Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 85

Он по памяти шел в сторону Карлина, шел, словно усталая, разваливающаяся на ходу машина. Над городом лежал тяжелый сон, который предшествует пробуждению. Два полицейских размахивали руками, чтобы согреться. Сквозь рваные лохмотья тумана виднелся бледный, призрачный лик луны. Около киоска, где днем продавались сосиски, околачивалось несколько девиц; бухгалтер слышал их грубые голоса и свистящий смех. То тут, то там зажигались окна, гремел ключ в замке, скрипели открываемые двери. День просыпался, но еще не разлепил веки и судорожно зевал. Вдоль улицы протянулись повозки зеленщиков с зажженными фарами. Кони, покрытые парусиной, неподвижно стояли, подбрасывая привязанные к мордам мешки с овсом. Огрубевшими от холода голосами сипло переругивались зеленщики.

Какой-то человек, вынырнув из тумана, подошел к Михелупу и приблизил к его лицу посиневшие, заросшие густым волосом губы. Бухгалтер ощутил его отдающее луком дыхание и запах водки. Человек что-то промямлил о милостыне; не дослушав, Михелуп прошел мимо, а тот потом выкрикивал вслед ему ругательства. Это напомнило бухгалтеру о привратнике в генеральской форме, так бесцеремонно выставившем его за дверь. В его памяти вдруг мучительно зримо встала вся эта отвратительная сцена, когда с ним, мирным и справедливым человеком, обошлись, точно с бродягой, который пытается сбежать, не заплатив по счету. Он видит перед собой директора заведения с искривленной физиономией; снова видит, как его трясут разъяренные корыстолюбивые официанты, а привратник лает на него, будто пес.

Слезы навернулись на глаза Михелупа. Стало жаль себя. Так-то они поступили с бухгалтером типографии, отцом семейства, который всегда шел честными путями, не совершал ничего предосудительного… Поглядели бы на него в тот момент дети и жена, друзья и сослуживцы… Он застонал и вытер глаза рукавом.

Что он такого сделал, чем провинился? Ничем, только хотел продать мотоцикл. В нем поднялась ярость, он ненавидел эту машину, нахально расположившуюся в его прихожей и подобно злому догу стерегущую вход в квартиру. Раскорячился, проклятый! Он тут всех главнее, целую семью под себя подмял, а самого бухгалтера отрезал от всего света. Осудил на одиночество, стал хозяином его судьбы.

«Кюрасо, виски, джин, вишневка, шартрез, коньяк, мок-ка… — бормотал Михелуп. — Все вылакала эта машина, но ей и того мало! Я себе ничего не позволяю, на детях экономлю, нет у них, бедняжек, никакого развлечения, а этот мотоцикл, видите ли, будет прожигать жизнь! Вот приду домой, возьму тетрадь и впишу туда все, что выложил за напитки! А он… нет, чтобы отплатить добром… Зловредный, неблагодарный!»

Так бормотал бухгалтер, и в его помутившейся голове кружился вихрь странных представлений, обрывков, картин и скомканных мыслей. Вдруг ему вспомнилась сказка, которую он читал в книжке своих детей, а может, ему только кажется, что читал? Ирландская или арабская сказка… Один человек продал душу Дьяволу, а тот подсунул ему бутылку, в которой был заперт джин, — мол, дух добудет для него все на свете радости. Его земная жизнь будет исполнена наслаждений, зато после смерти он обречен на вечную гибель. Он может отвратить от себя беды, но только если ему удастся продать эту бутылку другому несчастному и притом взять за нее на геллер меньше, чем дал. Если удастся найти такого безумца — и тот сможет спастись лишь тем же способом. Бутылку с проклятьем нужно продавать все дешевле и дешевле, пока последний владелец вовсе не сумеет ее продать, потому что купил всего за один геллер.

«Странно, — качает головой бухгалтер. — Вещи соблазняют и зачаровывают. Купишь — и уже видишь, что ошибся. Вещь тут же теряет цену. И ты должен найти дурака, который избавит тебя от джокера. Но надо непременно запрашивать меньше, чем заплатил сам. До сих пор я верил в товар и чтил его цену. Теперь вижу: нельзя верить и товару. Я думал, что приобрел вещь, а эта вещь приобрела меня. Я стал ее рабом. Теперь я должен ее обслуживать и кормить… И не смогу свободно дышать, пока от нее не избавлюсь…»

Когда бухгалтер дошел до своего дома, дверь внизу уже была отперта, а возле лавочки стояла повозка молочника. В подъезде он встретил бабу с газетами. Потом услышал доносившийся из квартиры грохот кофейной мельницы. Бухгалтер отпер дверь, протиснулся мимо мотоцикла и, ко всему готовый, ступил на кухню.

Прислуга, которая в этот момент подкладывала в плиту дрова, взглянула на хозяина, и на ее узком лице отразились упрек и изумление. Жена, еще в халате, доставала из буфета чашки.

Михелуп поздоровался подчеркнуто громко, пытаясь сделать вид, будто лишь на минутку выбегал по каким-то незначительным делам и только что вернулся.

Пани Михелупова ответила с вызывающим спокойствием и подчеркнутой вежливостью, точно приветствовала официального посетителя.

— Уф! — облегченно вздохнул бухгалтер. — Хорошенькую ночь я провел!

— Надо думать, — вежливо откликнулась супруга.

Бухгалтер посмотрел на нее с опаской. Но ее лицо оставалось непроницаемым.

— Ты даже не спросишь, где я был? — снова начал Михелуп.

— Зачем мне спрашивать? — тоненьким голоском пропела жена. — Ты хозяин, куда хочешь — туда идешь. Не будешь же ты держаться за мою юбку!

Хмурая физиономия прислуги выражало негодование. «Стыдно, стыдно, милостивый государь! — словно бы говорила она. — Разве так ведут себя воспитанные люди? На месте хозяйки я бы показала вам, где раки зимуют!»

— Похоже… — беспокойно бормотал бухгалтер, — как будто я… как будто ты думаешь, что я всю ночь развлекался, в то время как я…

— Ничего я не думаю, — резко оборвала жена, — я уже давно разучилась думать.

— Если хочешь знать, я продавал мотоцикл…

— Кто продает днем, кто ночью. Кому как нравится. Что тут удивительного?

— С тобой невозможно разговаривать, — огорчился Михелуп, — другая бы рта не закрывала, подняла бы крик!

— Я не другая, — спокойно возразила пани Михелупова и налила бухгалтеру кофе. — Не слишком крепко? — осведомилась она.

— Нет, нет, — с поспешной любезностью отвечал Михелуп, — спасибо! Я предпочитаю крепкий….

Он пил кофе, искоса поглядывая на жену. На ее лице не было и тени гнева. Пани Михелупова только что не улыбалась, не пела… Бухгалтер не узнавал ее. Он был обеспокоен и все порывался дать какие-то объяснения.

— До чего же я устал, — начал он снова очень громко и бодро, — весь точно переломан.

Жена не ответила. Из ванной было слышно, как моются и препираются дети. Пани Михелупова выбежала, чтобы призвать их к порядку. Оттуда донеслось: «Хотите, чтобы я взяла метлу? Мойтесь, не то опоздаете в школу!» Потом она вернулась на кухню.

— Я весь словно переломан… — пытался завязать разговор Михелуп.

Никакого ответа. Дети шумно вбежали. Смущенно взглянули на отца и громко поздоровались.

— Доброе утро, дети! — учтиво ответил бухгалтер. Притянул их к себе и демонстративно приласкал. Пускай они видят, что он не какой-нибудь распутник, а порядочный семьянин.

— Уроки выучили? — спросил он. — Не забудьте чего-нибудь. А в школе поднимайте руку и отвечайте громко и отчетливо. Я хочу слышать о вас похвальные слова… — Ведь кроме вас, у меня нет никого, — горячо говорил он и гладил из по волосам. — Обещайте, что будете доставлять папочке одни только радости.

— Сегодня никого не вызовут, — сообщила Маня, — будем исправлять контрошку.

— Нельзя говорить контрошка, надо сказать контрольная работа, — мягко поправил отец. — Ну, идите, идите уж, а то опоздаете…

Слышно было, как дети галопом несутся по лестнице.

Взглянув на жену, Михелуп начал:

— Говорю, я весь точно переломан…

Жена взяла швабру и стала тереть пол.

— Тебе не пора на службу? — спросила она после минутного молчания.

— Надо бы потихоньку собираться, — с готовностью ответил муж. — Но сперва я бы… так сказать… ты, наверно, и вправду думаешь, но это не так… я ей-ей… да только инженер, знаешь, тот, что написал мне…

— Иди уж, иди, опоздаешь, — перебила его пани Михелупова.