не посадили, а все идет так, будто меня уже нету… Чего я надеялся-то, когда в рейс собирался? Схожу, думал, в последний рейс, вот и сходил…»

Грузчики таскали на берег ящики, коробки, тюки, кто-то весело чертыхался, тут же где-то была и Александра. Илья видел мелькание ее шапочки среди голов, все порывался остановить, спросить, но обилие народа смущало его, он вдруг начал стесняться людей, отворачивался, когда кто-то пытался заговорить с ним, и уходил подальше. «Скорей бы уж в Туруханск да в суд, – думал он, – кончилось бы все скорей!..»

Двое мальчишек забрались в рубку, сначала робко трогали рычаги и кнопки, но потом разыгрались, замелькали ручки штурвала, вспыхнули сигнальные огни на мачте.

– Эй-эй! – крикнул Илья. – Бросьте там! Это не игрушка!..

Крикнул и тут же пожалел: зачем пацанов турнул, пусть бы играли. Один черт, все пропадает…

Трюм был уже пуст, когда подъехала машина, груженная брезентовыми кипами.

Хмурый низенький мужик с чемоданчиком в руке и в облезлом полушубке выпрыгнул из кабины и степенно подошел к Рогожникову.

– Куда пушнину грузить, капитан? – спросил он.

– В трюм, не знаешь, что ли? – бросил Илья. Он в этот момент выискивал среди народа Сашу. Она появилась несколько раз то в кузове машины, то за горой ящиков, сложенных на земле, и исчезла. Совреченцы уже расходились, группы по три – пять человек потянулись к магазину, куда повезли товар. Рогожников боялся, что и она уйдет и он так и не поговорит с ней. А поговорить обязательно нужно! У нее муж так жестоко погиб, вдруг и она так же погибнет…

– Я спрашиваю, подтоварники в трюме есть? – не отставал мужичок – заготовитель пушнины. – Без подтоварников грузить нельзя, замочим… А пушнину на распыл не спишешь!

– Есть! – бросил капитан и устремился к куче людей за ящиками. Луневой там не было…

Пушнину грузили вдвоем с заготовителем. Типсин как ушел, так больше и не появлялся. Без труда носили громоздкие невесомые кипы в трюм и укладывали на подтоварники вдоль бортов. Заготовитель поглядывал на Илью, будто намеревался сообщить что-то важное и таинственное. Рогожников вспомнил, что в прошлом году заготовителем в Совречке был старичок по фамилии Образцов. Бородка клинышком, очки в тонкой оправе и шустрые, озорные глаза… Он весь путь до Туруханска неотлучно сидел с Ильей в рубке и рассказывал ему про свою жизнь в Ленинграде и про пушной аукцион, где ему довелось работать перед войной. «Какие меха! – восклицал старичок, вращая глазами. – Сколько их через мои руки прошло!..»

В блокаду Образцов чуть не умер от голода. Спасла медвежья шкура, которую он ел полтора месяца, по кусочкам величиной в пол-ладони. Илья за дорогу так привязался к нему, что позвал к себе в гости. Они просидели с ним на кухне чуть не до утра, и Рогожников просил рассказать Образцова еще раз про блокаду, чтобы услышала Лида… Лида слушала, ахала, по-бабьи всплескивала руками. «И про аукцион, – просил Рогожников, сияя. – Женщины любят про меха!»… Еще тогда старичок собирался вернуться в Ленинград и, наверное, уехал все-таки, если нынче пушнину везет этот мужичок. «Жаль, – подумал Илья, – этот, видно, дундук, ишь как косится…»

Погрузив пушнину, заготовитель достал из машины карабин, пошептался о чем-то с шофером и залез в трюм. Самое время было отчалить, но пропал куда-то рулевой Типсин. Илья ждал час – нету. За то время успел промыть фильтры у дизеля, заправиться топливом и маслом, отмыть палубу от грязи, натасканной грузчиками. Переделав всю работу, он сел в рубке на пустой ящик и стал смотреть в окно. Злость на моториста разгоралась. «Пойду к начальству, – думал он, – костьми лягу, а „Золотую“ не дам».

– Чего ждем? – высунулся из трюма заготовитель.

– Команда разбежалась, – буркнул Илья.

– Все у вас не слава богу… – проворчал заготовитель и скрылся.

А Рогожников неожиданно про себя подумал, что ждет-то он больше не рулевого, а ее, Александру. Ее ищет глазами по грязной от талого снега кривой улочке поселка. Вдруг не придет? Хоть бы рукой махнула издалека. Не в магазинной очереди стояли, а как-никак чуть не пять суток вместе плыли на одной барже. А это ведь как в одной квартире прожили… Бог с ним, что концовка у этой жизни не вышла, как чужие разошлись. Память-то должна остаться. Неужели из-за акта, из-за паршивой бумажки, без которой можно спокойно жить, все насмарку? Обидно, если так…