Боги глубокого космоса (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 20

— Ты же знаешь, наркотики — это не моё, — язвительно откликнулся дракон, даже не соизволив открыть глаза. Он возлежал на скале на краю водоёма, до середины погрузив хвост в расплавленное серебро, и делал вид, что спит.

— А придётся! — многообещающе протянул я, прикидывая, что бы такое нафантазировать, чтобы жизнь мёдом не казалась. На Грани между реальностью и изнанкой мыль гораздо более материальна, чем в иных местах; всё, что нас сейчас окружало, было плодом воображения моего собеседника, и я вполне мог добавить что-то от себя.

Но мысли в голову лезли всё больше разрушительные, вроде землетрясения с уходом гор под землю или прицельного удара молнии в голову одной упрямой чешуйчатой скотине. Так что пришлось взять себя в руки, укорить за мелочную мстительность, сорвать мгновенно позеленевшую в моих руках и принявшую знакомый вид травинку и присесть на камни рядом с мордой рептилии.

— Ты со своим любопытством и так меня постоянно подводишь, а про то, чтобы на эмоции давить, мы вообще не договаривались, — почти спокойно попенял я, с интересом грызя кончик травинки. Она была суховатая и пахла сеном. Эх, сколько лет уже живой земной травы не видел!

— Извини, — глубоко и шумно вздохнул дракон, пустив по траве ветровую волну. Рядом со мной открылся огромный, с гудвинову любимую сковородку, зелёный драконий глаз, разрезанный узкой щелью зрачка. — Я нечаянно, — повинился он.

— Поясни? — озадачился я. Это, однако, было что-то новенькое.

— Эта девочка, она… не знаю, как объяснить. В ней есть что-то знакомое, и оно зовёт, — глаз медленно затянула мутная плёнка третьего века. — Я ведь говорил тебе, мы не запоминаем того, что происходит в проявленном мире, всё это слишком скоротечно. А при виде этой демоницы я будто вспоминаю что-то из вот того, забытого. Что-то невероятно важное. Что-то единственно важное, которое ни в коем случае нельзя было забывать, — он вновь протяжно вздохнул.

— Например? — ошарашенно уточнил я. О демонах чешуйчатый всегда отзывался с неприязнью, и его можно было понять. В конце концов, именно из-за них драконы оказались в том положении, в котором находились почти уже десять лет по земному исчислению. И я не помнил, чтобы он когда-то кем-то из них интересовался.

— Если бы я знал, я бы, наверное, не рассуждал тут о постороннем, логично? — ехидно возразил он, а третье веко мгновенно распахнулось, открывая незамутнённую зелень.

— С тобой ни в чём нельзя быть уверенным, — фыркнул я. — Ладно, симпатию к ней ещё можно объяснить отражением твоего интереса, а собственническую ревность чем оправдывать будешь?

— А я тут причём? Твоя ревность, — тихо хмыкнул он.

— И почему я тебе совсем не верю?

— Люди вообще любят отрицать очевидное и не любят следовать советам, — философски заметил дракон.

— И кто же когда по-твоему настолько прищемил мне самолюбие, что отсутствие у девушки опыта общения с противоположным полом так меня радует? — насмешливо уточнил я.

— Причём тут самолюбие? Обыкновенная любовь. Желание обладать и не делить ни с кем. Это естественно, мой юный друг, — проговорил он. Я бы даже повёлся на его назидательную воспитательную речь, если бы в этом «юном друге» не сквозило столько иронии.

— Угу. Раньше, значит, не было, а теперь вдруг появилось, как вирусное заболевание, — хмыкнул я.

— А, может, раньше была не любовь? — провокационно уточнил он.

— Слушай, ящерица, не верю я в «единственную суженую». Это нерационально с точки зрения выживания вида, да и попросту глупо. Вот осилишь вернуться в проявленную реальность целиком, начни сочинять сказки, будешь пользоваться популярностью. Представляешь, цикл сказок о принцессах и драконах, написанный драконом? Версия потерпевшей стороны. Да ты станешь кумиром миллиардов!

— Не юродствуй, — насмешливо фыркнул чешуйчатый. — Знаю я ваши сказки про драконов!

— Тогда прекрати глупости говорить. Я ведь знаю, что это не мои ощущения, значит — они могут быть только твои.

— Почему ты так решил? — уточнил он.

— А что, к нам подселился кто-то третий? Ты решил пригласить товарища, чтобы соображать не на двоих, а более тёплой и каноничной компанией? — язвительно уточнил я, демонстративно озираясь. — Давай всё-таки пропустим ту часть, в которой я пытаюсь достучаться до твоей совести, и ты объяснишь мне, неразумному, то, что кажется тебе очевидным.

— Ладно, признаюсь, это действительно мои ощущения, — проговорил он таким тоном, будто делал мне одолжение. — Только ни мне, ни тебе от этой новости легче не будет: я понятия не имею, почему мне так важно, что эта девочка никогда ни с кем не была близка. В одном только я уверен, мои эмоции имеют совсем другую природу, нежели твоя ревность. То есть, её личная жизнь меня совершенно не волнует, но твоё подсознание интерпретирует эти ощущения именно так. Хотел бы я знать, почему.

— Мне это тоже интересно, но, как я понимаю, ответ на этот вопрос мы узнаем не скоро. А пока не мог бы ты как-нибудь… следить за собой, что ли? — я вздохнул.

— А что, тебе не нравится эта демоница? — хитро уточнил он. Подловить хотел, что ли? Наивная ящерица!

— Демоница нравится; чужие эмоции, вытесняющие мои собственные, — нет, — невозмутимо заявил я.

— Вот и я так думаю, грех тебе жаловаться. Уж слишком увлечённо ты её целовал для того, кому двушка не нравится, — и он тихонько захихикал.

Меня всегда умиляла вот эта небольшая особенность разговоров между проявленной реальностью и изнанкой; грань служила универсальным переводчиком не только слов, но и иных, невербальных сигналов, вроде проявлений эмоций. Хихикающий дракон — это один из многих удивительных образов. Но — да, едва ли не самый странный.

— Старый чешуйчатый извращенец! Зачем подглядывал? — беззлобно хмыкнул я.

Сердиться на него было глупо: дракону все наши душевные метания и личные проблемы, как и вопросы продолжения рода, были любопытны как некий абстрактный биологический процесс. Они в этом вопросе вполне самодостаточны, в том смысле что однополые гермафродиты, и в рождении детёныша участвует только один родитель.

— Любопытно, — невозмутимо ответил он. Я не удержался от недовольной гримасы.

— Твоё любопытство меня до могилы доведёт! — в который раз за последние годы вздохнул я.

— Не ворчи, — также неоригинально откликнулся дракон.

— Как ты думаешь, что случилось с альдарским кораблём? — решил я сменить тему, чтобы не повторяться в нотациях.

Это его несчастное любопытство было основной проблемой нашего совместного существования: дракон совершенно не мог ему противиться. То есть, он прекрасно понимал, что ведёт себя довольно глупо, — во всяком случае, на словах, — но, стоило помахать перед его носом какой-нибудь новой интересной загадкой, и все разумные мысли сразу оказывались забыты. Например, с коллективом корабля он познакомился буквально через неделю моей службы на «Гордой деве», а тем самым службам охраны правопорядка представился сам через двадцать минут допроса. То есть, когда следователь только начал подводить речь к драконам в целом и моей службе на Кинду в частности.

Мне, наверное, стоило смириться с таким положением вещей и перестать пытаться добиться от этой красной ящерицы здравомыслия, но я пока не терял надежды. Наверное, подцепил от Гудвина вирус клинического оптимизма.

— Их убила их же злоба, — равнодушно отмахнулся дракон, а я поперхнулся травинкой.

— В каком смысле?!

— В прямом, — он вздохнул, и в этом вздохе была бездна укора и разочарования в моей недогадливости. — Я же тебе говорил, что безнаказанно разрушать нельзя, и рано или поздно придут те, кто за это воздаст.

— В твоих устах это звучало как метафора, — поморщился я. — Ты что, хочешь сказать, на корабль напали те, кому надоела агрессия этих чертей? И кто же это, прости, и как он это сделал?!

— На них никто не нападал, — недовольно возразил дракон.

— То есть, они сами взорвали корабль и самоубились? — ядовито уточнил я.