Чужие облака (СИ) - Андерсон Альбина - Страница 2

Его умный, испытующий взгляд прожигал ее насквозь. Весь он лучился красотой и здоровьем. Он так много для нее сделал, что ей  немедленно захотелось отблагодарить его, отдав все, что у нее было. А было немного, сама она да и только. Тайка опустилась на колени, решетка впилась в них, но она не почувствовала боли. Обхватив Зигги за ногу, она прижалась к ней щекой.

- Ну-ну.., - недовольно сказал он. – Вставай, что за ерунда? Ничего не бойся, все кончилось.

Ей хотелось чтобы он поднял и обнял ее, но он отошел и досадливо морщил брови.

- Я люблю тебя…,- хрипло прошептала она.

- Когда же ты успела?

- Давно, когда только приехала в Москву.

Он тихо засмеялся.

- Не разочаровывай меня, детка, - наконец сказал он. - Жизнь и без того сложная штука, а я хочу сделать свою как можно проще. Кажется, от голода у тебя помутилось в голове. Ну-ну, вставай же…Мы не в театре…

Она не отрывала взгляда от его лица. Зигги  раздраженно закатил глаза, подошел и встряхнув  за локоть,  поднял ее на ноги.

- Это придется выкинуть из головы…Я помог тебе, потому что хочу чтобы ты работала у меня. Но это не значит, что взявшись за руки мы пойдем навстречу восходящему солнцу. У меня есть своя жизнь, своя женщина. А мы с тобой команда. Договорились? Пойдем вниз, думаю чашка крепкого кофе и жирный клаб сэндвич пойдут тебе на пользу.

Пять лет спустя

Глава 1

Пару последних лет эта тетрадь валялась с другим школьным барахлом. И вот теперь, разбирая стол,  Кира нащупывает дерматиновую обложку у стенки выдвижного ящика. Она разгребает мятые обертки от шоколада, скрепки, ластики, отряд изломанных карандашей, чтобы добраться до тетради. Наивная летопись ее детской  влюбленности -девичий дневник. Кира сдувает с глаз упавшую прядь волос, улыбается и открывает священный манускрипт. На третьей странице нарисованы двое в лодке. Кира и Глеб, конечно.  Море условное - три жирные голубые линии. Лодка похожа на банан и тщательно раскрашена желтым фломастером. Голова Киры нежно прижата к плечу ее возлюбленного. Трехпалая кисть с жутким, фиолетовым маникюром, покоится на его бычьей, как у Минотавра шее. Она конечно, в фате с короной. По рисованию всегда была твердая тройка, поэтому ничего удивительного, что в профиль Кира похожа на удивленного зайца, а у Глеба прическа как у известного немецкого психопата, который давно сгорел в бункере. На небе солнце в лучах, как на китайском бальзаме, а в левом углу кривой месяц с россыпью кремлевских звезд. В правом нижнем углу накорябано назидание Глебу:

Люби меня как я тебя

И никогда иначе

И не забудь любви моей

Не изменяй тем паче

На шестой странице мудреный  секрет, раскладушка - оригами. Муся постаралась. И складывала ее долго, что –то замеряя фалангами пальчиков и полизывая бумажки шершавым, как у котенка, языком. СИКРЕТ !!! – было написано разноцветными карандашами на конверте. Когда Кире было девять лет, она аккуратно вклеила школьную фотографию Глеба в раскладной животик конверта.  А рядом вывела куриным почерком :

Твои глаза как звезды

Горят в ночи моей

И больше уж не будет

Таких хороших дней...

Муся, которая за лето  набралась ума от подруг старшей сестры, посоветовала ей дописать что-то вроде  :

          Мы с тобой как наяву

          В лунном плаваем в пруду

          Ты прижми меня покрепче

Страстью бешеной к утру

- Что это «страстью бешеной»? – спросила Кира

Муся прижалась губами к уху подруги. Ее дыхание горячо щекотало шею.

- Ну помнишь, я тебе говорила, как они это..., - зашептала она.

Кира отодвинулась. Какое-то время они молча смотрели  друг на друга.  В глазах у обеих бегали веселые черти.

- Фу! – наконец сказала Кира.

Смеясь, они повалились друг на друга. От этого пруда веяло гадостью. Так пахла взрослая, омерзительная тайна. Ее же любовь к Глебу была совсем другой. Там не было «страстью бешенной».  Просто двое в лодке, ее голова на его плече, они плывут далеко-далеко, где будут бесконечно счастливы.

Нужно потянуть конвертик за углы и оттуда,  как дюймовочка из волшебного цветка,  выглянет Глеб. Уголки конвертика стерлись от  частых прикасаний. Ему здесь пятнадцать. На фотографии он в анфас, но Кира прекрасно помнит его профиль юного, римского императора. Надменный и прекрасный. Чудесные, холодноватые глаза, насмешливые губы. Вера Петровна как-то заметила, что у него рахманиновские кисти. Длинные, музыкальные пальцы. Отец Глеба – начальник литейного цеха, тогда усмехнулся: Кисти может быть и рахманиновские, но растут они из одного места. ВОТ ЭТО  БЫЛА  НЕПРАВДА!  Глеб, например, мастерски играет в теннис, и однажды даже занял третье место в городском, юношеском турнире. В квартире родителей, его комната до сих пор  увешана грамотами и вымпелами, а на крыше шкафа сверкают два спортивных кубка. Мать Глеба  натирает их каждую неделю. Видимо сильно скучает по нему. Ну что же, Кира ее понимает.

Кира всегда была влюблена только в него.  Сколько себя помнит. Глеб, Глеб, Глебушка….

Лето. Горный пансионат в Чимгане. Она на отлично закончила второй класс хореографического училища. Глебу пятнадцать. На завтраке в столовой, пока не видела мать, Кира сваливала очищенное яйцо в тарелку Глеба и делала умоляющие глаза.  Яйца были противные, с потемневшим желтком, похожим на солнечное затмение.  Кира вообще ела очень плохо. Она долго, с отвращением, жевала хлеб с маслом, вернее просто  держала кусок во рту, под пристальным взглядом матери.

Целыми днями Глеб был неразлучен с девицей Анечкой. Они вместе лупили в теннис, лазали  по горам и сидели на скамейке до полуночи. Глеб много говорил, а Анечка много молчала. Она все время носила белую майку  с тремя котятами на груди.  Котята прехорошенькие, а вот саму девицу Кира ненавидела. В летнем кинотеатре Глеб садился с Анечкой на самую последнюю скамейку и возвращался в коттедж почти под утро. Алина Евгеньевна многозначительно переглядывалась с матерью Киры – Верой Петровной.

          В  августе солнце вовсю сушило горы, трава выгорела и пожелтела. Абрикосы и чернослив наливались сладкими соками, спелые плоды мягко шлепались о землю. Ежевика была усыпана темными ягодами, которые  навсегда синили пятнами майки Киры, отстирать было невозможно. После ежевики язык у нее был фиолетовый как у  татарской собаки. И Глеб смеялся над ней, но она не сдавалась и все лезла в шипастые заросли, возвращаясь с полным пакетом ягод и в кровь исцарапанными плечами и коленями.  Лезла бесстрашно, потому что хотела доказать ему, что ничего не боится. Вообще.

Как обычно перед обедом, все валялись под раскидистыми платанами у бассейна. Пахло свеженарезанным арбузом, солнцем и рубашкой Глеба, потому что Кира подобралась к нему совсем близко. Развалившись прямо на траве он читал Иллиаду Гомера. Анечку с котятами погнали в поход родители.  Глеба не позвали, потому что  у Анечкиного папы выработалась на него стойкая аллергия. Он презрительно и вместе с тем тревожно поглядывал на дружка своей дочери. Все две недели у него был вид человека, готовящегося к страшному удару судьбы.

Кира вырвала колосок на тонкой ножке и осторожно пощекотала ухо Глеба.

- Отстань… И  отодвинься, у тебя трусы мокрые, – сказал он не отрываясь от книги.

Она не сдвинулась с места. Тело у Глеба жаркое и сильное, а она после бассейна замерзла. Ей очень хорошо рядом с ним.