Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 6

Раскрываются окна, высовываются взлохмаченные головы, люди с удовольствием наблюдают за уличной сценой. Пьяный, из-под рук которого ускользнул узел волос, набрасывается на женщин, поспешивших к месту сражения, чтобы обрушить на голову пьянчуги свою хулу. Видя вокруг себя столько женщин, пьяный норовит вцепиться какой-нибудь из них в волосы. Он одержим желанием волочить женщину за волосы по земле, чтобы вконец не осрамиться. Но женщины полны воинственного пыла. С пронзительными криками, смахивающими на карканье рассерженных ворон, они окружают пьяного. Он валится наземь, поскольку его подкашивающиеся ноги приняли сторону врага. Но тут же поднимается с перепачканным грязью лицом, чтобы плюхнуться снова, бормоча угрозы разнести все вокруг.

Заслышав пронзительный боевой клич, местный сапожник встал, отложил в сторону копыл, и грудь его преисполнилась отвагой, ибо вспомнил он свою молодость, изобиловавшую драками и побоищами. Свесив руки, с деланным безразличием завзятых драчунов, которые из особой рисовки изображают расслабленность, неторопливо, вразвалочку, сапожник подходит к дебоширу. Миролюбиво обращается к пьяному с благим советом не дурить и отправиться дрыхнуть. Сапожник прекрасно понимает, что нынче небо ниспослало ему шанс отвесить пару хороших оплеух. Он может поучать пьяного, не опасаясь, что тот последует его советам.

И сапожник, отирая ладони о кожаный фартук, продолжает урезонивать: — Слышь, Густа, говорю тебе, не бузи, ступай проспись. По-хорошему тебе говорю.

Но пьяный упрямо стоит на своем, мол, во что бы то ни стало он должен вырвать у бабы клок волос. Однако судьбе было угодно, чтобы объектом его поползновений стал сам сапожник. И вот тут-то сапожник понял, что час его пробил, и он отвесил бузотеру по нескольку оплеух справа и слева. Измордованный скандалист ретируется за дверь, оповещая всех о том, что в долгу не останется.

Обувщик отер руки о зад и с удовлетворением произнес: — Что, получил, дубина стоеросовая? А если тебе этого мало, могу добавить.

Женщины продолжают выкрикивать: — Еще бы он не лупил Ружену, которая доводится ему лишь племянницей, ведь он и жену и детей лупит… — В окне второго этажа появляется голова пьянчуги, он орет: — Обо мне вся Прага будет говорить!

Стычка, происшедшая на глазах у супругов Сыровых, утвердила чиновника в мысли о том, что в этом районе миролюбивым людям жить небезопасно. Он был перепуган до смерти, но к его страхам примешивалось ощущение торжества по поводу своей правоты.

— Вот так-то… — со вздохом вымолвил он, горько усмехаясь, — меня хотят отдать в руки убийц. Я должен поселиться в местах, где на каждом углу тебя подстерегает коварный враг. Нет уж, увольте. Я не солдат, чтобы с оружием в руках усмирять эту варварскую округу, и не миссионер, чтобы силой слова насаждать здесь благочестивые нравы. Я чиновник, экзекутор, и хочу умереть спокойно.

— Ну, пожалуйста, — раздраженно отозвалась супруга, поскольку вся эта заварушка поставила под сомнение ее правоту. — Я вовсе не настаиваю, чтобы мы переезжали именно сюда. Ты мужчина, ты и хлопочи. С меня хватит. Найди квартиру там, где нет пьяных, и дело с концом. А то пальцем о палец не ударит, одни только попреки…

Чиновник почувствовал, как в нем закипает злоба. Он снял котелок и отер лоб платком. Супругам пришлось сойти с тротуара, поскольку навстречу им двигалось несколько мужчин, одетых в черное. Двое из них несли венок с красно-белой лентой, плечи следовавшего за ними господина охватывала перевязь с надписью: «Просветительское общество книголюбов».

«Скорее отсюда», подумал чиновник. «Теперь вот идут на похороны… Наверняка эти пропойцы кого-то прикончили. Полицейского тут днем с огнем не сыщешь. О порядке вообще никто не заботится. И я изволь здесь жить? Нет уж, голубушка, я себя в обиду не дам. Не такой я простофиля, как ты считаешь».

Глава третья

Вернувшись домой, они застали тестя, сидящим в кухне на кровати прислуги; на ногах у него были домашние войлочные туфли в черно-белую клеточку. Он попыхивал трубкой и предавался раздумьям. Кухню заволакивали сумерки. По углам густела тьма. Над Прагой лился перезвон колоколов, и тесть, округлив губы, словно рождественский карп, выпускал сизые клубочки дыма.

Сумерки обладают свойством будить в человеке мысли о прошлом. Тесть вспоминал о том, как он работал весовщиком на сахарном заводе. Морозное утро, снег в искрящихся звездах. По окну стучат кулаком, раздается голос: «Пан весовщик, пора вставать!» Хочешь — не хочешь, приходилось вставать. Ну и крепкие же были морозы во времена его молодости! Просто ужас… А сейчас сидит он тут, измученный ревматизмом. «Ох-хо-хо! Долго ли еще этак протянешь!» Старик скорбно качает головой. «Поставят ли мне мои молодые приличный памятник? Хорошо, если б он был украшен фотографией на фарфоре».

При виде зятя ему захотелось пожаловаться на то, что нынешней ночью у него опять сдавливало грудь.

— Есть такие капли, — начал он, — которые хорошо помогают при сердцебиении. Да вот не знаю, как они называются… Индржих, будьте добры, справьтесь в канцелярии…

Он вознамерился было завести разговор о странном привкусе во рту. Но зять не стал его слушать и прошел в свою комнату.

А в комнате теща клюет носом над газетами. Она сидит в кресле, обложенная подушками; на ее вздернутом носу-сучке пенсне на тесемке. Звуки шагов разбудили ее. — Господи, как я испугалась, — произнесла теща, увидев молодых, — мне как раз приснилось, что ушло молоко… — Вздыхая, она с трудом встает; ее бесформенное тело — что купол, удерживаемый похожими на глиняные жбаны ногами.

Чиновник лежит на диване и думает о своей жизни. «Незавидная же у меня судьба, — сокрушается он, — и никакой надежды на перемены». По углам валяются скомканные бумажки. Под ногами хрустит скорлупа. Стулья увешаны юбками и фартуками. И вечно дует.

— Ох! Хоть на коленях вас умоляй, вы все равно не будете закрывать двери…

Жена вошла в комнату и по обыкновению принялась переносить вещи с места на место.

— Ты что делаешь? — неприязненно спросил чиновник.

— Убираю, — ответила жена.

— Без конца убирает. Всю жизнь занимается тем, что убирает. Покою нет. У меня болит голова, а ей хоть бы что…

Следя ненавидящим взглядом за мокрой тряпкой, чиновник пришел к выводу, что жена — его личный враг. «Все меня притесняют, — угрюмо думал он, — а она больше всех. Вон, из какого материала отдала мне пошить костюм!»

Действительно, жена купила ему на костюм материю такого странного цвета, что, когда чиновник явился в новом костюме в присутствие, то привлек к себе всеобщее внимание. Один коллега приподнялся со своего места и озадаченно прищурился.

— Не знаю, что и сказать, — задумчиво произнес он.

— Как это вас угораздило выбрать такой материал? — спросил канцелярский посыльный. — Удивительно! Я бы сказал, что этот костюм пестрит как «волчье лыко».

Чиновника обступил весь персонал отделения. Сослуживцы принялись вертеть его во все стороны.

— А, знаю, — сказал один из старших чиновников. — Вы мне напоминаете форель. Спинка у нее тоже в таких вот крапинках. Диковинная расцветка. Не затеряетесь!

Последнее чиновника напугало. Больше всего на свете он боялся оказаться в центре внимания. Ему вдруг почудилось, будто в помещении слишком много света, и он сгорбился над письменным столом.

В тот день он пришел домой рассерженный и заявил, что обедать не будет.

— Не обедай, — отозвалась жена сухо, поскольку догадывалась, в чем дело. — Но материал этот дешевый и прочный. Мало ли кому что не нравится. Кому какое дело.

Чиновник покорился и молча съел суп.

В комнате зажгли свет и стали готовиться к ужину. Комната была огромна, точно графский манеж. Архитектор, некогда строивший этот дом, принадлежал к тому типу людей, которые не любят ломать голову над чем-либо. Изобразил четырехугольник — и вот вам комната. Когда же он начал вычерчивать соседние помещения, то обнаружил, что нехватает места, и присовокупил эркер. Архитектор был похож на швею-неумеху, которая не знает, как приняться за раскройку материала. Рукава оказались слишком широкими, и она закладывает складки, зато в другом месте материала нехватает. Комната эта разрослась за счет других помещений; остальным пришлось поужаться.