Царь-кукла (СИ) - Воронков Константин Васильевич - Страница 17

 Сразу за ним начиналась тенистая аллея. Сумасшедшие в лес обычно не ходили, а у спрятанных за деревьями других зданий больницы были свои дорожки для прогулок, деревья и скамейки; где-то здесь даже был приличных размеров пруд. Поэтому аллея, населенная задумчивыми породистыми комарами, способными выпить в один присест не меньше рюмки крови, была пуста. Еще только поднимаясь ко входу, Капралов знал, что они не станут сидеть внутри, а пойдут гулять. Именно сюда, к комарам.

— Вот и до свидания, лето, — сказал Денис, задрав голову к по-инстаграмовски сочному небу, когда они дошли до середины аллеи.

— Так долго же еще, — возразил Капралов. — Вся жара впереди.

— Вот мне и достанется только жара. Пару недель еще точно продержат.

Они сели на скамью. Вдалеке рабочий в оранжевых штанах протащил газонокосилку. Капралов прихлопнул первого комара и уставился на лужу вытекшей из него крови.

— Извините, что я к вам тогда приперся. Это глупо. Теперь мне лучше. Видите, даже гулять выпускают.

Капралов смущенно улыбнулся. Он знал, чего хочет сказать, но не знал, о чем говорить.

— Отец сказал, что вы придете. Это он вас прислал?

— Нет, я здесь не как врач.

— А как кто? — ехидно осведомился Денис. — Как друг, что ли? Ко мне друзья не ходят.

Молодая женщина, согнувшись, словно тачку с углем прокатила мимо красивого мужчину с загипсованной ногой. Лицо ее светилось упоением долга. Невеста, подумал Капралов.

— Знаете, я надеялся, что вы согласитесь помочь. А теперь… Меня ведь к вам тогда послала галлюцинация. Помните?

— Ты ее сейчас слышишь?

— Сейчас нет.

— Вот и прекрасно!

Некоторое время они сидели, не глядя друг на друга.

— У меня было время подумать, — не поворачивая головы, произнес Капралов. — Ты все еще хочешь узнать, что нужно дикторам? Я бы мог попробовать…

— Неужели?

Он повернулся к Денису. Тот откинулся на спинку скамьи и смотрел с иронией: подросток, уловив в собеседнике неуверенность, он моментально почувствовал превосходство.

— Я сейчас здесь не как психиатр и даже не как писатель, а как человек, к которому ты пришел за помощью.

— Вас что, совесть мучила?

Капралов пожал плечами.

— Ты же сам говорил, что психиатры бесчувственные.

— Неправда! Я это говорил про других. Но теперь уже не важно. Я вам тогда много всего наговорил. Забудем, ладно?

Капралов хотел было возразить, но вдруг почувствовал облегчение и не стал. «А ведь меня и правда мучила совесть», — подумал он.

— Я тебе кое-что принес.

Он засунул руку в портфель и вытянул из него книгу.

— Вы правда думаете, что я… — начал Денис, но осекся. — Это не ваша книжка!

— Конечно, не моя! А ты решил, я хочу ее подписать? Поздно, надо было тогда просить.

Он протянул книгу мальчику.

— У лежания в больнице есть одно преимущество — у тебя полно свободного времени. Ты ведь любишь классиков?

— «Записки сумасшедшего»? — прочитал Денис на обложке и оторопело уставился на Капралова. — Это что, такая шутка?

— Это Гоголь. — Капралов посмотрел на часы. — Нам пора возвращаться.

Они встали и пошли к больничному корпусу.

— Подождите,— прошептал Денис, когда они вступили на ведущую ко входу лестницу.

Капралов обернулся. Мальчик стоял, ссутулившись, и смотрел на ступени.

— Вы серьезно говорили?

— А ты сам как думаешь? — так же шепотом ответил Капралов.

— Получается, ради меня вы готовы нарушить правила?

— Какой тебе прок, если я скажу да? Эта история не про меня, а про тебя.

— То есть, я не полная шиза?

— Нет, не полная.

Денис поднял глаза и смотрел на Капралова снизу вверх.

— Понимаете, Елена Константиновна каждый раз спрашивает, что я думаю про дикторов и матрешек. Меня и выпускать стали, только когда я признал, что их придумал. Из-за них меня снова запрут…

— Елена Константиновна права. Просто она не знает того, чего знаем мы, верно? Да ей и ни к чему… Ты меня спрашивал, как перестать делать то, что тебе говорят…

Денис медленно кивнул.

— Самый простой путь — это сделать наоборот.

— Значит, вы правда верите, что я могу быть прав?

— Можешь. А можешь и ошибаться. И я могу ошибаться. Ошибаться может любой, это не признак болезни.

11

Елена Константиновна Голосок-Заболоцкая (в девичестве Писецкая) просыпалась рано, задолго до когда-то раз и навсегда установленного на шесть тридцать будильника. Пока большинство соседей по часовому поясу досматривали последний сон, а очнувшись, проклинали жизнь и мечтали о пенсии, она успевала сделать кучу вещей, так что потом, придя вечером домой, чувствовала себя совершенно свободной от домашних хлопот, настоящей леди. У нее всегда находилось время на пластиночку или новый фильм, а иной раз прямо с работы она заезжала за Михаилом (разумеется, Голосок-Заболоцким), и они шли в театр. Однако так было не всегда, в энергичного жаворонка она превратилась не сразу. До шестнадцати лет Леночка Писецкая больше напоминала уточку: ходила вразвалку, медленно переставляя пухлые ножки, часто клевала носом, и заставить ее утром подняться было делом нелегким. Чтобы разбудить, мать приносила ей кашу в постель, в полусне она начинала жевать и так пробуждалась. Но однажды все переменилось. Проснувшись в самый обычный четверг, она в темноте январского утра непостижимым образом взглянула на себя со стороны и поняла, что хочет изменить свою жизнь. На долгие годы она запомнила, как вскочила с кровати, будто кто-то терпеливо таившийся под матрасом дал ей коленом под зад, и закружилась в приливе неожиданного счастья по комнате. Тогда она начала рано вставать, села на овощную диету, похудела, занялась физкультурой и в конце концов влюбилась. Оказалось, что времени в сутках куда больше, чем нужно на ругань с родителями и «Рабыню Изауру»: она нашла его не только на любовь и морковь, но и, как с удовольствием повторяли взрослые, «взялась за ум», поступила в медицинский институт и выучилась на психиатра. Одно омрачало ее жизнь: она так и не нашла времени на детей.

Елена Константиновна была хрупкой шатенкой, бледной кожей и глазами на выкате похожей на английскую училку, но все равно довольно эффектной. Она знала, что никогда не станет красавицей, и не искала красоту ни в себе, ни в других, по возможности она от нее даже бежала. Но знала она и то, что красота и привлекательность не обязательно синонимы, и пока время стирало юность с ее беззаботных (или, наоборот, слишком озабоченных) ровесниц, она, с его же помощью, лепила из себя то, на что когда-то не сподобилась мать-природа — хозяйку своей судьбы. Жизнь она ощущала как марафон, в котором выносливость и сила воли важнее всего остального. Чем лучшие стартовые позиции занимали конкурентки, тем приятнее было их обходить. Она могла гордиться не только собой: еще у нее были муж, настоящий мужчина, офицер, без пяти минут полковник, и работа. Врачей вокруг было много, а заведующая психиатрическим отделением в главной больнице страны — одна. Не хватало, пожалуй, лишь детей…

Не только себя самоё, но и окружающих Елена Константиновна умела держать в напряжении, резонно полагая расслабленность и слабость однокоренными словами. Она боролась и побеждала. И только с детьми пока не получилось…

Все это утро она, голая как русалка, просидела перед распахнутым трельяжем в полумраке занавешенной толстыми шторами спальни, и чем дольше сидела, тем больше печалилась. Нет, дело было не в отражении, годы заботы о себе не пропали даром, и им она была довольна: кожа, к которой хотелось прикоснуться, девичьи ключицы, шея без морщин. Печалило ее то, что в зеркале отразиться не могло. Она гладила плоский, без следов растяжек или кесарева живот и скользила взглядом по баночкам и флаконам на туалетном столике. Вот этот блестящий розовый тоник для снятия макияжа мог бы быть ее старшим, совершенно естественным образом он мог бы уже заканчивать школу. С такой занятой матерью он вырос бы самостоятельным пацаном и верховодил другими, немного хулиганом, но уважал бы ее и отца, думал о будущем и готовился в институт. Он был бы ее главным помощником и заботился об остальных. Например, об этом зеленом пузырьке с лосьоном для сужения пор, ее средненьком, задумчивом увальне, победителе шахматных олимпиад. Будто наяву она видела, как тот становится великим математиком и получает Нобелевскую премию. А самый младший, шайбочка матового стекла с кремом для век, пока еще совсем ребенок, отрада ее зрелости, стал бы великим хоккеистом, олимпийским чемпионом, и она бы не пропускала ни одних соревнований и ездила за ним по всему свету.