Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 56

В голосе его уже отсутствовала бодрая сиплость: это был плаксивый голос мелкого буржуа, возмущенного царящей в мире несправедливостью.

Мысль, которая чаще всего приходит в голову маленькому человеку: как бежит время! Смена времен года каждый раз пробуждает в нем наивное изумление.

Из окна своей квартиры Михелуп видит, что в парке расцвела сирень; потом ее гроздья увяли и кусты поржавели. Начавшееся лето зажгло свечи каштанов; затем цветы каштанов тоже увяли, а на набережной расцвела акация, и цветы ее дышали слабым ароматом былого. Солнце поднималось все выше и выше. Рабочие раскопали улицу и нагромоздили горы брусчатки. Из открытых ям противно воняло светильным газом. Официанты вынесли и установили перед кафе легкую белую мебель, а для пущей красоты расставили кадки с олеандрами. За столиками посиживают жители большого города, попивают лимонад, почитывают вечерние газеты и тяжело вздыхают. А когда давящий душный день сменяется сумерками, со всех сторон доносится шепот скрипок и блеяние саксофонов.

Приход равноденствия в хозяйстве маленького человека отмечается шумной уборкой. Волнение сотрясает всю квартиру. Пани Михелупова и девушка с Кашперских гор, обвязав головы платками, бегают по лестнице вниз на двор, со двора вверх на чердак и выносят предметы, которые нагромоздили время и непрерывная накопительская деятельность бухгалтера. Опустошаются выдвижные ящики, обнажая тайны своего полузабытого содержимого. Клочья ваты, коробочки из-под пилюль, обломки детских игрушек, манжеты и выцветшие шелковые галстуки. Ни с одним из предметов, составлявшим его быт, бухгалтер не хотел расставаться. Маленькому человеку никогда не приходило в голову размышлять о бессмертии души, зато он наверняка верил в бессмертие вещей. И не мог взять в толк, каким образом корсет, некогда изготовленный умелым ремесленником из добротной материи, вдруг может потерять всякую цену.

Голый остов зонтика можно покрыть новым шелком, и зонтик снова сослужит службу. В передней есть угол, где покоятся коробки со страусовыми перьями, целлулоидными фруктами, некогда украшавшими дамские шляпки, пожелтевшими журналами, оберточной бумагой, связками шпагата и высокими ботинками со шнуровкой. На шкафах валяются ослепшее зеркало, наусники и воск для усов, на котором все еще можно обнаружить прилипший волос предков.

Вещи спят в темных углах, в ящиках и на шкафах, но перед праздниками их вытащат на свет, почистят, уложат назад. Девушка с Кашперских гор драит керосиновую лампу, напевая: «Vaterland, deine Kinder weinen…». Бухгалтер с удовольствием наблюдает за ее движениями и думает: «Прекрасная лампа. Солидная работа. Таких уже больше не делают. Ведь она из шлифованного стекла и бронзы. А какой на ней красивый розовый абажур! И пускай никто мне не говорит, что сейчас она потеряла всякую цену…»

Супруга чистит серебряные приборы, свадебный подарок, многие месяцы без употребления дремавший в бархатном футляре. Серебро в хозяйстве маленького человека не употребляют, но почитают как напоминание о столь значительном моменте в его жизни. Из горки достают чайный прибор, подарок общества шахматистов. Чайник в форме замка с зубцами, чашечки — домики. «Превосходная работа, — восхищается Михелуп, — может ли кто-нибудь еще похвастать такой вещью?»

— И велит жене и девушке с Кашперских гор как можно осторожнее и деликатнее обращаться с такими драгоценностями. Маленький человек предан вещам, с которыми связана история его рода. На дневной свет вытаскивается стародавняя еврейская книга без переплета. Пани Ружена не допустит, чтобы она погибла, ведь над ней при свете восковых свечей молился отец ее мужа.

Над городом запылал июль, закончился учебный год. Михелуп отправился с визитами к знакомым, чтобы похвастать годовыми табелями своих детей. Супруги Гаеки поздравили бухгалтера со счастливым окончанием учебного года. Похвалили Маню, которая принесла одни пятерки. Умное дитя, светлая головка! Михелуп краснеет, и сердце его замирает от счастья. И верно, голова у Мани хорошая, только девочка ужасная непоседа. Пани Гайкова оправдывает Маню:

— Помилуйте, чего вы хотите, это же дети! И мы в ее возрасте были не лучше.

У Иржика тоже хороший табель, лишь по естествознанию тройка. Пан профессор просто бессердечен: испортить мальчику табель! Иржичек сокрушается и жалуется на несправедливость.

— Я бы ничего не сказал, — замечает бухгалтер, — если бы не видел, как мальчик учит уроки. Целые вечера просиживает над этой мотаникой… над учебником ботаники. Честное слово, профессор не должен был так с нами поступать…

Супруги Гаеки его утешают. Что случилось, то случилось — эка невидаль! Впредь мальчик постарается, порадует родителей. Бухгалтер кладет табели в карман и идет к Кафкам. Там Михелупа ожидают разочарование и скорбь. Кафка взглянул на отметки очкастого гимназиста и лицемерно похвалил табель. Потом, позвав сына, заставил и его показать свой табель. Подросток с черным пушком под носом противился: Михелуп полагал, что он стыдится плохих отметок. Но оказалось, гимназист даже получил похвальную грамоту. Лицо бухгалтера вытянулось: он кисло поздравил отца. Подросток покраснел и хлопнул дверью. Коммивояжер паясничал, а Михелуп бормотал:

— Вот оно как… а все не показывал виду… Какая радость иметь такого сына… Примите поздравления, пан Кафка… Пусть лопнет тот, кто от души вас не поздравит, я буду последний, кто бы вас не поздравил…

Он не мог перенести вида самодовольной улыбки счастливого отца и поскорее распрощался. Ясный день погас, в сердце бухгалтера закралась горечь.

«Знаете, кто вы, пан Кафка? — обратился он в душе к своему сопернику. — Для меня вы просто балаболка, зарубите себе на носу! Вы… с этой вашей грамотой… Мне вы не будете ухмыляться, уж я вам ручаюсь. То, чего достигли вы, я достиг давно. Мы тоже можем получить грамоту, подумаешь… Я прекрасно видел, как вы хихикали… Да, да… Но я вам это еще припомню… А мой мальчишка! — злился он. — Тоже мог позаботиться, чтобы получить грамоту. Как я теперь выгляжу? Стоило ему немного поднажать — и был бы не хуже, чем сынок Кафки. Но у него в голове одни глупости, вот в чем дело… Вижу, нельзя мне быть таким добряком…»

В квартире доктора Гешмая бухгалтеру пришлось прождать битый час, пока известный врач не кончил прием больных, после чего пришел усталый и хмурый. Рассеянно взглянув на гостя, он грубо рявкнул:

— Что случилось?

Михелуп достал табель сына. Доктор надел очки. Потом, сложив бумажку, стал тихо причитать. У него нет ни минуты свободной! Любому ничтожеству живется лучше! По ночам его будят бессовестные люди… Он больной человек, он сам нуждается в лечении. Но этого никто не желает знать!

Бухгалтер учтиво выслушал доктора и опять завел речь про табель. Он так озабочен, что его сын плохо учится, тогда как сын Кафки получил грамоту.

— Что? Грамоту? — проскрипел доктор. — У меня никогда не было грамот!

— Как? Что я слышу, пан доктор! — поразился Михелуп.

— Что бы вы — и никогда не имели грамот?!

— Ну и что? — ворчал доктор. — Что бы я сегодня с этого имел? Эка невидаль! Многие таскают домой грамоты, а потом из них ни черта не получается! Сколько таких случаев…

Он схватился за сердце и стал тихо причитать:

— Какие еще грамоты… Дни и ночи кручусь, как белка в колесе. Минуты спокойной не дадут. Другой на моем месте наплевал бы на практику, мол, наше вам с кисточкой…

— Так значит, вы никогда не получали грамоты?.. — удивился Михелуп.

— Повторяю, никаких грамот мне даром не надо, — бормотал доктор. — Я хочу только покоя, понятно? Когда-нибудь я свалюсь — и крышка! У меня давление. Я обращался к коллегам — никакого толку. Один говорит то, второй другое. И это называется медицина! Пропадите все пропадом, коновалы! Я прекрасно знаю, как обстоят мои дела… И не вздумайте отдать своего сына на медицинский, — продолжал шуметь доктор. — Нас, врачей, скоро будет на каждом углу по десятку. И пациенты не платят. Если бы мне уплатили по всем счетам, я стал бы богатым человеком. А так я больной человек, в любой момент могу умереть. Вот и все мои грамоты…