Стенка на стенку - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 33

– А может быть, и в Европе.

Такое мальчишеское бахвальство было в стиле Селезня и вызвало у Филата невольную улыбку.

– Представляешь, – не унимался Селезень, – не так давно из Турции мне привезли кальян. Мундштук выточен из слоновой кости, а сосуд для воды золотой.

Меня уверяли, что этой штуке пятьсот лет.

– И во что тебе обошлось это удовольствие? – невинно поинтересовался Филат.

Селезень открыл резной шкафчик и выудил из него кальян, который больше смахивал на вазу для фруктов.

– Шестьдесят тысяч баксов.

Глянув на кальян, Филат не нашел в нем ничего примечательного: мундштук изрядно поцарапан, золото потускнело.

– А не лучше ли было купить хорошую тачку?

– Зачем она мне? – очень искренне удивился Селезень. Его изогнутые брови выползли на середину лба. – Я же коллекционирую трубки, а не автомобили.

– Да, Селезень, я ведь приготовил тебе подарок. – Филат с озабоченным видом похлопал ладонями по карманам. – Да где же она… Ах да, вот, отыскалась!

В руке Филат держал крохотную глиняную люльку, любимую игрушку запорожских казаков. Вещица и в самом деле была уникальная.

– Держи! Этой самой люлькой баловался гетман Украины Разумовский!

Как насчет гетмана Разумовского, сказать было трудно, но то, что вещь старинная и безусловно ценная. Селезень не сомневался.

– Вот это подарок! Ну удружил! – Селезень бережно взял из рук Филата люльку. В его огромных ладонях она и вовсе выглядела крохотулькой. На добродушном лице Селезня застыла счастливая улыбка – трудно было поверить, что обыкновенный кусок разукрашенной глины может принести такую несказанную радость человеку с многомиллионным состоянием. – Да от нее еще табачком несет. Неужто со времен Разумовского? – он хитро посмотрел на Филата.

– Да что ты! – отмахнулся Филат. – Это я ее вчера курил.

– Ишь ты!… Я вот что думаю, а чего со встречей-то тянуть? У тебя сегодня время есть? Может быть, прямо сейчас и подскочишь туда?

Сыграла– таки люлечка-крохотулечка свою важную роль!

Селезень взялся за телефонную трубку. В этот раз поймать его взгляд Филату не удалось – миллионщик скользнул глазами куда-то мимо.

– Васильич? – запросто обратился Селезень к собеседнику. – Он самый! Не забыл мой голос. Ладно, лад-но, все шутишь, никто тебя трясти не собирается.

Дело есть. Дельце хоть и небольшое, но пустячком его не назовешь… Да кто же с тобой в темную играет… В общем так, придет к тебе сейчас от меня человек.

Роман Филатов. Отнесись к его словам серьезно. Вот именно!… Так, как если бы разговаривал со мной. Ну пока. – Селезень положил трубку на рычаг. Телефон жалобно звякнул. – Выкладывай ему все без затей, мужик он толковый.

– Ну спасибо, Игорек. Если время будет, заскочу еще раз, – поднялся Филат. У самых дверей он обернулся и, мазнув взглядом по комнате, сказал на прощанье:

– Недурно здесь у тебя.

За порогом Филата встретил все тот же двухметровый блондин.

– Спускайтесь осторожно, на нижней ступеньке выбоина, – участливо предупредил верзила.

В серьезном тоне Филат уловил едва различимые нотки сарказма и в тон ему отреагировал:

– Ничего, дружок, не переживай, как-нибудь преодолею это препятствие, не споткнусь!

Выйдя на улицу, Филат почувствовал облегчение. Такое чувство возникает у зека, когда он покидает опостылевшую зону.

Если Селезень не сболтнул ради красного словца и человечек действительно сумеет помочь, тогда его поездка в Питер окажется не напрасной, тогда можно будет уже сегодня вечерком отрапортовать Михалычу о проделанной работе. Только бы не сорвалось… Только бы не какой-нибудь сюрприз… И Филат вспомнил о безрадостном конце Чифа. Ну ничего, он не Чиф, к нему не подъедешь за здорово живешь, он не лопухнется…

Данила тихо скучал в джипе, а Глеб, как и всякий водила, используя отлучку шефа, копошился в двигателе. К своим шоферским обязанностям Глеб относился придирчиво-трепетно – вот почему Филат в дальние поездки предпочитал брать с собой именно его. Глеб всегда готовил машину так тщательно, словно предстояло ехать не по накатанному асфальту, а по пескам трассы Париж-Дакар.

Однако сзади по-прежнему зияла пробоина вместо стекла.

Заметив выходящего Филата, Глеб отер руки о ветошь и с готовностью опустил капот.

– Куда едем, шеф?

– К центру – Понял, А то застоялся я, как лошадка в стойле. И потом, что-то мне неуютно под окуляром этого сторожа, – он кивнул в сторону видеокамеры у подъезда.

Глеб повернул ключ в замке зажигания, и машина, показывая свой свирепый норов, по-звериному заурчала.

Улица вымерла – если не считать парочки машин на противоположной стороне. Одна из них припарковалась здесь еще до их приезда, другая – белая «вольво», видно, подвалила в отсутствие Филата. Едва джип отъехал, как тотчас тронулось и «вольво», и, держась на значительной дистанции, увязалась следом.

«Ну– ну, посмотрим, что же это за салочки?» – подумал Филат, пытаясь рассмотреть людей в салоне автомобиля. После сегодняшнего происшествия верить в случайные совпадения было бы последней глупостью.

Некоторое время «вольво» висела на хвосте, лишь изредка теряясь в потоке попутного транспорта, а потом неожиданно свернула в переулок. Ругать себя за излишнюю подозрительность Филат не стал: не исключено, что слежку за ним передоверили кому-то другому, как эстафетную палочку. Вероятнее всего, кто-то вел его впереди, но, сколько он ни всматривался, в соседних машинах не заметил ничего подозрительного. Ладно, разберемся, остается надеяться, что палить снова не станут.

Глеб не врал, когда утверждал, что знает Питер неплохо – он сумел проехать едва ли не весь город насквозь за каких-нибудь двадцать минут, ни разу не угодив в пробку, петляя по переулкам без светофоров и игнорируя вопли клаксонов.

Следуя инструкциям Филата, Глеб подогнал джип к самому подъезду здания, в котором размещался горкомимущества. Ничего примечательного: ни псевдогреческой колоннады вдоль фасада; ни атлантов, подпирающих тяжелые своды; ни сирен, стыдливо прикрывающих руками срамные места, – ничего такого, что могло бы привлечь взор гостя северной столицы. Это был простой образец сталинской административной архитектуры – обычная трехэтажная коробка, выкрашенная в грязно-желтый цвет, каких в Питере можно отыскать не одну сотню.