Рассказы - Мэнсфилд Кэтрин - Страница 3

Психологическая проза Кэтрин Мэнсфилд давно занимает достойное место в литературе XX века. Время оказалось над ней не властно, и ни одна ее строчка не застыла в бесстрастном покое, потому что ни одна не была написана спокойной, бестрепетной рукой.

Психологической прозе первой трети XX столетия принципиально чужд откровенный дидактизм, однако так или иначе она выносит нравственный приговор обществу, которое через человека подвергает тщательному анализу. Вывод, как правило, однозначен: буржуазное общество — это институт, построенный на непременном отношении высших и низших, отчего в нем процветают лицемерие, эгоизм, равнодушие. Кэтрин Мэнсфилд, воспитанная в довольно жестких условиях общества — условиях скорее эпохи первоначального накопления, нежели развитого капитализма, — сумела и в завуалированных высокой духовностью, благородными чувствами отношениях разглядеть золотые ниточки, принуждающие «окультуренного» буржуа-марионетку действовать, мыслить, даже чувствовать лишь в заданном направлении. Если Пруст считал, что гостиная — это целая социальная вселенная, то Мэнсфилд утверждает то же самое в отношении любого дешевого кафе или гостиничного номера, уличного перекрестка или бедной комнатки продавщицы. Понятие «классовое», хотя Мэнсфилд почти не пользуется им, обретает в ее рассказах реальный социальный смысл, пусть далеко не всегда отношения высших и низких становятся в них предметом непосредственного исследования. Анализ ощущений персонажа, как правило, подчинен у Мэнсфилд анализу отношений людей и их поступков, то есть социально-нравственному анализу. И в этом Мэнсфилд, несомненно, ближе к русской школе психологической прозы, нежели к европейской. Мэнсфилд считала, что сознание не может быть произвольным совмещением различных побуждений, ибо в таком случае вполне вероятно совмещение несовместимых побуждений. Ни одно впечатление, даже снабженное ворохом ассоциаций и вариаций, не имеет у Мэнсфилд самостоятельного значения. Оно ложится на отведенное ему место в мозаике других впечатлений, которые все «работают» на заданную автором цель.

Важное значение для творчества Мэнсфилд обрела тема «роли», «маски», скрывающей эгоистическую сущность буржуа. Благовоспитанные дамы и кавалеры тщательно организуют свое поведение, даже мышление, в соответствии с той ситуацией, в которой они оказываются, будь то добродушный старичок в рассказе «Юная гувернантка», или благородная дама из «Чашки чаю», или не скрывающий своего актерства парижанин из «Je ne parle pas Francais». Трудно поверить, что Мэнсфилд не знала величайший литературный пример самомоделирования личности — образ Николая I в «Хаджи Мурате» Л. Н. Толстого. Правда, Мэнсфилд, при всем разнообразии описываемых ею персонажей, никогда не ставила перед собой задачу изобразить личность исключительную в силу ее духовной или социальной значимости. Ее мир населен в основном людьми, которых она хорошо знала еще с новозеландских времен; заурядный мир более или менее обеспеченных буржуа, обыденность жизни которых подразумевает бесконечность творимого ими зла. Зло вообще неизбежно в обществе высших и низших, но если высшие еще к тому же начинают «играть роль», то причиняемое ими зло неизмеримо увеличивается.

Задумывалась ли Мэнсфилд над вопросами, которые властвуют над писателем-реалистом? Почему люди не могут жить иначе? Почему нельзя изменить несправедливые отношения между людьми? В рассказах Мэнсфилд общественные взаимоотношения как бы заданы изначально. Социальные законы жестоки и неумолимы. Чтобы приспособиться к ним, нужно с младенчества вытравливать из человеческой души все искреннее, яркое, своеобразное, может быть, талантливое, как это делают — постоянно, день за днем, не упуская ничего из поля зрения, — родители из рассказа «Новые платья». Нет, нет, это вовсе не значит, что они злые люди или не любят свою дочь, но… такова жизнь. Отсюда та безнадежность, которая появляется во многих рассказах Мэнсфилд. Но она исчезает, стоит только кому-нибудь из персонажей Мэнсфилд подумать: «А вдруг?..» Кажется, повезло юной гувернантке из одноименного рассказа и бедной девушке из рассказа «Машка чаю». И они было поверили в свою удачу, а поверив, посягнули на всесильный закон отношений высших и низших. Жалкие «игрушки» сильных мира сего, они дорого заплатили за мгновение надежды. Помните, как у Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно…» Оказывается, нет, не обязательно, даже наоборот. Искренность, красота, не защищенные определенным положением в общественной иерархии, оборачиваются лишним страданием маленького человека. Да и у Чехова «все прекрасно»— это идеал, о котором можно только мечтать, тогда как на земле нет ничего могущественнее денег, которые соединяют и разъединяют судьбы, убивают — и возрождают людей к жизни… Но деньги — это злая сила, и она губит покорное ей общество, разобщая людей. Так возникает еще одна тема, одна из важнейших в творчестве Мэнсфилд и, кстати, одна из самых «больных» в современной западной литературе.

И взаимное непонимание молодоженов в рассказе «Медовый месяц», и непреодолимое отчуждение между обитателями лачуг и благотворителями в рассказе «Пикник» для Мэнсфилд имеют одну причину — несправедливое устройство общества, в котором они живут. Для нее очевидна социальная основа разделения людей. Но хотя все в ней восстает против уже сложившихся норм бытия, она ничего не берется изменить, разве лишь позволяет себе показать человеку, что он собой представляет. Психологическая проза, обогащенная формой внутреннего монолога, дает возможность как бы обойтись без посредничества автора. Неназойливо, терпеливо складывая из всевозможных деталей нужный ей рисунок, Мэнсфилд ввергает своего персонажа в душевный кризис, в результате которого раскрывается святая святых его души. Великолепен внутренний диалог юных супругов («Медовый месяц»), внешне являющих собой едва ли не образец единомыслия. Тягостное впечатление производит образ преуспевающего бизнесмена («Муха»), Он похож на сверкающий всеми цветами радуги мыльный пузырь. Гибель сына-солдата, одной из многих жертв первой мировой войны, стала гибелью отца, ибо опустошила его душу. Этот рассказ читать особенно мучительно, потому что Мэнсфилд вложила в него не только свою ненависть к войне, но и презрение к тем, кто забыл о братьях, отцах, сыновьях, бессмысленно павших в кровавой бойне.

Однако неверно было бы изображать Мэнсфилд мизантропом, разуверившимся во всем и во всех. Она верит. Верит истово и бескомпромиссно в Любовь и Искусство— некое единое божество, способное пробудить людей от духовной спячки и освободить их от жалких пут буржуазного эгоизма. И она создает свой гимн Любви — рассказ «Je nе parle pas Francais». Мышка — Муза и Любовь. К ней не пристает грязь улицы, и ее не унижает нищета гостиничного номера. «Всамделишность» ее мыслей, чувств, всего ее существа не позволяет другим прятаться в привычные и удобные во всех отношениях «роли». Один из самых известных писателей сегодняшней Англии Джон Фаулз, наверное, был первым, кто понял значение этого образа, обратил внимание на скромную Мышку и, придав ей современный облик, сделал едва ли не центральным образом повести «Башня из черного дерева».[2]

Короткая жизнь выпала на долю замечательной писательницы XX века Кэтрин Мэнсфилд (Кэтлин Бичем) — всего тридцать четыре года, из которых пятнадцать были до конца отданы творчеству и любви, одинаково возносивших ее к счастью и ввергавших в отчаяние. Едва ли не с малолетства, живя на пределе физических и духовных сил, Кэтрин Мэнсфилд создавала свое бытие и свои произведения по одним и тем же законам, ибо каждым своим душевным порывом, каждой строкой своих рассказов она была устремлена к недостижимому идеалу.

Вопрос, почему люди не могут понять друг друга, привел писательницу, с одной стороны, к скрупулезному изучению внутренней, индивидуальной жизни человека, с другой — к изучению его внешней, социально обусловленной жизни и, главное, их взаимосвязи и взаимозависимости. Отчуждение людей, казалось бы, близких и любящих друг друга, воспринимается Мэнсфилд как самая страшная трагедия современного мира, в котором правит буржуазный эгоизм со своими верными приспешниками — завистью и безжалостностью. Искренность, доброта, мечтательность, любовь — все это не нужно и даже обременительно в мире материальных ценностей. Гуманизм творчества Кэтрин Мэнсфилд — в утверждении извечности и неодолимости добра, которое рано или поздно должно взять верх над злом. Мэнсфилд мечтала о том, что наступит час и человек прозреет, а прозрев, ужаснется и отринет все плохое, ибо его врачевателем будет любовь.