Во имя Жизни (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 6

— И поэтому ты просишь две упаковки? — вздохнул он.

— Я просто боюсь, что он понадобится не только мне. Хочу попробовать вытащить оттуда одного человечка, и я не уверен, что он будет в этот момент в удовлетворительном физическом состоянии. Может статься, его придётся подбодрить, — пояснил я.

— Я бы советовал тебе вообще бросить эту глупую затею, что бы ты ни затевал, но ты же всё равно не послушаешься! — вновь философски вздохнул доктор. Под печальным взглядом его весьма выразительных всепрощающих глаз мне почти стало стыдно, но отступать я в самом деле не собирался. — Хорошо, будет тебе две упаковки. Я проведу разрешение через пару минут, можешь покупать. Заодно приготовлю всё необходимое, если твой «крайний случай» окажется совсем уж крайним, и придётся снимать тебя с этой отравы на второй стадии. Только я тебя умоляю, Вань, не достань нигде ещё и третью дозу и помни про противопоказания, ладно? Нет, я тебя даже тогда вытащу, но очень хочется обойтись без этого, потому что организм совершенно пойдёт в разнос. Ты хороший парень с замечательной наследственностью, и я искренне желаю тебе долгой полноценной жизни, а не до семидесяти инвалидом на лекарствах.

— Да что ты меня запугиваешь, — поморщился я. — Я очень надеюсь, что мне первый-то не понадобится!

— И я надеюсь, — кивнул доктор. — Петровичу ты об этом уже сказал?

— Пока нет, — я не удержался от мучительной гримасы. — Но он у меня следующий на очереди; сейчас с тобой закончим, и буду каяться.

— Ладно, это всё?

— Всё. Да, митрадонол туда присовокупи в одноразовых дозах, хорошо?

— Я бы одним им ограничился. Но — ладно, добавлю, — вновь со вздохом кивнул Гольдштейн. — Удачи тебе.

— Спасибо, — кивнул я, отключаясь. — Она мне пригодится, — пробормотал себе под нос и старательно настроился на разговор с Петровичем.

Андреем Петровичем Емельяненко звали моего тренера, и за всё то, что я умел сейчас, нужно было благодарить именно его упорство и тяжёлый характер. Низенький, худощавый, довольно слабый физически, он был потрясающим тренером и обладал воистину железной волей. Когда он выходил из себя и начинал кричать, потрясая кулаками, — а голос у него был совсем неподходящий для такого тщедушного человечка, низкий и весьма сильный баритон, — это выглядело почти анекдотично, потому что мне Петрович буквально «дышал в пупок», не доставая макушкой до подмышки.

Как раз он и был моей семьёй в гораздо большей степени, чем семья родная. Направлял, наставлял, морально поддерживал в моменты неудач и воспитывал. При всей суровости и строгости, Петрович обладал одним редким и немаловажным качеством: он отлично разбирался в людях в общем и во мне в частности, и точно знал, когда за поражение стоит отчитать и сурово отругать, а когда подобная головомойка только ухудшит ситуацию, и целесообразнее заменить её скупой, но искренней похвалой, сосредоточившись на удачных моментах.

С генералом Зуевым они лично знакомы не были, держали вежливый взаимоуважительный нейтралитет и заочно друг друга недолюбливали, не горя желанием знакомиться ближе.

— Что-то ты долго отсыпался, — поприветствовал меня из-под пышных нахмуренных бровей Петрович.

— Не клевещи, у меня всё по расписанию, утренний комплекс выполнен в полном объёме, — доложил я. — Петрович, дело такое… Мне надо две недели, максимум месяц, отпуска. Обязуюсь не потерять форму.

— Что у тебя стряслось? — ворчливо уточнил он.

— Другу нужна помощь, нужно выручать.

— Какого рода помощь нужна твоему другу? И куда он вляпался, если тебе нужен целый месяц? И что вообще за друг такой?!

— Не знаю, может, помнишь; Кирилл Азаров, мы с ним вместе начинали заниматься.

— А, Кир, — задумчиво пожевал губами тренер. — Помню, помню. Слишком он тщеславный был и неосторожный для нормального бойца, самонадеянный. Этот мог вляпаться, и даже должен был. А ты-то тут причём? У нас вроде компетентные органы для этого есть.

— Он не в Федерации пропал. И, боюсь, кроме меня больше некому, — пояснил я. Тренер ещё некоторое время помолчал, пристально меня разглядывая.

— Только попробуй, зараза, опять в уголовку влезть! — наконец, процедил Петрович. — С живого шкуру спущу, на каторгу сам попросишься!

— Вот за это точно можешь не опасаться, торжественно обещаю, что проблем с «правоохранителями» не будет, — я не удержался от улыбки. Главное только, не сказать, куда именно Кир подался. А то меня не то что не отпустят, в самом деле шею свернут!

— Ладно, валяй. Неплохо вчера выступил, считай это отпуском, — смилостивился он. — Но если, гад, вернёшься размазнёй… Ты меня знаешь.

— Знаю. Не вернусь, — два раза кивнул я.

— Тьфу! Чёрт с тобой, проваливай. Связь только держи, понял меня?

— Очень постараюсь, — опять-таки проявил покладистость я, и Петрович, удовлетворённый, отключился.

Самая сложная часть подготовки на этом закончилась. Оставалось заказать лекарства, найти трансфер и обрадовать «заказчицу» моего нынешнего «боевого вылета» тем фактом, что Кир с большой долей вероятности жив.

С транспортом всё сложилось наилучшим образом. Отсюда до Гайтары было сравнительно недалеко, и с учётом пересадки я мог добраться до планеты всего за четверо суток. Лекарства, — при наличии разрешения от Гольдштейна, — тоже оказалось несложно достать. Митрадонол, — мощное обезболивающее и ранозаживляющее средство, которым я планировал укомплектовать аптечку, — могли продать и без рецепта, но перестраховаться было нелишне. А вот второй, — или, наоборот, первый, — препарат относился к тому списку, выдавать который могли далеко не все врачи.

Тридарон являлся мощнейшим стимулятором. С его помощью выводили людей из комы, из шока, лечили переохлаждения, некоторые психические заболевания, ещё что-то, я не вдавался; в общем, он был действительно полезным и местами почти чудодейственным лекарством. Мне же он был нужен потому, что скачком и на продолжительный период времени взвинчивал физические показатели организма до заоблачных высот: реакция, скорость, сила становились воистину нечеловеческими. Им же я планировал взбодрить и Азарова, если удастся его найти и не удастся договориться с его нынешними хозяевами полюбовно, а сам Кир будет в плохом состоянии.

За продолжительный приём этого лекарства приходится платить очень дорого, но я тешил себя надеждой, что это — просто перестраховка. Хотя чутьё, прежде очень редко меня подводившее, подзуживало прихватить ещё и пару пушек. Но мои отношения со стрелковым оружием, даже с интеллектуальным, по жизни не сложились, хотя Семён и пытался вбить в меня какие-то навыки. В конце концов брат в сердцах высказался, что эта пушка умнее меня, и в моих руках с большой долей вероятности обратится против владельца. Я же утешал себя, что достичь совершенства во всём невозможно, и что я без пушки опаснее большинства вооружённых потенциальных противников.

Разговор с Кнопкой оставил по себе странное ощущение. Мне показалось, что девушка не то не рада, что брат на самом деле жив, не то всерьёз расстроена, что я не беру её с собой на Гайтару, не то… кто знает! В итоге я лишний раз порадовался, что попросил Семёна приглядеть за этой деятельной особой, и отправился в сторону космодрома.

Сложно сказать, какой именно чёрт понёс меня проявлять благородство по отношению к человеку, который в настоящее время был мне совершенно чужим. Что Кир, что его сестрёнка были уже совершенно другими людьми, я был другим; не теми детьми, которые вместе проводили свои дни на далёкой Земле, гордо именовали себя друзьями и клялись никогда не расставаться.

Долг? Перед чужим и почти незнакомым человеком? Смешно.

Совесть? Вряд ли. Я бы вполне пережил, если бы Екатерина отправилась на Гайтару сама и сгинула там. Посочувствовал бы, расстроился, да, но не более того; Семён был совершенно не прав в вопросе моего отношения к девушке. Да и судьба Кортика меня, признаться, трогала мало. В конце концов, вляпался он не по чьей-то вине, а по собственной глупости. Глупость же должна быть наказуема. А если человеку везёт, и за какой-то мелкий проступок наказание не следует, он входит во вкус и начинает совершать ошибку за ошибкой, попадая в конце концов из мелкой неприятности в большую беду. Что и случилось сейчас с Киром.