Избранное - Родионов Станислав Васильевич - Страница 5

— Знаю, случаем.

— Кто же?

— Я.

— Ну и что теперь скажете?

— Не хватает тут… «Царство ей небесное».

Порозовел-таки кадровик — думаю, от чувств ко мне.

— И все ваше объяснение, Николай Фадеич?

— А что? — как бы изумился я, хотя мне хотелось поговорить с ним о неправильной политике в вопросе некрологов.

— На каком основании вы повесили эту бумагу?

— Так ведь Петровна померла-таки.

— Этим занимается отдел кадров с профкомом.

— Чего ж вы не повесили?

— Она числится не у нас, а в тресте столовых.

— В прошлом годе уборщица Фомина померла. Чего ж не повесили?

— Николай Фадеич, некрологи вешаются на лиц известных и заслуживших.

— А чего ж тогда был некролог на Животовского? Мужик хреновый, в деле себя не показал, на предприятии работал без году неделя…

— Николай Фадеич! Да Животовский был главным инженером и кандидатом наук.

— Ага. Что касается одних и тех же моментов, то они одни и те же.

— Не понимаю я ваших деревенских присказок, Николай Фадеич.

— И понимать нечего. Помер этот Животовский — и с богом. А померла Петровна… Ребята третий день пищу жуют без всякого вкуса.

Кадровик смотрит на меня с усилием, поскольку хочет что-то сказать и не может: желание приспело, да слов на язык не село. А сказать ему необходимо, чтобы поучить. Себя-то он считает главным, а меня второстепенным. А я, само собой, наоборот.

Мужика, который имеет дело с бумагами, книгами, папками, да хоть и с машинами умными, то есть уже с продуктами людского труда… я такого человека считаю как бы невсамделишным, как бы полученным ненатурально для ненатуральной жизни. Мужику надобно иметь дело напрямую с землей и водой, с воздухом и солнцем, с железом и деревом. Может, и допускаю в этом суждении кое-какую промашку: сам-то имею дело с готовыми автомобилями да запчастями.

— Вот хочу повесить некролог насчет Сергея Сергеевича, директора, — помог я кадровику.

— Как… Я сегодня его видел. — Чурочкин даже побледнел белей своей сметаны.

— И я его видел, — согласился я.

— Так что?.. Умер? Не тяните!

— Зачем же умер, коли мы его видели.

— Ничего не понимаю…

— А я некролог на Сергея Сергеевича обведу красной рамкой да с цветочками.

Кадровик бледности не потерял и даже ужался, как от холода. И тут сомнение в меня закралось… Говорим сгоряча, рубим сплеча. Коли человек побледнел, услыхав про смерть другого человека, плохой ли он? И пиджак мне давал на юбилей.

— Арнольд Спиридонович, в некрологах-то покойника всегда нахваливают, как святого. А он этого и не узнает. Обидно ему. А ежели при его жизни всем сообщить… Есть такой-то, хорош тем-то, работает так-то и пока, слава богу, жив. Уйдет-то всего лист бумаги, а покойнику, то есть работнику, приятно.

— О вашем поступке я доложу директору.

— Обязательно доложи, пусть подумает…

На второй день пришел на работу, а в проходной висит некролог насчет смерти буфетчицы Анисьи Петровны Колокольцевой. Правда, другой: писано красивее и складнее.

Порадовался я. Не смерти, прости меня Господи, а справедливости.

3

В субботу, вижу, Мария моя ерзает, как ей несвойственно. Кастрюлей грохнет, тряпкой шмякнет, ведром звякнет… С женщинами это бывает.

Но Мария моя зря пылить не станет. Обращается вдруг задумчиво — не то просит, не то приказывает:

— Генка с тобой поговорить хочет.

— Да кто ж ему мешает…

Рассуждать — не под машиной лежать. Поговорить я всегда любил, а к старости прямо-таки с радостью. И то: старик-молчун ненатурален, как дите-ворчун. У старика ведь опыт, жизнь, мысли… Л ежели он молчит, то или ума не накопил, или при себе его бережет, или, беднягу, не слушают. И я приоткрою секрет: не надо старикам ни денег, ни витаминов, ни сливочного масла… Они хотят только одного: чтобы их слушали, слушали их чтобы. Главная работа стариков — учить, а не детей нянчить. Кто ж из молодых этого не понимает, тот дурак, прости Господи.

Мне было надобно кран в ванной подправить, Марии ножик мясной наточить, передачу поглядеть про элементарные частицы, хотя я и думаю, что этим физикам пора переходить от элементарного к чему-нибудь по-сложней… Но я все отставил и пошел в его комнату.

Генка вроде бы ждал меня — задумчиво сидел на стуле задом наперед. Парень он высокий, будто и не от меня произошел, хотя произошел от меня. Плечи мои, широкие. Плюс усы по моде, плюс глаза упорные, плюс улыбка неохватная… Ну и, как положено, гитара с магнитофоном, самостоятельно купленные.

Хотел я тоже сесть задом наперед, но другого стула не было, а на кресло не больно-то сядешь. Да не успел сесть-то.

— Отец, женюсь.

Я покашлял: зря мужчина веселился — кирпич на голову свалился. А Генка усы в меня нацелил, приготовившись к рукопашной.

— На Весте? — спросил я.

— Да.

— Решил без перерешалок?

— Конечно.

— Ну, все?

— Что все?

— Решение твое я выслушал и проглотил. Теперь пойду кран чинить и ножик точить.

— Как же… Ничего и не скажешь?

— Так ведь ты все решил, — удивился я до невероятности.

— По-твоему, надо было с тобой посоветоваться, — улыбнулся Генка довольно-таки подлой и усатой улыбкой.

— Ага.

— Теперь, отец, так не делают…

— У старинушки три сына: старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак.

И пошел я себе к двери, поскольку есть вопросы неуступаемые, как земля под нами. Не о женитьбе мы говорили.

В жизни много вопросительных закавык. Одна из них — младые годы. Лет семнадцать — двадцать, когда человек уже не глуп, но еще и не умен. Не чудеса ли? Самые главные решения, от которых жизнь зависит, мы выносим в этом зеленом возрасте. Спутника себе отыскиваем, попросту говоря, женимся; специальность выбираем по душе и чтобы несменяемую; друзей заводим верных и постоянных… Вот я и говорю, что муд-рость-то надо бы природе пустить задом наперед, от молодости к старости — родился умным, а с годами поглупел. Тогда решения стали бы повесомее. Умной молодость должна быть, умной.

— Отец! — Генка встал и как бы мне путь заслонил.

— Ну?

— Ты против Весты?

— Ни грамма.

— Отец, но мне нужен свой опыт.

— И моим не гнушайся. От семейной жизни можно получить большое удовольствие, а можно заиметь один насморк. Послушай-ка байку…

…Турист один, любитель подземных приключений, отыскал пещеру, где мрак да летучие мыши. На веревках его туда спустили при помощи лебедки. День там сидит, второй, третий… Два месяца пробыл в полном одиночестве, в сырости, без солнца и телевизора. Когда его оттуда выволокли и поинтересовались, как он закатил такой подземный рекорд, турист ответил прямо: «Если б не поругался с женой, век бы столько не высидел». Ну?

— Отец, мы любим друг друга.

— А-а, тогда давай говорить по делу. Где жить будете?

— В этой комнате.

— На что жить?

— На зарплату, отец.

— Матери будешь отдавать?

— Если она готовить согласится…

— Она согласится, Гена. Еще что?

— А что еще? Все.

— Я то думал, ты и правда женишься, а ты шуточку подпустил.

И я вылез из мягкого кресла, как из гнезда, и пошел себе точить нож, поскольку разговор закончился. Генка, мой характер, взглядом меня сечет и как бы им в дверь не пускает.

— Какая шутка, отец! Женюсь я!

— Да где же? Ты как приносил зарплату, так и будешь приносить. Как жил в этой комнате, так и будешь жить. Как мать стряпала, так и будет стряпать. Чего изменится-то?

— Но я же Весту приведу.

— Так и мычи: хочу, мол, отец, девочку привести для приятной параллельности.

— Для какой параллельности?

— Лежишь ты на этом диване, и она рядом лежит, параллельно тебе.

— Да все так женятся!

— Тоже, видать, для параллельности.

— А по-твоему как?

— У моей лошадки были две загадки — одна про овес, вторая про сена воз. Жениться, Гена, это стать мужиком. Коллектив выстроить из себя, жены и последующих детей. Материально снабжать этот коллектив. Заботиться о супруге. Воспитывать ребятишек. Имущества скопить…