Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан - Страница 62

– У меня была плохая кожа и вялый рот. Я был напичкан вредными гормонами. И что, ты думаешь, я сделал? Попытался стать по-настоящему смешным: я хотел всех смешить. И это была не такая уж плохая идея. В мире всегда есть место хорошим клоунам. И что касается меня, это в большинстве случаев срабатывало. Первым выставляя на посмешище свои телеса и кожу и делая это смешнее остальных, я побеждал их… Но с Энтони это не проходило. У него были блестящие, черные, как деготь, волосы, безукоризненные, как у гейши. Знаешь, что еще я вспоминаю в нем? Он носил в карманах восхитительные вещи. Он был первый из моих знакомых, кто заимел швейцарский армейский нож. Золотую зажигалку. Конечно, она была не золотая, но на всех нас производила впечатление. Наверное, больше всего я хотел понравиться именно ему, но он относился ко мне хуже некуда. У меня было столько же шансов понравиться ему, как у собаки – поймать бабочку. Это удачная аналогия – я был слюнявой жалкой дворнягой, а Энтони – большой прекрасной бабочкой-монархом. Только он был бабочкой с ножом… Фанелли был красивым, крепким парнем и обладал большим обаянием. Даже девчонки вроде Эдди Девон втайне были им очарованы, и он знал это. Многие из нас в детстве знали своего Энтони Фанелли. Оглядываясь назад, мы нередко находим в уголках нашей памяти смутные воспоминания о них, забавные, ностальгические. Но тогда они были реальными и грозными и обладали своеобразной человеческой магией, придававшей им очарование, которого мы жаждали… В его глазах я все делал не так. Иногда у меня возникало чувство, что его выводит из себя сам факт моего существования рядом с ним. Однажды моя мать приготовила к моему дню рождения торт. Как пай-мальчик, я принес его в школу поделиться с «друзьями». В то время по телевизору показывали «Миссия невыполнима», и все мы смотрели сериал с поистине религиозным чувством. Так что, принеся в школьную столовую торт, я сказал: «Все должны поскорее его съесть, а то через пятнадцать секунд он самоликвидируется!» По глазам Энтони было видно, что он хотел бы получить кусок, но не собирался ничего брать у меня. Поэтому он встал из-за стола и сказал: «Самоликвидируется!» – как будто это было самое грязное, самое тупое слово, какое он когда-либо произносил. И знаешь что? После его ухода никто из сто?ящих ребят тоже ничего не захотел. Все встали из-за стола и ушли. Осталась только Бет Энн Гунсберг – потому что была такой же толстой размазней, как и я. И вот я остался сидеть перед прекрасным шоколадным тортом и множеством вилок… Потом появился Клинтон. Он как раз за день до того пришел на урок английского. Когда наша учительница миссис Селларс задала ему вопрос, он только пожал плечами и сел на свое место. Энтони сидел через две парты от него и в своей типичной манере рассмеялся над ним. И это все решило. Клинтон, который был примерно того же роста, только взглянул на него, но было видно, что колья забиваются и палатка устанавливается. Прямо тогда, в тот самый момент.

– О чем это ты?

– Об их отношениях. Энтони выбрал место, рассмеявшись над ним, а Клинтон достал молоток и стал забивать колья. Наша палатка будет здесь? Прекрасно, я установлю ее… Миссис Селларс задала тот же вопрос Энтони. Он с улыбкой ответил и посмотрел на Клинтона. Дайкс ответным взглядом отбил этот взгляд на угловой… Когда урок закончился, он подошел к Энтони и сказал: «Ты вставил не в ту жопу, чернявый». Вокруг Энтони стояли его дружки, и он ответил: «Жопа? Ты назвал себя жопой? Как интересно!» – но ничего не сделал. Наверное, он уже тогда почувствовал, как опасен этот новичок. Клинтон подошел к нему нос к носу и сказал: «Я тебя выпью, чернявый. Я выжму из тебя кровь и выпью, как коктейль. Подумай об этом, красавчик». Потом пришла пора яичного салата в ухе, и мы поняли, что Энтони совершил серьезную ошибку, связавшись с этим парнем… И больше всего ему досаждало, как хорошо Клинтон поладил со мной! Двое, кого Фанелли ненавидел больше всех, вдруг подружились, и это, естественно, означало, что он больше не сможет пинать меня в задницу, так как об этом узнает Клинтон… Интересно – я все еще помню выражение лица Энтони, когда он видел меня с Клинтоном. Знаешь какое? Как у женщины, вышедшей замуж за негодяя или пьяницу, который порой ее колотит. Беспомощное, горькое и печальное… Я был жалок, но самым несчастным существом в школе была Грейс Эликсгаузен. Эта девочка выглядела так, будто Бог, создавая мухобойку, опробовал ее на Грейс. Все в ней было катастрофой, но в то же время она была чертовски славная девчонка, если вам удавалось проникнуть за черту ужаса и смущения и поговорить с ней… В общем, Энтони подговорил какую-то девочку принести в девчачью раздевалку фотоаппарат. Позже я слышал, что по требованию Фанелли эта его «подружка» отщелкала целую пленку, снимая Грейс. Эту беднягу. Мало ей в жизни несчастий, так надо было случиться еще и этому. Фотографии получились ужасные – Грейс совершенно голая, под душем, ее прямые волосы прядями прилипли к голове, грустный, потерянный взгляд. Боже, эти фотографии показали ее всю. Грейс спереди, сзади, нагнувшись… Для воображения не осталось ничего… Однажды в понедельник я пришел в школу и открыл свой шкафчик, чтобы взять книги. А там на каждом дюйме были расклеены эти фотографии. Я был так ошеломлен их появлением там и, конечно, ими самими, что просто замер с открытым ртом. Наконец я услышал, как кто-то сказал: «Любопытный Том!» – и, обернувшись, увидел Энтони. А перед ним стояла Грейс. И у нее на лице было то неописуемое выражение. Она поняла, что не я один получил это. Наверняка она поняла, что тут замешан Энтони. Но вероятно, тоже была тайно влюблена в него, что только усугубляло несчастье. Она держалась прекрасно, Инграм. Я видел не много людей, проявивших такое самообладание в подобный момент. Она сказала: «Сними их, Майкл. Пожалуйста, выброси их». А потом просто повернулась и ушла. И никогда больше не спрашивала меня о них. Какое достоинство!.. Я не стал говорить об этом Клинтону, но кто-то рассказал, потому что в тот вечер он позвонил и спросил, правда ли это. Я попытался уйти от ответа, но его голос звучал холодно и настойчиво. Он сказал, что не будет повторять вопрос. И я рассказал ему в точности все, что произошло, из страха, что кто-нибудь как-нибудь приукрасит историю. По крайней мере, я хотел, чтобы он узнал все из первых рук.

– И что он сказал?

Майкл потянулся за очередным кексом и посмотрел в окно. В голубовато-серой мгле по-прежнему падал дождь. Клинтон, Энтони, Грейс, Майкл… Какое отношение эти подростки имели к дерьму у меня на стенах и неприятному чувству в животе?

– Клинтон сказал: «Это нехорошо. С Грейс не надо было так».

– И все?

Майкл отхлебнул чаю, проглотил и покачал головой.

– Нет, не все… Кроме того, что я был толстым и с плохой кожей, я еще плохо учился. Но в чем я был хорош – это в английском. Каждый день я ждал урока английского. У нас была хорошая учительница, а я любил читать. Когда приближались промежуточные экзамены, к английскому мне не приходилось готовиться… В день экзамена мы все сидели за дверью и ожидали, когда нас вызовут. В нашей школе экзамены проводились в столовой. Я так хорошо помню это помещение – эти бесконечно длинные столы, звяканье посуды на кухне, пар от готовящейся еды, посудомоечные машины, тихо переговаривающиеся кухарки. Боже, я даже чувствую запах школьных равиолей, которые нам часто подавали! Ты помнишь эти запахи? Консервированный томатный соус. Только что вымытые пластмассовые подносы. Школьные обеды. Но на экзаменах помещение становилось строго деловым, и мы заходили туда испуганные и без всякого аппетита… И вот в день экзамена по английскому в восемь часов утра мы все сидим у входа в столовую и ждем, когда нас вызовут. Я разговариваю с Перри Кокрейном об экзамене и занят своими делами. И вдруг сзади что-то касается моей левой щеки. Вижу застывшее выражение на лице Перри – полуулыбка, полуудивление. Подняв руку, я нащупал что-то твердое и изогнутое. Я попытался стряхнуть это, но оно только сдвинулось, оцарапав мне лицо. Краем глаза я заметил вешалку-плечики! Представляешь? Мне даже не надо было оглядываться, чтобы понять, кто это. «Убери, Энтони!» – сказал я. «Убрать что, жирножопый?» – «Просто убери, и все. Это не смешно!» – «А по-моему, смешно, жирняй».