Чистое небо - Иваниченко Юрий Яковлевич - Страница 2

- У тебя пока что мало оснований мне доверять. У меня больше, но еще недостаточно. Пока. А нужно полное доверие - других отношений с совестью не бывает, нет?

- Да кто вы? - спросил Сергей.

- Ты же меня узнал. Чумак. Дядько Панас. Бывший диспетчер, бывший оператор стеллатора, бывший завхоз, бывший отец... - Чумак судорожно сглотнул, и на миг лицо приобрело недавнее, болезненное выражение; лицо, искаженное болью и непониманием, лицо полу-юродивого.

Показалось - и нет его: опять _второй_, решительный и властный. И в глазах - не муть, а убежденность. Чуть ли не чрезмерная... - но Сергей не успел довести до конца свою мысль, потому что Афанасий Михайлович заговорил вновь:

- И как понимаешь, я не диверсант и не террорист. Иначе ни к чему бы с тобой церемониться. Все необходимые переключения могу сделать сам. И сделал бы давно без твоей помощи. А тебя, чтобы не мешал... Это не сложно. Без шума. Но другого шанса не будет. Ты - подстраховка...

- Что вам нужно? - спросил Сергей.

Нет, он все еще не боялся.

Чумак вел себя в самом деле не как диверсант или террорист. Террористы сначала стреляли и бросали бомбы, а потом уже разговаривали. Или "давали показания". Опасность? Да, но скорее всего не личная.

Теперь Острожко вспомнил твердо: да, говорили, что завхоз дядько Панас прежде не был завхозом, а ушел из операторов по здоровью... Нет, была там какая-то история, семейная, что ли... А если был оператором... Квалификация не исчезает просто так. И оборудование изменилось не настолько, чтобы не разобраться самому. Значит, действительно Сергей нужен для чего-то иного...

- Чего я добиваюсь? - спросил Чумак и чуть прищурился, - теперь скажу... Вопрос по существу. Только сначала отвечу на предыдущий: кто я. Согласен?

Сергей утвердительно кивнул, вновь поражаясь перемене в непрошеном госте.

- Я - твой судья.

- Судья? Да мы едва знакомы. И какие основания...

Чумак резко перебил, почти выкрикнул, наклоняясь к Сергею:

- Ты убил мою дочь!

Мгновение звенящей тишины - и непрошеный, судорожный как всхлип короткий смех вырвался у Сергея. Он тут же зажал рот ладонью, несколько раз тряхнул головой, будто пытаясь разорвать сновидение, и ответил, ясно глядя в глаза:

- Да вы что, Афанасий Михайлович? У меня самого дочка! Что за шутки...

Но Чумак, похоже, не шутил. Если выражение его лица хоть что-то, кроме игры, означало, то был он строг и скорбен. Покачав головой, он произнес:

- Ты убил ее. Она скончалась на рассвете, в такой же час, за неделю до своего девятилетия...

"Он что, ума тронулся?" - спросил себя Острожко, и вдруг будто начал прозревать... И слова, и поведение, все эти неожиданные перемены в Чумаке укладывались в схему, в картину душевной болезни. В то, что мог себе представить Сергей - не врач и вообще человек достаточно далекий от медицины.

Что сия догадка изменяла в ситуации, Острожко еще не знал, и сказал только:

- Да вы с ума сошли, Афанасий Михайлович, - я же...

- Сошел с ума? - с живостью перебил его Чумак. - Это было бы выходом. Лучшим выходом. Выпасть из ежечасного сознания, ежечасной муки - когда не можешь даже позволить себе уйти из жизни...

Такая тоска и боль исказили черты Афанасия Михайловича, что Сергею стало стыдно за свое предположение - и одновременно отодвинулось предчувствие опасности. И не как неправедно обвиненный, не как должностное лицо, вынужденное серьезно нарушать инструкции из-за самого факта пребывания Чумака на Центральной, а просто по-человечески Острожко сказал:

- Конечно, большое несчастье; но может быть, со временем все уляжется...

- Со временем все мы уляжемся, - мгновенно отозвался дядько Панас, жена и месяца не выдержала, руки на себя наложила, а мне вот седьмой год...

И тут Сергей как в озарении вспомнил с непреложной ясностью, что это была за история. Все так: и девочка умерла накануне своего девятилетия, и мать вскоре покончила с собою, и это была семья одного из операторов стеллатора. Шума в свое время - семь лет назад, - было достаточно, потому что у ребенка был один из самых первых в нашей республике случай гемосольвии. Если не самый первый. У самых истоков пандемии... Но мог ли подумать Острожко тогда, он, стажера-выпускника Политеха, впервые в жизни попав на Сарыч через полгода после всех этих печальных событий, что когда-то дождется обвинения в детоубийстве?

- ...Мне другое выпало, - продолжил Афанасий Михайлович, вперив жесткий взгляд в Сергея, - и я не могу уйти, не пресекши зло.

Взгляд ли его имел особенную силу, или Сергей окончательно уверился, что перед ним больной человек, искаженно представляющий действительность и способный на любые действия, но напряжение наступило жуткое.

Холодно и скользко стало между лопаток, а ноги наоборот, обдало ватным теплом...

И тут мелодично и отчетливо звякнул таймер-сигнал к очередной фиксации показаний.

Сергей вскинул голову.

Все так. Девочку звали Оксаной. Оксана Чумак. Одно из самых первых заболеваний гемосольвией. Девочка умерла в больнице. Никакой, даже самой косвенной вины у Сергея нет и быть не может: гемосольвией нельзя заразиться. До сих пор никто не знает, отчего возникает и как распространяется эта детская болезнь. Смертельная болезнь, - но может быть, сам Чумак в гораздо большей степени невольная причина - встречал Сергей в прессе предположение о том, что болезнь как-то связана с наследственностью...

- Афанасий Михайлович, - твердо и спокойно, как по его представлению следовало говорить с больным, сказал Острожко и поднялся, - мне пора делать контрольную запись; а вы, пожалуйста, посидите спокойно. А потом, если хотите, еще поговорим. Только сразу предупреждаю: я к детским болезням никогда никакого касательства не имел. А может быть, даже наоборот: я же на "Чистое небо" работаю.

- Я посижу, - кивнул Чумак, вроде как разрешая, и поморщился будто от боли; да наверное и действительно от боли, потому что выловил из упаковки таблетку и быстро проглотил.

Несколько секунд - и отозвался вновь:

- Насчет же "спокойно" - это себе скажи. Ты ведь признался...

Машинально еще Сергей шел вдоль ряда приборов и, казалось, что-то записывал в оперативном журнале и только спустя добрых полминуты остановился:

- Признался? В чем?

- В убийстве. Ты убил мою дочь. Ты убил сто тринадцать тысяч двести... - Афанасий Михайлович быстро взглянул на часы и поправился: - Сто тринадцать тысяч триста детей. А будешь убивать по тысяче каждую неделю, если тебя не остановить.

Несколько секунд Чумак молчал. Казалось, что он борется с какой-то сильной болью. Потом он отозвался негромко и спокойно:

- Все. Теперь ты знаешь. Теперь ничего не изменит моя смерть: ты ничего не сможешь забыть. Совесть не убьешь.

- Дядько Панас! - Сергей, не выдержав, подскочил к Чумаку и схватив его за грудки, - да опомнитесь вы! Нашли виноватого! Гемосольвия же - это болезнь, да, страшная, да, неизлечимая, да, от нее умирают дети во всех странах, и может быть, действительно умерло уже сто тридцать тысяч - но я-то при чем?

- "Чистое небо", - бросил Чумак, и с неожиданной силой сжав Сергеевы запястья, отстранил его от себя. И посмотрел так, что показалось Острожко: все возможно, и как знать, что застанет напарник, когда войдет сюда через полчаса.

Будто убаюкивая, отвлекая, пытаясь разрядить напряжение, Сергей заговорил:

- Но это же программа во спасение человечества. Вы же старше меня, должны хорошо помнить, что творилось два десятилетия назад: кислотные дожди, смог, чудовищные домны, заводы, горы шлаков, карьеры, рудники, шахты - а сейчас? Все сырье дают диализные установки. Это же вековая мечта человечества: получать все сырье из океана. А стеллаторы наконец обеспечили энергией. Последние ТЭЦ закрыты, и уже решено столько проблем: голод победили... "Чистое небо" - это...