Кембрийская глина - Родионов Станислав Васильевич - Страница 13

— Давненько это было.

— Давно, — согласился следователь.

— А что, взорвалось? Или сгорело? — тут же забеспокоился старый инженер.

— Нет, — тоже улыбнулся Рябинин. — Просто я хочу, чтобы вы растолковали мне чертёж.

Старик внимательно разглядывал следователя, светясь белым бескровным лицом. Он был в том философском возрасте, когда человек уже ничего не боится. Но всё-таки лёгкое напряжение в нём чувствовалось. Инженер перевёл взгляд на чертёж, недоумевая, что тут нужно растолковывать.

Он надел очки и смотрел долго и тихо, поникнув над ватманом. Рябинин даже подумал, не уснул ли тот с открытыми глазами. Следователь несколько раз кашлянул. Инженер снял очки.

— Давненько это было, — повторил он.

— Всё ли нанесено на чертёж? — осторожно спросил Рябинин.

Вопроса про маслопровод он пока не задавал — это был бы наводящий вопрос. Инженер опять надел очки и принялся рассматривать чертёж. Он только пожёвывал губами. Рябинин терпеливо ждал, понимая, что старику вспоминать было трудно.

Вдруг тот как-то побежал глазами по краю чертежа и обежал его весь, описав взглядом прямоугольник. Потом отставил бумагу дальше, пытаясь что-то понять издали. Его губы опять зажевали, словно он хотел ими ухватить мысль, которая никак не ухватывалась.

— Что? — спросил Рябинин, не выдержав.

— Нет-нет, просто так.

Следователь уже видел, что не «просто так» — инженер что-то вспомнил, но стал поспешно объяснять технические подробности баковой ёмкости маслопроводов и насосов. Он водил по линиям, и Рябинин терпеливо следил за его карандашом. Наконец, побегав по чертежу, карандаш устало замер.

— Прошу рассказать то, о чём вы вспомнили, — мягко попросил следователь. — Это очень важно.

Инженер помолчал, вздохнул и начал медленно рассказывать, изредка заходясь кашлем:

— Это была, в некотором смысле, позорная история, в которой вроде бы оказался виновным я. Неприятно вспоминать. Сначала планировали подвозить масло по воде и закачивать в баки. Я спроектировал, маслопровод проложили. Оказалось — мелководье. Баржи с грузом не могут подойти. Пришлось вести железнодорожную ветку. А маслопровод списали в убытки.

— Фактически куда он делся? — спросил Рябинин.

— Никуда. — Инженер пожал плечами. — Так и остался в земле. У нас это называется консервацией.

— А пользоваться им можно?

— Элементарно. Открыл задвижку в баке — и пожалуйста.

Рябинин помолчал: действительно, всё было элементарно. Масло само текло в руки — в нечестные руки: бери вёдра и черпай.

— Скажите, — задал последний вопрос Рябинин, — при проверке системы маслопроводов, скажем, инвентаризационной комиссией или технической комиссией… Неужели нельзя было обнаружить эту трубу?

— Конечно, можно. — Он подумал и добавил: — Я уже старый человек и скажу вам откровенно: инвентаризация на маслобазах трудоёмка. Вот и халтурят, делают формально. А этот маслопровод забыт. Кроме меня, никто и не помнит. Да и я-то забыл. Впрочем, один человек о нём должен знать обязательно.

— Механик?

— Механик.

На следующий день Рябинин пришёл в прокуратуру рано. Как всегда в ожидании какого-нибудь события, он плохо спал ночь — всё думал об этом «масляном» деле. Часов с пяти сон превратился в забытьё. Так и лежал до восьми, покачиваясь на волнах дремоты. Уже не думал, да и о чём теперь думать — оставалось только ждать Петельникова.

Сейчас Рябинин ждал его звонка, ждал, абсолютно ничего не делая, посматривая в окно и листая «Социалистическую законность». Он даже читать не мог. Такое состояние наступало обычно к концу дела. Он удивлялся, откуда организм знал, когда оно кончится. Вот сейчас не осталось сил ни капли — только на последний допрос. Но будь дело нераскрытым, тянись ещё месяц — и силы бы нашлись.

В кабинет вошёл Юрков. Последние дни они почти не виделись.

— Поздравляю, — буркнул Юрков и тяжело сел напротив. — А мне за арест Топтунова — выговор. Строгий.

Рябинин молчал. Утешать он не мог. И не хотел. Юрков потёр щёку, и Рябинин заметил, что тот не брит. Или брит, но кое-как — кустиками. На подтянутого Юркова это было непохоже.

— Переживёшь, — наконец промямлил Рябинин.

Юрков вздохнул и глухо сказал, разглядывая пол:

— Ухожу. Рапорт уже написал.

— Куда?

— Всё туда же, — усмехнулся он. — Как говорят в кадрах, «в народное хозяйство».

— Обиделся? — зло спросил Рябинин.

Юрков промолчал — только криво дёрнулась верхняя губа.

— А зря обиделся. Выговор влепили правильно. Ты человека незаконно арестовал. Ошибся? Ошибся. Я тебя пойму, прокурор тебя поймёт. Но люди не поймут.

— Вот поэтому и надо уходить, — вставил Юрков.

Рябинин знал его много лет. Юрков любил следствие, себя не щадил, пропадал в прокуратуре дни и ночи, провёл много трудных дел и получил не одну благодарность. А теперь допустил ошибку, простительную для человека и непростительную для следователя.

— Нужно сделать вывод, — мягко сказал Рябинин.

— Какой, Сергей?

У Юркова это вырвалось так искренне, что Рябинин уже его жалел.

— Толя… Мне кажется, ты перепутал, вернее, слил два понятия: «следователь сомневается» и «следователь подозревает». Мы должны всегда сомневаться, но мы не должны всегда подозревать. Как это ни парадоксально, но следователь может работать только тогда, когда он верит людям. Я изобличил механика, знаешь, почему?

Потому что поверил Топтунову, Кривощапову, сторожу, рабочим. Не поверь им — и не было бы дела. Запутался бы.

Юрков слушал, слушал, насупившись, но внимательно. Он сейчас кое-что переоценивал. В таких случаях требуется только участие да умное слово.

Без стука вошёл Петельников и молча протянул им руку.

— Ну, ладно, — сказал Юрков, поднимаясь.

— Так что мы ещё поработаем, — заключил Рябинин и, как только закрылась за ним дверь, спросил инспектора: — Что такой весёлый?

— Топтунов пришёл в себя.

Рябинин понял, что он тоже улыбается.

— А чего разодет? С танцев?

Петельников был в своём лучшем костюме.

— Да, ночку поплясал. Под хорошую музыку — неплохо, — улыбнулся он.

— Всё этот… шейк? Или казачок? Что теперь танцуют?

— Нет, Сергей Георгиевич, танцевал танцы попроще. Краковяк да барыню.

— Познакомился с кем?

— А как же! Для того танцы и придуманы.

— Может, новых знакомых мне представишь?

— С удовольствием. Собирайся, надо проехаться.

— Ну?!

— Можно бы, конечно, тебе и не ехать, но хочется сделать сюрприз. У меня на улице «Волга».

Если Петельников считал, что лучше проехаться, то надо проехаться. Только нечего было прельщать «Волгой» — за тайной Рябинин поехал бы и на лошади. На всякий случай он захватил портфель с протоколами, потому что встречи следователя отличаются от нормальных встреч тем, что иногда их приходится оформлять документально.

Машина сорвалась с места. За рулём сидел Петельников. Рябинин знал, что сейчас начнётся виртуозная езда с обгонами, с превышениями скорости и визгом тормозов на поворотах. Как её называл инспектор — спортивная. Однажды лично начальник райотдела внутренних дел отобрал у него права.

— Будешь лихачить, пересяду на трамвай, — предупредил Рябинин.

— Для лихости у меня сегодня маловато сил, — признался инспектор.

Он был чисто выбрит, но лёгкая синева под глазами и какая-то едва заметная серость на щеках делали лицо несвежим. И всё время щурился, словно его слепили встречные фары. Эти ночные «танцы» даром не проходят. Рябинин не раз замечал, что не спали они синхронно: если инспектор выходил на след, то у следователя начиналась бессонница.

Машина долго ползла по центру — тут и при желании акселератором не поработаешь. Миновав главные улицы, Петельников поехал быстрее. Рябинин думал, что они спешат на маслобазу, но машина пересекала город в другом направлении. Спрашивать он не хотел.

— Надеюсь, Сергей Георгиевич, едем на последнюю встречу, — сказал инспектор. — И точка. Конец.