Бремя чужих долгов (СИ) - Печёрин Тимофей - Страница 15

Прошествовав мимо них, я шагнул на порог вожделенного заведения. Навстречу новым трудностям — ибо комната, где мы остановились в прошлый раз, оказалась занята. Единственная комната, которую только и мог вспомнить Аль-Хашим для переноса в столицу.

Засела там целая семья: какие-то беженцы то ли из Савьера, то ли из Тергона. И от кого спасались, кинувшись искать счастья в Краутхолле, я из сбивчивого их рассказа так до конца и не понял. То ли владетель местный жизни не давал, замордовав поборами. То ли вконец осмелели варвары из Кальдмунда, зачастившие в эти земли с набегами. А может, какой-то богатенький ублюдок начал подбивать клинья к единственной дочке — на мой взгляд, к обычной деревенской дурнушке с фигурой огородного пугала и взглядом мелкого, загнанного в угол, зверька.

Очередная грустная история, коих в этом мире происходит, наверное, немало. Другое дело, что на порог временного пристанища этой семейки я заявился отнюдь не за тем, чтобы дать всем троим проплакаться в жилетку. Мне хотелось, чтобы несчастная семейка подыскала себе другую комнату. И, понятное дело, предложение мое беженцы встретили без радости.

Я просил, уверяя, что на следующий день они смогут сюда вернуться. Больше-то времени для того, чтобы нарисовать магическую фигуру и дать перенестись Аль-Хашиму мне не требовалось. Я предлагал деньги… сколько мог, а предложить я мог немного. Но все равно надеялся, что бродячая семейка, также богатством не отличающаяся, пойдет мне навстречу.

И я, наконец, вынужден был трем «понаехавшим» угрожать. Как ни противно, но даже авторитетом пришлось давить — правда, не столько собственным, сколько Церкви. Ибо я все-таки рыцарь-храмовник. Тогда как невольные соперники мои в этих краях никто и звать их никак. Как, впрочем, и у себя на родине.

«Смотрите, как бы с инквизицией пообщаться не пришлось, — говорил еще я, — а то мало ли кто с другого конца страны мог пожаловать. Вдруг вы колдуны беглые. Или просто по городам ошиваетесь, порчу разнося».

Такого давления несчастные скитальцы, понятно, не выдержали. И, с вздохами собрав небогатый скарб, отправились искать приют в другом месте. Я же, усовестившись, напомнил, что вернуться семья беженцев сможет уже на следующий день. Ну и кошель свой, без того не тяжелый, опустошить пришлось. Чтобы не чувствовать себя совсем уж подонком — из тех, кто злоупотребляет своим положением, дабы унизить и ущемить всякого, кому в жизни повезло меньше.

К тому же, если б кто-то узнал, чем именно собирается заняться доблестный святой воитель в отвоеванной комнате, общение с инквизицией могло грозить уже самому этому воителю. Мне то есть. Так что, расставаясь со своими сбереженьями, я в некотором смысле упреждал такую возможность. Пытаясь погасить жажду мести хотя бы в этой несчастной семье.

А поскольку в результате данной попытки я остался на мели, едва оказавшись в комнате, то пришлось мне заняться тем же, чем когда-то на службе у Алика Бурого. И что еще менее подобало рыцарю-храмовнику, чем даже рисование магических фигур.

Пока мое тело лежало на одной из освободившихся кроватей, дух выбрался на охоту. И ближе к вечеру сумел разжиться кое-какими трофеями. Я умыкнул почти полный кошель с пояса какого-то пьяницы, успевшего, наверное, два часа просидеть в кабаке на соседней улице. И, естественно, к тому времени он вконец осоловел, готовясь с минуты на минуту отбыть в царство Морфея. Так что, думаю, если не я, так кто другой мог овладеть денежками этого беспечного дурня, оказавшегося в столь непотребном состоянии.

Из булочной в сотне шагов ходу от постоялого двора мне удалось вынести пару караваев — дабы наспех перекусить, прежде чем приняться за магическую фигуру. Караваи, кстати, оказались не в пример тем, что я покупал в дорогу. Нежнейшие и с неподражаемым чарующим запахом, что присущ только свежей выпечке. Я чуть слюной не захлебнулся перед тем, как откусить от одного из них.

Ну а последним моим трофеем на этот раз оказалась… ряса. Монашеская ряса, посредством которой я задумал замаскировать Аль-Хашима. Все-таки рыцарь-храмовник уместнее бы смотрелся в компании монаха, а не алхимика, тем более беглого.

Рясу я обнаружил в одной из комнат постоялого двора — другого, естественно. С тем, в котором остановился я, его разделяло около четверти мили. Осторожность следовало соблюдать: прихвати я одеяние кого-то из соседей-постояльцев, тот вполне мог обвинить меня в воровстве. Просто заметив у меня свою вещь.

Вообще, как я успел убедиться, с монахами и иными носителями религиозных символов связываться в призрачном обличье опасно. Однако данный конкретный монах, на мое счастье, утомился с дороги и потому засветло завалился спать. Да и нашел я его не просто так. Но, приметив на улице, проследил путь до постоялого двора и наспех снятой комнаты. А час спустя вернулся — как раз, когда святой брат спал без задних ног.

Проникнуть в комнату монаха и добраться до его одеяния, небрежно заброшенного в сундук, оказалось еще полдела. Дальше потребовалось рясу незаметно вынести и столь же незаметно доставить к себе в комнату. Сделать же это оказалось не проще, чем сунуть за пазуху толстый шерстяной плед. Или половик.

Только когда вопросы с деньгами, перекусом для меня и маскировкой Аль-Хашима были решены, я принялся за фигуру. Просидев за рисованием до полуночи, пока глаза слипаться не начали. Продолжить пришлось наутро и затратить еще не менее трех часов.

Когда фигура была закончена и алхимик, вызванный моим духом, перенесся в комнату постоялого двора, первое, что я от него услышал, были слова критики. Ибо фигура по мнению Аль-Хашима получилась у меня кривоватая и не вполне четкая. Из-за чего он, величайший из алхимиков, мог вместо Краутхолла отправиться незнамо куда. А все потому, что я — дилетант и верхогляд, как все самоучки. А также просто торопыга, одержимый разными глупостями.

Я слушал его сетования вполуха.

Зато идею насчет рясы Аль-Хашим одобрил, причем совершенно искренне. «О, беспокойный юнец, — говорил он, — теперь могу поклясться перед кем угодно, что ты не безнадежен!» Какая ни есть, а похвала.

Вдобавок, что ценно, алхимик не стал жаловаться на такую мелочь, как ряса не по размеру. Хотя я, например, не мог не заметить, что подол монашеского одеяния, надетого на моего спутника, волочится по земле. Да и телосложением прежний владелец рясы был полноват — в отличие от Аль-Хашима. Но что делать?

Надев рясу, алхимик в довершение накинул на голову капюшон. Сведя тем самым шансы быть узнанным если не до нуля, то, я уверен, до весьма близкой к нему величины.

— Ну что? Готовы? — спросил я, и Аль-Хашим кивнул, — тогда в путь!

Комнату и сам постоялый двор мы покидали по очереди. Первым на улицу выбрался мой спутник. И заметил между делом, что держатель постоялого двора провожал ложного монаха взглядом одновременно подозрительным и растерянным. Не иначе, пытался вспомнить, когда это успел дать приют человеку в рясе. И не мог.

А спустя несколько минут вышел и я. Заодно сдав ключ от комнаты. Когда же постоялый двор наконец остался за спиной, мы с Аль-Хашимом направились к городским воротам. Теперь уже держась вместе.

Ворот, впрочем, мы так и не достигли. На полпути дорогу нам заступила девушка… точнее, молодая женщина с черными как смоль волосами и чуточку раскосыми глазами. Да строгим смугловатым лицом. Соотечественница Аль-Хашима, еще подумал я тогда. А может, и в этом мире без цыган не обошлось.

Кстати, возможно, этой встречи я мог бы избежать. Если б солнце не светило слишком ярко, не напекло мне голову и, как следовало ожидать, не заставило снять шлем. Не окажись я, вернее, сэр Готтард, вновь узнанным, не пришлось бы за деяния доблестного храмовника отдуваться. Уже не в первый раз.

Ах, если б да кабы…

— Сэр Готтард, — не спрашивала, но, скорее, решила уточнить черноволосая женщина, — да благословит Хранитель ваш путь. Да воздаст он вам за ваши подвиги.

— Приветствую и тебя… сестра во Хранителе, — отвечал я с неохотой. Тратить время на пустые, даром, что приятные, разговоры мне не хотелось. И потому, дежурно ответив на приветствие, я попытался было обойти женщину и продолжить путь.