Диско-бар - Родионов Станислав Васильевич - Страница 7

— То есть?

— Старший инспектор уголовного розыска, капитан милиции Петельников, — представился он и щёлкнул бы каблуками, да помешала будка.

— Рад вас слышать.

— А я говорю с Аркадием Тылочкиным, десятиклассником, отличником, чемпионом района по шахматам?

— Что вы хотите?

— Жрать я хочу, — признался инспектор, которому изысканный голос этого Тылочкина казался мёдом, поглощаемым без хлеба.

— Как вы сказали?

— Выражаясь твоим языком, кушать хочу, — объяснил инспектор.

— При чём тут я?

— Не жрамши, то есть не кушамши, мотаюсь из-за таких, как ты.

— А почему вы говорите мне «ты»? — удивился Тылочкин почти томным голосом.

— Пардон, — выдохнул инспектор.

— Так что вы от меня хотите?

— Встретиться.

— Я оставил в милиции почтовый адрес «до востребования», пришлите официальную открытку.

Инспектор вздохнул бессильно. Будь перед ним лицо этого изысканного шахматиста, он бы подобрал несколько веских слов. Возможно, педагоги нашли бы эти слова чересчур сильными, но инспектор считал, что в шестнадцать лет пора стать мужчиной, поэтому говорил с ними по-мужски. Однако воевать с изысканным голосом, да ещё из телефонной будки, да ещё натощак…

— Тылочкин, я расхотел с тобой встречаться.

— Отчего же?

— Оттого, что ты двуличен, как верблюд.

Инспектор нахмурился. Зачем-то оскорбил верблюда. Почему тот двуличен? Он всего лишь двугорб.

— А капитан милиции имеет право оскорблять?

— Не имеет. За верблюда прости, но ты двуличен..

— Почему? — всё-таки заинтересовался Тылочкин.

— «С кем имею честь», «рад вас слышать», «называйте на вы»… Рыцарь! А мать слезами обливается…

— Вы знаете, что она сделала?

— Знаю: заявила в милицию, что ты украл у неё пятьдесят рублей.

— По-вашему, она права?

Костяком мужских разговоров инспектор полагал правду.

— Она не права. Но она с испугу за тебя и теперь очень об этом жалеет.

Тылочкин не ответил, что-то обдумывая. Инспектор воспользовался тишиной в трубке:

— А зачем тебе понадобились деньги?

— Купить латы и копьё, товарищ капитан, — усмехнулся изысканный голос.

— Обиделся за рыцаря? Кстати, Аркаша, главная черта рыцаря — великодушие. Когда будешь шаркать с приятелями ножкой, помни, что в пустой квартире тебя ждёт одинокая мать. Привет!

Инспектор вышел из будки на белый свет. Но откуда он, этот белый свет? Не ото дня же — день уже миновал, не от ночи же — ночь ещё не пришла… А где сумерки, их соединяющие? Надо всем царил белый свет, как-то вытесняя город и освобождая место для белой ночи.

Петельникову захотелось пойти на Реку, где этот белый свет растворялся в воде. Но усталость и желудочная тоска задубили его. Он стоял у будки, что-то вспоминая. И вспомнил: дома ничего не было, кроме банки растворимого кофе и консервированной фасоли, стручковой. Все столовые и магазины закрыты. Но в двух кварталах отсюда жил следователь прокуратуры Сергей Рябинин.

Инспектор вернулся в будку и набрал незабываемый номер:

— Сергей, не спишь?

— А что — происшествие? — утекающим голосом спросил Рябинин и наверняка свободной рукой вцепился в очки.

— Сейчас будет. Я хочу взломать продуктовый магазин.

— А ты далеко?

— Рядом.

— Тогда лучше взломай мой холодильник…

Инспектор повесил трубку и вспомнил, что всё-таки на одного пациента сил у него не хватило — на того, который играет сонату Грига и собирает винные бутылки.

9

Та река, которая треснула от сильного мороза, белела резкой болью. И бежала волнами, волнами…

Леденцов открыл глаза. Светлый потолок студенисто вздрагивал, опять готовый упасть. Инспектор зажмурился и лежал, отдавшись белым волнам болезненной реки. Он не знал, сколько так прошло времени, но когда вновь открыл глаза, студенистый потолок уже устоялся, словно в него добавили желатина.

Инспектор ощупал голову — крови не было. Превозмогая стук в висках, он сел с тихим и непроизвольным стоном.

Никакой штукатурки. Потолок цел и даже не колышется. Стены стоят крепко и вертикально. Но где-то жутко стучит… В голове.

Вставал инспектор, как невменяемый пьяный: сперва на четвереньки, потом на полусогнутые ноги, затем выпрямился по-человечьи. И постоял, осваиваясь в пространстве.

Никакой штукатурки. Ни потолок, ни стены не падали.

Он пошёл, ступая помягче, чтобы не сотрясать голову. Пустая комната, пустая кухня… Покинутая квартира. Видимо, дом ставили на капитальный ремонт. Или жильцы выехали, получив новую квартиру.

Леденцов открыл кран, спустил застойную воду и намочил волосы, чтобы охлаждали гудевшую и горевшую голову. Потом долго пил, снимая лёгкую тошноту. И уж тогда глянулся в зеркальце, носимое в кармане, — мокрые волосы стали суглинистыми, лицо побледнело, глаза устали… Леденцов улыбнулся, отчего кожу на голове, легко тронутую натяжением щёк, зажгло, будто её скальпировали. Как там… «У него была улыбка кисломордого койота».

Инспектор вернулся в коридор. И теперь, слегка пришедший в себя, он увидел рваный кусок бумаги, лежавший на полу. Поднять его оказалось тяжелее, чем бревно. Леденцов всмотрелся…

Клочок обоев, со стены. На оборотной серой стороне крупные буквы, брошенные синим фломастером:

Это ему?

Это ему. Ударили из-за угла, вернее, из ванной. Чем-то тяжёлым. Но за что? Чтобы не совался в чужие дела. В какие?

Инспектор посмотрел время, не поверив часам, — четверть седьмого. Без сознания он пролежал всего пять минут. «Не суйся в чужие дела!» У него работа такая — соваться в чужие дела. Но в какие же он сунулся? На этот вопрос могла ответить только Наташа.

Вяло перебирая ногами, Леденцов вышел из незапертой квартиры. На лестнице никого не было, в чём он и не сомневался. Звонить в соседние квартиры смысла не имело.

Улица обдала голову приятной свежестью, и он задышал, как собака, берущая след. Стало полегче, но от мысли, что нужно лезть в набитый автобус, его опять затошнило. Оставалось такси. Он брёл, вскидывая руку каждой легковой машине. Одна остановилась. Леденцов назвал Наташин адрес.

По дороге он думал, как камни ворочал…

Допустим, избил кто-то из тех, кого он когда-то брал, ловил или преследовал. Тогда при чём тут Наташа?

Допустим, ревность. Наташин знакомый узнал про свидание. Тогда зачем Наташа завлекла его в пустую квартиру?

Допустим, его с кем-то перепутали. Кто-то сунулся не в своё дело, а Леденцову гвозданули по макушке. Но опять-таки Наташа.

Иных допущений у инспектора не оказалось. Да и голова не работала, отдавая болью на каждом ухабишке…

Он вылез из такси и вошёл в парадную. Поднимался тяжело, как глубокий старик. И прежде чем нажать кнопку, инспектор постоял у её двери, где вчера они так ласково прощались.

В квартире, растревоженной звоном, зашелестели мягкие шаги. Женские, в тапочках, её. Он угадал — дверь открыла Наташа. Леденцов оскалился, пытаясь безболезненно улыбнуться:

— Наташа, извините за вид, но меня огрели чайником.

Она показалась ему птенцом: без каблуков поменьшевшая, в тёплом жёлтеньком халатике, в пушистых тапочках, светлые волосы стянуты в трясогузочный хвостик…

— Что вы молчите? — удивился он.

— А что мне говорить?

— А разве нечего?

Она не ответила — её голубоватые глаза смотрели пусто, словно Леденцов не имел телесности.

— Вчера вы пригласили запиской на свидание, — начал он глупейшее выяснение.

— Я не приглашала.

— Сегодня пригласили…

— И сегодня не приглашала…

— По телефону же!

— Вы меня с кем-то перепутали.

— Шутите, Наташенька? — опять осклабился Леденцов.

— Я вообще вас не знаю.

— Как не знаете?

— Мама! Тут какой-то тип…

Она мягко растворилась в полумраке передней. Вместо неё перед инспектором оказалась полная женщина с лицом, готовым к нападению и обороне.