Бенефис для убийцы - Серый Александр - Страница 49

Никифоров достал сигарету и закурил. Лицо его отражало внутреннее волнение, ибо цепь событий подходила к развязке.

– Интересно, что, поскольку эпизод с недостачей лекарств в 1983 году замяли, вспоминать об этом было не в интересах работников больницы: в ходе следствия о нем никто не проговорился. Гвоздкову по нему коллеги, естественно, не беспокоили. Теперь хочу высказать некоторые предположения. Монину кто-то предупредил об опасности и дал понять, что «заложить» ее могла только Гвоздкова. Вы не догадываетесь кто?

Что-то в интонации Никифорова насторожило Широкова, но он не подал вида и отрицательно замотал головой.

– Энгольд! – провозгласил майор. – Прикиньте: Энгольд 15 марта вынуждена была «засветить» Монину, чтобы не иметь неприятностей с ОБХСС. С другой стороны, услышав переданный сегодня Станиславу разговор Мониной с неизвестным абонентом, она тогда испугалась, что Виктория имеет в виду именно ее саму – Энгольд. Зная, как никто другой, монинский характер, Римма Францевна в панике, наверняка, решила отвести от себя возможную месть Викиных дружков. Вот она и постаралась убедить Монину, что Гвоздкова – виновница всех ее бед. Сделать это было нетрудно, учитывая неприязненные отношения между бывшими подругами. Энгольд же и предупредила под каким-то подходящим соусом, что Викторией интересуется милиция. «Хвост» за Мониной тянулся приличный – лет на десять лагерей. И она решила действовать, одновременно отомстив Гвоздковой.

– Вот черт! – вырвалось у Станислава. Он угрюмо стукнул кулаком себя по колену. – Что у вас есть по отъезду Мониной?

Майор взял новую бумагу, заглянул в нее и сообщил:

– К сожалению, из-за нехватки сил наблюдение вели с 17 марта только за Сомовым. До 20 марта его контактов с Мониной не зарегистрировано. А 20 марта он утром ушел от «хвоста». Тогда же, после обеда, ушла с работы Монина. Есть показания соседей, видевших ее, выходящей около 15 часов из своей квартиры с большим чемоданом. Ну, а по опознанию трупа и прочему, с этим связанному, я вам поведал сегодня правильно.

– Выходит, Сомов с Мониной заранее запланировали убийство и подмену? – спросил Свешников.

– Вероятно, – согласился Свешников. – Я думаю, выглядело это примерно так: сообщники сели в одно купе. От Гвоздкова Монина знала номер вагона и место Риты. Ночью под каким-то предлогом она вызвала бывшую подругу в тамбур. Там уже ждал Сомов. Он придушил Риту, Монина переоделась в одежду убитой, облачив труп в свою, надела на палец жертве свое кольцо и сунула в карман профсоюзный билет. Потом тело сбросили на полотно между вагонами, монина вернулась в купе, где ехала Гвоздкова и улеглась спать на ее место, а Сомов вернулся в свое купе.

– Первое! – не выдержал Игорь. – У них не было гарантии, что выброшенное тело изуродуется до неузнаваемости. А если бы они били по лицу в тамбуре, то должна была остаться кровь. Но, насколько я понимаю, следов таких найдено не было.

– Не было,– согласился Никифоров.– Но я припоминаю случай, когда в похожей ситуации убитого опустили за ноги в проем между вагонами и некоторое время тащили головой по полотну. Или, например, нога жертвы могла запутатсья в тормозных шлангах, и тело ташилось аналогичным образом с тем же результатом.

– А волосы? – неожиданно вспомнил Широков. – Волосы-то у Мониной были длинные, а у Гвоздковой – короткие?

– В том-то и дело, что по имеющимся в деле показаниям сослуживцев, Монина явилась 20-го на работу с новой, короткой прической! – парировал майор.

– И все-таки, очень рискованное предприятие, – возразил Широков. – Монина должна была подумать, что после обнаружения «трупа», у милиции могут возникнуть вопросы к бывшей близкой подруге убитой, тогда обман раскроется.

– Конечно, она это предусмотрела, – с горечью заметил майор. – Вы когда-нибудь слышали, чтобы для допроса второстепенного свидетеля, каким представала в нашей ситуации перед следствием Гвоздкова, его лично вызывали за тридевять земель или хотя бы посылали к нему специального следователя? Как вы знаете не хуже меня, в таких случаях отправляется отдельное поручение местным органам: произвести допрос по таким-то вопросам. Такое поручение наши к вам отправили, взамен получили добросовестный протокол допроса «Гвоздковой» по всей форме. Кому пришло бы в голову сверять подписи?

– Еще вопрос! – заявил Игорь.– Монину могли разоблачить утром соседи по купе – ведь как бы ни похожа была она на Гвоздкову, все же не сестры-близнецы!

– А почему ты решил, что Монина дожидалась утра? Она могла сойти на промежуточной станции, пока соседи еще не проснулись.

– Но тогда это заметила бы проводница: они обычно знают, кто и где из пассажиров выходит!

– Не обязательно. Кстати, есть более надежный вариант – мне он только что пришел в голову. Монина могла «спать», например, до самой Москвы, отвернувшись к стене. Тем более – на верхней полке. А при подъезде к столице все собираются, готовятся и не больно-то интересуются делами соседей. Да мало ли еще способов для предприимчивой особы!

– И все же это слишком рискованно, – продолжая сомневаться, сказал Свешников.

– Да, рискованно, но и расчетливо! Один ход со звонком по поводу исчезновения женщины в линейное отделение – и события пошли в нужном преступникам направлении! А если бы не он, искали бы сначала поезд, где ехала погибшая, потом опрашивали всех проводников этого поезда для определения вагона, в котором она ехала… Тогда, глядишь, всплыла бы еще одна женщина, похожая на убитую – и все приготовления и ухищрения летят к чертям!

Широков вдруг спросил у майора, почему никого не заинтересовала личность звонившего. Ведь в сочетании с фактом обнаружения трупа это могло насторожить.

– Эх, милый мой, – воскликнул Никифоров, – сам же знаешь, сколько доброжелательных сообщений поступает в дежурные части! Тем более, тот назвался пассажиром того же поезда. Дежурный где-то на бумажке чирканул. Вспомнил, когда получили телетайп о трупе женщины. Не будешь же сам себя дураком выставлять: кто звонил – не знаю, когда звонил – время не записал, подробности – так не спросил подробности у звонившего. Вот и сочинили для правдоподобия: «по поступившим от граждан сведениям…»

– Вот это женщина! Хотел бы я на нее посмотреть! – воскликнул Свешников.

– Посмотришь, коль повезет! – недовольно буркнул Широков.

– А дальше – просто, – подытожил свои умозаключения Никифоров. – Саржина племянницу столько времени не видела, сомнений у нее не возникало. Монина прижилась у тетки, вошла в доверие. Перед смертью добрая тетя оставила племяннице карту и проинструктировала о приезде «гостя». Та сообщила обо всем Сомову, с которым, вероятно, все это время поддерживала связь.

Обмен мнениями прервал звонок из дежурной части управления, только что получили телетайпограмму от Ерофеева: сослуживцы подтвердили наличие у «Гвоздковой» обручального кольца и колечка с голубым камнем.

Между тем стрелки настенных часов перевалили уже за грань нового дня, и коллеги решили расходиться, чтобы с утра на свежую голову продолжить свои изыскания.

28 июля. Четверг. 1 час ночи.

В номере гостиницы Широков с удовольствием принял холодный душ, пока Свешников отправился к горничной за чаем. Блаженствуя по острыми струями воды, Станислав с удовлетворением подумал, что день сегодня прошел не зря. Хотя в глубине души тревожила червоточинка сомнений. Новые факты позволили составить стройную картину всей истории в целом, но не дали желаемого направления для поимки преступников. Неужели снова тупик?

Продолжая размышлять, Станислав вернулся в комнату, растираясь плешивым махровым полотенцем с уродливым штампом гостиницы. Свешников полулежал на кровати, прикрыв глаза, потягивал чай из граненого стакана в массивном подстаканнике с изображением неведомого герба. Близнец этого «шедевра» поблескивал на тумбочке возле кровати Широкова. Поблагодарив друга за заботу, Широков забрался под одеяло, поставил подушку стоймя и с наслаждением отхлебнул жиденькое, но горячее варево. Так молча они предавались скромному «ужину». Потом Игорь неуклюже сполз в тапочки и прошлепал в ванную. Широков закрыл глаза, и в памяти стали сразу возникать лица людей, виденных в последние дни, но без какой-либо последовательности. Лица улыбались или, наоборот, хмурились, выражали гнев или радость…