Таежный омут (сборник) - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 33

Илья долго не мог прикурить. Встречный ветер задувал огонь спички, едва сгорала селитра. Пришлось забраться под брезент, к поленнице сухих смоленых дров. Пиджак все-таки оказался тесноват, сидеть на корточках неудобно, давит под мышками. «Нич-чего, – успокаивал себя Рогожников, наблюдая сквозь щелку за мощной пенистой струей кильватера, – Саша тоже очень хорошая женщина. И одинокая такая же, и зябнет на ветру. Пойду вот сейчас и скажу: выходи за меня! Провались все к чертовой матери!..»

В Туруханск пришли ночью. Все суда, от самоходок до мотолодок, уже стояли на береговом откосе, приготовленные для зимнего ремонта. Снова пробивали лед, обдирая остатки краски с корпуса, и, когда приткнулись к засыпанному снегом причалу, тогдашний рулевой моторист спрыгнул на землю, выругался и, пообещав в жизни больше не работать в реч-флоте, ушел домой. Илья спустился в кубрик. «Все, – сказал он, – приехали…» Лида куталась в тулуп и дышала на свои руки. «Не пойду ночью домой, – заявила она. – Мать испугается. Она же не знает, что я возвращаюсь. Она думает, что я живу в городе и у меня все хорошо».

Илья взял свой рюкзак и чемодан Лиды. «Пошли ко мне, – сказал он решительно. – До утра тут не высидишь». И они пошли через весь Туруханск, на другой его конец, под ленивый, сонный брех собак. В беленькой, чисто убранной избе матери Рогожникова было тепло и спокойно. Неожиданную гостью уложили на печь, под тулуп, и Илья до самого утра, то и дело просыпаясь, тихо подходил к Лиде, слушал, как она дышит, пытался рассмотреть во мраке ее лицо и улыбался от радости.

Рано утром, бог весть каким образом узнав о приезде Лиды, к Рогожниковым пришла ее мать. «Что ж ты домой-то не идешь, по людям ночуешь?» – скорбно спросила она, привалясь плечом к косяку. «Мама, не мешай мне спать, – блаженно ответила Лида. – Мне так тепло, так тепло, и сон какой-то чудный снится…» Илье тоже снилось что-то хорошее, и голос будущей тещи доносился издалека. Потом две матери о чем-то долго шептались на кухне, вздыхали, пили чай, щелкая крепким комковым сахаром. «Илька-то мой на ногах стоит, – на мгновение пробуждаясь, слышал Рогожников. – Капитаном плавает, капитаном, капитаном…»

Дело шло к весне и к свадьбе. Илья ремонтировал самоходку, ходил мазутный и прокопченный насквозь. «Скоро опять поплывем!» – радовался он, показывая Лиде ободранную, полуразобранную «Золотую». «И как я здесь не замерзла совсем? – задумчиво говорила Лида, оглядывая заиндевелые стены нетопленого кубрика. – Такой морозище пережить! Из таких льдов выкарабкаться…»

Илья устроился поудобнее, прикрылся брезентом и, как ни было холодно, снял пиджак: выпачкаешь еще смолой или под мышками, чего доброго, треснет. Струя кильватера резала и резала темную в белой ночи туруханскую воду. Крутые волны уходили в затопленные прибрежные тальники, раскачивая и накрывая их с «головой». Надо бы идти в кубрик…

Свадьба вышла гулкой, шумной, две гармони по очереди без передышки наяривали, а пока гармонисты утирали пот и закусывали – включалась радиола. Не обошлось и без драки. Чего-то не поделили и схватились за грудки помощник капитана с «Костромича» и матрос с пассажирского «ВТ». Валтузили друг друга и катались по снегу, пока не вышел во двор Савушкин. Как действовал будущий милиционер, неизвестно, однако драчуны немедленно помирились и ушли домой. Свидетель Илье попался умелый, веселый, забавлял невесту с женихом и гостей бесконечными рассказами про детство Рогожникова, врал много, конечно, но врал смешно и толково. В самый разгар явился откуда-то рулевой моторист с «Золотой», исчезнувший из Туруханска сразу же по окончании навигации. Пришел в меру пьяный, расцеловал молодых и, отодвинув Савушкина, уселся с женихом. «Бери назад, – сказал он, распахнув пиджак, надетый на голое тело. – Тельник еще целый, вот, гляди сюда!» От горла и до пупа у рулевого, по всей груди, были наколоты синие полоски, так называемая вечная тельняшка. А на руках и пальцах – якоря, кольца, стрелы. Савушкин только глянул на разрисованного моториста, как сразу же взял его за руку и хотел выпроводить из-за стола. «Погоди, – попытался остановить его Илья. – Пусть сидит, плавали вместе…» Рулевой у Ильи дважды успел побывать в местах не столь отдаленных, парень был аховый, гонористый, но любил свою работу и речной флот неистово, как свободу. Вместе с ним Рогожников таранил забереги, чтобы причалить и набрать дров, вместе с ним мерз в рубке, отдав единственный вахтовый тулуп замерзающей Лиде… «Погоди, он же гость, – уговаривал Илья Савушкина, – нехорошо получается…» – «Ты его плохо знаешь, Илья, – резал Савушкин. – Он сейчас напьется и поднимет бучу! Он весь праздник испортит! Ты знаешь, где он бывал?!» – «Да знаю… – отмахивался Рогожников. – Он неплохой мужик, я его возьму рулевым в навигацию…» – «Пусть останется, – попросила Лида, – не выгоняйте его!» И Савушкин сдался. Сверкнул глазами, отодвинулся от рулевого и сдался. Однако рулевой встал, вздохнул глубоко и, хлопнув по плечу своего капитана, медленно вышел из дома. На пороге оглянулся, подмигнул невесте и скрылся. Мелькнули среди голов и лиц гостей его лицо, виноватая улыбка, под нуль стриженный затылок… Гармошки, обе сразу, наяривали плясовую, гости плясали, рулевого почти никто не заметил.

«Медали мне за тебя не дадут, Илья, – проговорил наконец Савушкин и, придвинув стул, сел рядышком, как тогда, на свадьбе. – Мне выговор надо давать, а может, вообще увольнять с работы к чертовой матери! Если я допустил, что мой друг под суд попал, какой тогда с меня толк? Польза какая? С чужими-то мне совсем не справиться!.. Я, выходит, тоже успокоился. Свой человек, думал, понимать должен… Ну чего тебе не хватало, Илья?»

Так и не вернулся в кубрик Рогожников. До четырех утра, до начала вахты, просидел он под днищем моторной лодки, прижимаясь спиной к поленнице сухих дров и завернувшись с головой в край брезента. Знобил холодный ветер, чакали зубы, кончились папиросы и спички – не вылез.

Перед тем как выбраться из своего убежища, Илья вдруг подумал о том, что его никто не хватился и не разыскивает. Невозмутимо стоит за штурвалом рулевой Типсин, а Саша, наверное, спит в кубрике, так и не дождавшись капитана. А ведь они должны были забеспокоиться! Что, если он упал за борт? Утонул? Как же судно без капитана?

Однако он решил, вернее, сообразил и за Типсина, и за Луневу: моторист, видимо, думает, что он – с Сашей, а та – что в рубке, с мотористом, ведет свой корабль…

Подслеповатой белой ночке, казалось, не будет конца, как и речным поворотам. Илья старался смотреть только вперед, но на глаза попадал белый верх кубрика, торчащий на носу самоходки. Он притягивал взгляд и мысли. Он будил воспоминания, колол и царапал сознание, с настойчивостью и неумолимостью гвоздя в сапоге. Рогожников прокрутил в мыслях все события и детали того рейса, когда он спускался в Туруханск, рискуя вмерзнуть в лед. И все, кажется, открестился, но сами собой потянулись мысли о ребятишках, о доме. В кубрике, видно, давно прогорела печь, и в рубке выстыло. Илья стоял за штурвалом в одной жилетке, мерз и изредка крупно вздрагивал. Ему представлялась сейчас уютная, тихая спальня в тещином доме. Рогожников сам перестроил ее, сделал вход не из кухни, а из смежной комнаты, и стало очень удобно ребятишкам. Не толкутся теперь на тещиной половине, поужинали и в постель. И Лиде стало хорошо по вечерам работать, свет никому не мешает. Спят, наверное, сейчас Витька с Любашкой, сопят носами в подушки. У Витьки, у того вечно, как крепко заснет, рот открывается и слюна бежит. Верно, с носом у него не все в порядке, дышать во сне тяжело. И Лида тоже спит… А может, нет, может, думала всю ночь. Суд-то на четырнадцатое назначен, а сегодня одиннадцатое уже. Мужика все-таки судить будут. Не шутка, шесть лет прожили. Жалеет ли она его теперь? Жили-то когда – будто не жалела, да и не любила… «Жизнь ты мне испортил!..» А потом-то, на очной ставке, которую затеял следователь, что сказала? «Он на меня не покушался, он в Николая Васильевича выстрелить хотел». Следователь все напирал, что-то ему надо было точно узнать. «Он бы на меня не посмел руку поднять! – твердила Лида, а сама глядела в пол. – Никогда даже не замахивался…» По Туруханску-то все равно поехало: Илюха бабу с ружьем погонял!