Диско-бар - Родионов Станислав Васильевич - Страница 2

Видимо, из-за раннего времени в баре оказалось просторно. Тёмный, обшитый деревом снизу доверху, он походил на длинную и уютную пещеру. Лампы так были упрятаны, что свет, казалось, брезжил из-под каждой дубовой панелины. Высокая стойка с жаркой кофеварочной машиной тянулась бесконечно. Они выбрали самый угол, усевшись на мухомористые грибы — высокие табуреты, обтянутые вишнёвой кожей в белых пупырышках.

— Кстати, по паспорту я Борис.

— Наташа.

— Начальник, имея в виду цветовую гамму моих волос, зовёт меня Абрикосом. Вы можете называть Абрикоськой.

Она улыбнулась слабыми губами, словно извиняясь за шутку начальника. Полумрак и тёмный дуб не затемнили ни её светлых волос, ни голубоватых глаз, ни белой кожи.

За стойкой работали две барменши в одинаковых брючках-«бананах» и лиловых кофточках с белыми отложными воротничками, с золотыми цепочками на обнажённых шеях. Одна, маленькая и лёгкая, с неожиданными и какими-то недоразвитыми косичками, походила на школьницу. Вторая, грузная, с тяжёлыми губами, упорным взглядом и клочкастой чёрной причёской, показалась инспектору атаманшей. Она и подошла к ним, вопросительно уперев взгляд куда-то в дубовое пространство.

— По чашечке кофе, пожалуйста, — с достоинством попросил Леденцов.

— И всё? — сурово удивилась барменша.

— А что… ещё есть?

— Коктейли, фирменное мороженое «Дискотека»…

— По чашечке кофе и по «Дискотеке», — заключил инспектор.

Атаманша, то есть барменша, вытерла стойку, обдала Леденцова чем-то похожим на заплесневелую улыбку и неспешно поплыла к урчащей машине. Как там… «Бэби-люкс, чернокудрая бестия с глазами, сулящими блаженство и кучу неприятностей».

— Боря, а вы учитесь? — спросила Наташа, не решившись на «Абрикоську».

— Я всю жизнь учусь.

— А, так вы работаете?

— Я, Наташа, всю жизнь работаю.

Она замешкалась, так и не поняв, чем он занимается. Леденцов не любил называть свою профессию по разным причинам, и может быть, по главной — ему не верили, не походил он на инспектора уголовного розыска. Невысокий и неширокий, волосы рыжеватые, ресницы белёсые, лицо в веснушках, пиджак в зелёную клетку, галстук цвета немытой арбузной корки…

— Боря, а кем вы работаете?

— «Каждый зарабатывает на своё виски, как может».

— Как вы сказали?

— Я сказал, что за такие слова меня нужно бить чайником по морде…

Видимо, она хотела спросить, за какие такие слова, но барменша принесла заказ, ловко пустив его по стойке, как по ледяной дорожке. На инспекторское «спасибо» она лишь блеснула крупными тёмными глазами и опять смурновато улыбнулась.

Фирменным мороженым «Дискотека» оказались сто граммов коньяка, в котором плавали два кремовых шарика. Леденцов тянул через соломинку алкоголь, хотя был бы не прочь обменять этот бокал на тарелку горячего супа — он возвращался с работы. Наташа пила сосредоточенно, будто делала анализ, но её слабые губы зажили смелее.

Иногда в бар вскользали затуманенные пары, ещё не сбросившие жара, скорости и ритма. Выпив по коктейлю, они улетали за дверь, в горячий туман праздника.

— Итак, студентка, второй курс Политехнического института. А какой факультет?

— Как вы узнали? — удивилась она, всё больше розовея.

— Тубусы носят только студенты техвузов, Политехнический ближе всего, по возрасту вы тянете на второй курс…

— Я буду специалистом по очистным сооружениям.

— Вроде сантехника?

— Боря, вы технически необразованный.

— Верно, Наташа. Вот приду домой и за это себя чайником по морде.

— Ой, меня ждёт мама…

Они допили кофе. Леденцов с некоторой грустью лишился десятки, которую барменша взяла заслуженно, словно накормила их досыта. И опять не то улыбнулась, не то ухмыльнулась тяжёлыми и непослушными губами…

Белый вечер ещё не перешёл в белую ночь — только чуть посвежело. Наташа жила почти рядом, через квартал. Инспектор проводил её до дверей квартиры и, слегка затуманенный фирменным мороженым «Дискотека», предложил:

— Наташа, давайте сверим часы.

— Зачем?

— Чтобы договориться о новой встрече.

Она глянула на него насмешливо:

— А вы перестанете употреблять свои вульгарные выражения?

— Какие? — опешил Леденцов.

— Если я провинюсь, вы тоже скажете, что меня надо этим… чайником?

— Наташа, я джентльмен. Скажу не чайником, а кофейником по личику.

Она мило задумалась, решая, перестало ли выражение быть вульгарным. Голубые глаза, совсем просветлевшие, смотрели на инспектора с беспокойным недоумением. Это недоумение и спасло её от мгновенного инспекторского поцелуя.

— Наташа, — как-то между прочим сказал он, — в следующий раз мы поговорим о биологических очистителях, о малых голландцах, о химерном этносе, об экзистенциализме и двести двадцатой кантате Баха. А сегодня…

— Я не помню своего расписания, — почти прошептала она.

— Телефончик…

— У нас нет телефона.

— Тогда возьми мой.

Инспектор протянул бумажку с цифрами и всё-таки легонько поцеловал её — так, на прощанье, в щёчку.

2

Петельников глянул на часы.

По всем законам — государственным, биологическим, нравственным — ему следовало идти домой, ибо во дне рабочем восемь часов, организм его устал и работать на износ аморально… Но на последнем собрании он выплеснул речь о пользе профилактики, был пойман на слове и брошен в помощь инспекции по делам о несовершеннолетних. От дел уголовного розыска его никто не освободил.

Инспектор вздохнул и подошёл к окну…

Там, за распахнутыми стёклами, был июнь. За стеной бушующего зеленью кустарника рдели по скверам цветы, ходили девушки в свободных летних одеждах, пахло землёй, и белая ночь была готова щемяще высветлить город. Пришёл июнь и в милицию. Откуда-то выполз хулиган, который на зиму пропадал, как вымерзал. Поступили плаксивые заявления девушек, тех, в свободных летних одеждах, в которых они сидели белыми ночами на отдалённых парковых скамейках. В бойких местах встали хитроватые старушки с охапками полевых цветов, рвать которые запрещено. Он сам вчера спугнул такую бабусю с корзиной «купальницы европейской», взращённой природой из какой-то жёлтой нежнейшей субстанции.

Стук в дверь вернул инспектора к столу.

— Меня послали к вам, — сказала женщина с порога.

Петельников кивнул на стул и тоже сел. Женщина расстегнула светлый, с перламутровым отливом плащ и сняла светлую, цвета белой ночи, шляпку. Следовало бы предложить ей раздеться, но уже восемь часов, впереди были хлопотные дела, да и домой хотелось.

— Я пришла по поводу сына, Вити Кундышева…

— На учёте в детской комнате состоит?

— Нет-нет, но меня гложет беспокойство.

Инспектор сел поплотнее, отгоняя разъедающую мечту о домашнем вечере. Женщину не обокрали и не ударили, женщину гложет беспокойство. А такой разговор — надолго.

— Слушаю, — сказал Петельников с напускной энергией, чтобы окончательно развеять усталость.

— До девятого класса Витя учился почти на одни пятёрки…

Она подалась к инспектору с той надеждой на понимание, которая вечно живёт в матерях.

— Посещал спортивную секцию…

Её светлое и ещё молодое лицо, казалось, попрозрачнело от близких слёз.

— Занимался музыкой, уже свободно играл сонату Грига…

Она стала мять шляпку цвета белой ночи.

— Победил на химической олимпиаде…

Из круглой шляпки, которую инспектор посчитал бы за французскую, она сделала что-то вроде пельменины.

— Все думали, что станет медалистом…

— Что он сделал? — перебил инспектор, спасая французскую шляпку.

— Ничего не сделал.

— Ну и слава богу.

— Вернее, сделал. Витя влюбился с нечеловеческой страстью…

— Поздравляю.

— С чем? — она выпустила-таки шляпку.

— Не часто влюбляются с нечеловеческой страстью.

— Но он влюбился в деньги!

— В деньги?

— Как заразная болезнь. У меня выпрашивает, у отца занимает, у младшего брата выманивает… Неделю красил оградки на кладбище. Охотится за бабушкиной пенсией…