Слово авторитета - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 33

– Это благородно с вашей стороны, – согласился Григорьев.

Осталось нарисовать лобок – слегка выпуклый, поросший золотистой растительностью. Трудная часть работы, но, пожалуй, самая приятная.

Инна пожала плечами.

– Возможно. А что жадничать? Когда-нибудь и они меня выручат. Ведь так?

– Разумеется, – охотно согласился Григорьев. – В нашем деле важно помогать друг другу.

Девушка выглядела абсолютно естественной. Она держалась так свободно, как будто бы ее фигуру по-прежнему скрывал джинсовый костюм. Рисовать ее было легко, женщины вообще очень благодарный материал, это надо признать.

Инна слегка улыбнулась, как будто бы прочитала его мысли.

– Во-от и все… Хотите взглянуть?

– Очень хотелось бы. – Она сошла с тумбы и, позабыв прикрыться, подошла к художнику.

Григорьеву ударил в нос терпкий запах женских духов. Он шел к ней необыкновенно и добавлял сексуальности. Хотя, если вдуматься, куда уж больше!

– Я такая красивая? – широко распахнула она ресницы.

Григорьев только улыбнулся, сдержанно заметив:

– Рисунок лишь отчасти воспроизводит оригинал. Живой человек на самом деле краше.

– Вот как? – Девушка выглядела удивленной.

– Понимаете, в чем дело, – несколько поспешнее, чем следовало бы, попытался объяснить Григорьев, – не всегда удается отобразить тот духовный мир, который соответствует реальному человеку. Картина – всего лишь зеркало. В жизни вы значительно интереснее.

– Буду надеяться, – безо всяких эмоций произнесла Инна. – Вы не могли бы помочь застегнуть мне бюстгальтер?

Григорьев попытался сдержать улыбку. С подобной просьбой к нему обращались только любовницы, с натурщицей это случилось впервые.

– Ну, разумеется! – с готовностью отозвался он.

У любовников подобная просьба не вызывает никаких чувств. И она звучит не иначе как «ты меня раздел, ты же мне помоги и одеться». В его же случае предполагается некоторая интимность отношений, которой не было.

Нижнее белье у Инны было отменным. Похоже, что она предпочитает все самое лучшее. Наверняка ее возлюбленный не менее эффектный – широкий, высокий, с ослепительной улыбкой. Григорьев застегнул на ее спине замок, слегка коснувшись подушечками пальцев атласной кожи. Разумеется, делать этого было нельзя, потому что по коже зябко и колюче пробежал ток.

Инна оделась, собрала волосы в пучок и воткнула заколку – последний штрих удался на славу, подчеркнув и без того идеальную форму ее головы.

– Я с вами договаривался на один сеанс?

– Да, – безразлично пожала плечом Инна и подтянула к себе махонькую изящную сумочку из черной кожи, как бы подчеркнув, что если нет больше работы, то она может отправиться по своим делам.

– Вы не будете возражать, если мы продолжим наше сотрудничество, скажем… на неделю?

Инна выглядела слегка растерянной.

– Даже не знаю, что вам ответить, – наконец заговорила девушка. – Дело в том, что следующие два дня я должна быть на презентации и там мне должны неплохо заплатить.

– Хорошо, сколько вам обещали?

– Ну-у, за два выступления где-то восемьсот долларов. – В ее голосе прозвучала трудно скрываемая гордость.

– Да, хорошие деньги, – согласился Григорьев. – И сколько вы там пробудете?

– Скорее всего полных два дня. Таковы условия договора.

– Так вот, я вам обещаю, за каждое позирование вы получите от меня по тысяче долларов, и это займет у вас куда меньше времени, чем презентация. – В глазах Инны проглядывало сомнение. – Так вы согласны?

– Пожалуй, да.

– Вот и отлично. А теперь давайте попьем с вами чайку.

В дверь постучали.

– Секундочку, – произнес Григорьев, виновато улыбнувшись.

Дверь неожиданно распахнулась, грохнув о стойку-вешалку, стоявшую в проходе. Обвешанная со всех сторон одеждой и халатами, стойка покачнулась и, застыв в неустойчивом положении секунды на две, рухнула, разбив глиняные кувшины, стоящие на полу.

– Какого черта ты здесь делаешь?! – заорал вошедший человек, хватая Инну за руку. – Ты спала с ним?

– Оставь меня! – попыталась освободиться Инна.

Григорьев отложил в сторону карандаши, повернул картину изображением к стене и голосом, от которого веяло льдами Антарктиды, произнес:

– Молодой человек, воспитанные люди, прежде чем заходить в чужое помещение, во-первых, спрашивают разрешения, а во-вторых, здороваются. Вы не сделали ни того, ни другого. И поэтому прошу вас убраться вон, потому что это моя территория. Вы меня ясно поняли?

Захар отпустил Инну и недоуменно посмотрел на Григорьева. Так поглядывает верблюд на кучу навоза, неожиданно возникшую у него на пути: сверху и неприязненно. Решалась нехитрая задача: пнуть его с досады копытом или, не заметив, перешагнуть и величественно проследовать дальше.

– Ты чего, дядька, не в настроении, что ли? Это моя девушка, и я хочу спросить у тебя, что она здесь делает!

Григорьев перевел взгляд на Инну, как бы спрашивая у нее – нужно ли из этого посещения делать тайну, и, не обнаружив в ее лице одобрения, заговорил, стараясь остудить незнакомца мягким тоном:

– Она ничего такого здесь не делает, молодой человек. Давайте присядем и поговорим с вами спокойно, без этого размахивания пальцами у меня перед лицом. Я этого просто не переношу. Садитесь сюда. А вы, девушка, идите.

Инна что-то хотела сказать, но, посмотрев на Захара, напряженного и взъерошенного, дернула плечом и, зацепив носком туфли глиняный черепок, вышла.

– Ну, что ты хотел сказать? – сквозь зубы процедил Захар, поворачивая рисунок, стоящий у стены.

Григорьев заметил, как в глазах парня неприятной волной вспыхнула злоба. Художник, усмехнувшись, поставил эскиз на место и спросил:

– Теперь тебе надо что-то объяснять?

– Кто ты?

– Я художник. У вашей девушки потрясающая фигура. Хочу сказать откровенно: я вам завидую. Она натурщица от бога, каждый художник мечтает именно о такой модели, чтобы она была незакомплексованной и одновременно чистой. Вы думаете, каких женщин мастера Ренессанса писали на фресках в храмах? Обыкновенных девушек. Так вот, ваша девушка из таковых. Для меня это большая находка. Сейчас я рисую картину… одиннадцатый век. По замыслу моя героиня – киевская княжна. Полонянка… Имеет точно такую же стать. Как вас зовут?

– Захар.

– Меня же Кирсан Андреевич. Художник с тридцатилетним стажем. Так что поверьте мне, я понимаю толк в женской красоте.

Захар неожиданно обмяк.

– Ты мне скажи только честно, Кирсан, ты ее имел?

Григорьев неожиданно расхохотался, победно закинув подбородок, поросший реденькой черной щетиной.

– Ты это серьезно? – перешел Кирсан Андреевич на «ты».

– Какие тут могут быть шутки.

– Почему-то всем обывателям кажется, что художник непременно должен переспать со своей натурщицей. Как же это так, пишет голую бабу, и у него совершенно ничего не ворохнется? Представь себе, что это действительно так. Я ничего не чувствую. У нас определенный настрой: я восхищаюсь красотой только глазами и никак не реагирую телом. Сам посуди, как я смогу рисовать, если я буду возбужден? В этом случае меня станет волновать только собственная эрекция. Как ты думаешь, гинеколог возбуждается при виде раздетой женщины?.. То-то и оно. Это просто его работа. Другое дело жена или любовница. Здесь на первый план выступает духовность, понимание, без которых просто не обойтись! – Григорьев посмотрел на часы и неожиданно потерял к собеседнику интерес. – Извините, молодой человек, но мне нужно работать. Желаю вам успеха!

Инна не ушла. Забравшись с ногами на подоконник, она уткнулась лицом в колени и тихонько всхлипывала.

– Ну чего ты сидишь, – недовольно буркнул Захар, – пойдем, а то задницу простудишь. Подоконник-то каменный.

– Ты на меня сердишься?

– За что?

– Ну… за это.

– Ах, за это, – неопределенно махнул рукой Захар. – Ты ведь не на «точку» пошла. А это совсем другое. Может быть, я и самоуверен, но женщине нужно очень сильно поднапрячься, чтобы изменить своему первому мужчине.