Оборотень - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 30

Беспалый улыбнулся на прощанье и кивком головы увлек за собой вооруженную охрану.

Так сборище паханов лишилось вожака.

– Ну что, откушали? – зло поинтересовался рыжеволосый зек, сплюнув на пол через большую щербину в зубах липкую слюну. – Это еще только начало.

Тимоша нас еще так скрутит, что дышать нечем будет. Я знаю его столько же, сколько Мулла: если он что-то решил, то сделает непременно. А он решил уничтожить большую часть урок, а остальных отправить обратно в лагеря, чтобы они рассказали всем, что будет, если зеки станут бунтовать против власти.

Это был Афанасий Шельменко, известный больше как Шельма. Он вышел из среды беспризорников и был одним из ближайших друзей Муллы. Судьба их развела на многие годы, забросив в противоположные концы огромной страны, чтобы сейчас свести вместе под началом общего друга-неразлучника – Тимохи. Когда-то они втроем промышляли карманными кражами на рынках Москвы. Самым искусным среди них считался Тимоха, который за один вечер на многолюдных рынках столицы мог надыбать столько кошельков, что купюры едва помещались в босяцких карманах. Он щедро делился с товарищами добытыми деньгами и, давая взаймы, часто забывал про долг. Тимоху обожали не только карманники, но даже громилы. Последние его ценили за то, что он был способен подыскать хату с добром, а то и найти наводчика, который за небольшой процент сумеет не только сказать, когда хозяина не будет дома, но и в каком месте лучше всего искать сбережения.

Перерождение простоватого Тимохи в хитрого и безжалостного полковника МГБ казалось не правдоподобным.

– И что же ты предлагаешь. Шельма? – спросил высокий статный старик.

Все знали его как Цыганка, – возможно, такое погоняло этому вору дали из-за курчавой шевелюры, сильно поредевшей на макушке и поседевшей на висках, а возможно, из-за того, что в молодости Цыганок, по слухам, был влюблен в молдаванку невероятной красоты, которая подарила ему трех отпрысков. Цыганок, как и всякий вор в законе, не признавал брака и семьи, зато никогда не оспаривал своего отцовства и гордо заявлял, что по всему Союзу можно отыскать три дюжины пацанят, которые имеют точно такую же физиономию, как у него.

Каждый, кто слышал это бахвальство, невольно улыбался. Все дело было в том, что Цыганок отсидел на зонах почти полвека и для налаживания семейного благополучия у него от силы набиралось каких-нибудь года три.

Но незаконнорожденные дети всегда придавали веса пахану, а потому ни один вор не отказывался от ребенка даже в том случае, если сомневался, что дитя зародилось от его семени.

– Что я предлагаю? Оставаться бродягами, хотя в этом сучьем логове остаться бродягами будет очень трудно. Каждый из нас всю жизнь провел в тюрьме, на этапах и в пересылках. Мы знаем тюремный порядок, как никто другой, потому что мы его создавали! Каждый из нас был паханом в своей зоне, и в его обязанность входило поддерживать порядок, за это он отвечал перед всем воровским миром. Так вот что я вами хочу сказать, люди: нужно переступить через собственную гордыню и выбрать смотрящего зоны. Eсли мы этого не сделаем, то перережем друг другу глотки на радость Беспалому.

– И как же нам выбрать смотрящего, если все мы считаемся равными?

Может, ты предлагаешь бросить жребий? – произнес красивый парень лет двадцати восьми, и губы его при этом сложились в кривую усмешку. Он знал, о чем говорил.

Это был вор по кличке Амбал. Несколько лет назад он принял сторону уркачей, переманив с собой большую группу зеков. Именно это обстоятельство решило исход конфликта между урками южной и северной России в одном из печорских лагерей. Он всецело принял религию воров, навсегда отказавшись от показного барства, которым грешили южане, однако уркачи не могли позабыть его постыдного прошлого и частенько за глаза называли Барчуком. Многие с неприязнью вспоминали случай, когда пьяный Амбал стал швыряться в ресторане деньгами и за сумку, доверху набитую деньгами, заставил раздеться донага толстую певичку вместе с ее оркестром. Он так и не прижился до конца в среде урок и вместе с тем навсегда потерял доверие жиганов.

– Я предлагаю не горячиться и обсудить наши дела спокойно. В этой зоне по воле злого рока собрался такой сходняк, которым не может похвастаться ни один лагерь. – Шельма печально улыбнулся. – Только вот беда – собрались мы не в самое удачное время. Мы должны выбрать толкового смотрящего, который сумел бы судить по правде.

– И кого же ты видишь смотрящим, уж не себя ли? – едко осведомился Цыганок, сощурив глаза.

– Нет, от этой чести я отказываюсь сразу, – резко заявил Шельма. Он сопровождал свою речь богатой жестикуляцией, ладони его постоянно взлетали в воз-Дух, как у дирижера, стоящего у оркестровой ямы, – создавалось впечатление, будто он рубит наседающих врагов. – Слишком много у меня в этом лагере недоброжелателей. Признаюсь честно: боюсь пойти против справедливости. Человек, которого мы изберем, Должен быть очень авторитетным, кристально чистым по жизни и по возможности нейтральным.

– О ком ты говоришь, Шельма? Ты нам рисуешь ангела во плоти, – встрял в разговор худосочный сутулый зек. – Среди нас таких не встретишь.

Каждый стоит за своих и перегрызет за них глотку. А тех, кто мнил о себе больше, чем следовало, порезали еще в столыпинском вагоне.

– Ты не прав. Есть такой человек. Лучше всего для этого подходит Мулла, – спокойно парировал Шельма. – Сукой буду, если он перешел кому-то дорогу или кого-то несправедливо обидел!

Клятва была серьезной и заставила задуматься каждого из законных.

Мулла пользовался заслуженным авторитетом среди воров. Он был из тех людей, для кого тюрьма стала родным домом. Несмотря на ненависть ко всему казенному, каждый из этих изгоев с беспокойством сознавал, что без хриплого лая собак, без вышек и без заборов, опутанных колючей проволокой, их жизнь сделается неестественно пресной и такой же тоскливой, как пребывание здорового человека в сумасшедшем доме.

О себе Заки Зайдулла рассказывал очень мало. По его словам, он происходил из тех татар, которые пришли когда-то служить московским великим князьям и получили земли на русских просторах. Род Заки отличался будто бы могуществом и знатностью, восходя корнями к самому пророку Мухаммеду. Со временем, однако, род беднел и мельчал, так что отец Муллы, служивший дворником у одного из московских домовладельцев, перед тем как сгинуть невесть где в вихре революции, оставил сыну только потрепанный Коран и кисет, расшитый бисером.