Дочь фортуны - Альенде Исабель - Страница 14

Дурная репутация

Джекоб Тодд сожалел об отъезде Фелисиано и Паулины, ведь он уже успел крепко подружиться с богачом, нажившем на шахте свои миллионы, и его остроумной супругой. В этих больших селениях среди молодых предпринимателей у него возникало такое чувство, будто было неудобно начать ощущать себя полноправным членом «Объединенного клуба». Так же, как и сам молодой человек, новые промышленники проникались европейскими идеями, вели себя вполне в духе времени и достаточно либерально, что их и отличало от олигархии тех мест, придерживающихся устаревших понятий и все еще живущих в каком-то средневековье. К тому же, оставалось еще где-то семьдесят экземпляров Библии, лежавших под кроватью, о которых, впрочем, он уже и не помнил, потому что проиграл пари довольно давно. Удалось порядочно преуспеть в испанском языке, что помогло устроиться без помощи посторонних и, несмотря на осуждение окружающими людьми его чувств к Розе Соммерс, мужчина все еще их питал, а это были две, и немалые, причины по-прежнему оставаться в Чили. Долго длившееся неловкое поведение молодой женщины со временем перешло в милую привычку, и этим уже не получалось устыдить молодого человека. Последний научился все воспринимать с иронией и отвечать ей совершенно беззлобно, что напоминало игру в мяч, подчиняющуюся известным только им одним правилам. Получилось наладить отношения и с некоторыми интеллектуалами, с которыми ночи напролет он обсуждал работы французских и немецких философов, словно их научные открытия представляли собой новые горизонты человеческого познания. Располагался удобно и на довольно продолжительное время, чтобы подумать, что-то почитать и обсудить. Он восхвалял эти идеи, которые заносил в толстую поблекшую, часто используемую, тетрадь. Тратил добрую часть своей пенсии на выписываемые из Лондона книги и другие, что покупал в библиотеке, основанной доном Сантосом Торнеро, в пригороде Алмендрал, где среди остальных жили и французы, а также располагался лучший во всем Вальпараисо бордель. Библиотека и была местом собраний интеллигенции и начинающих писателей. По обыкновению Тодд проводил за чтением дни напролет; после чего отдавал книги своим приятелям, которые, толкаемые нуждой, переводили и опубликовывали их в мало известных памфлетах, ходивших в то время только по рукам.

В группе молодых интеллигентов самым юным был Хоакин Андьета, кому едва исполнилось восемнадцать лет, и который недостаток житейского опыта восполнял своими природными лидерскими качествами. Его неоднозначная и возбужденная личность оказалась даже достойной большего внимания ввиду молодости и бедноты этого человека. В данном обществе Хоакин, пожалуй, больше всех любил поговорить и меньше всех реально что-то сделать, был одним из немногих здравомыслящих и обращающих на себя внимание людей. В нем чувствовалась способность дать толчок изложенным в книгах революционным идеям, остальные же предпочитали скорее обсуждать их в своем кругу под бутылку чего-либо в подсобном помещении библиотеки. Среди прочих Тодд выделял молодого человека по фамилии Андьета с самых первых дней, в нем было нечто волнующее и вызывающее беспокойство, а это как раз и привлекало. Не упустил из виду его покореженный чемодан и довольно протертую ткань костюма, что аж просвечивала и лопалась, точно луковая шелуха. Чтобы скрыть от остальных пустоты в подошве обуви, он никогда не садился, закидывая ногу на ногу, равно как и не снимал пиджак, потому что, так предполагал Тодд, рубашка, должно быть, вся латанная и штопанная различными лоскутами. У этого человека даже не имелось скромного пальто, и все же зимой на рассвете можно было увидеть его первым, выходящим раздать памфлеты и расклеить объявления, призывающие рабочих к восстанию против злоупотреблений их начальства или матросов выступить против капитанов и хозяев корабельных фирм. Хотя данная деятельность зачастую оказывалась совершенно бесполезной, потому что большинство адресатов представляло собой неграмотную массу. Его призывы к справедливости относились ветром и упирались в людское равнодушие.

Посредством тактичного изучения Джекоб Тодд узнал, что его друг работал в «Британской компании по импорту и экспорту». В обмен на мизерную зарплату и изнурительные условия труда, регистрировал различные товары, что проходили через портовую контору. Также там требовалось носить накрахмаленный воротник и начищенные ботинки. Весь его день проходил в плохо освещенном, почти что непроветриваемом помещении, где рядами располагались письменные столы один за другим, являя собой некую бесконечность, и были нагромождены кучи документов вместе с запыленными книжонками, что никто не пересматривал годами. Тодд поинтересовался насчет молодого человека у Джереми Соммерса, хотя последний не очень-то и понял, однако, заглянув в записи, сказал, что не имеет никаких личных отношений со своими подчиненными и едва мог бы узнать их, глядя исключительно на имена. Обратившись к другим источникам информации, удалось узнать, что Андьета жил со своей матерью, про отца же там ничего не упоминалось. Можно было предположить, что тот являлся каким-то моряком, а мать – одна из тех обездоленных женщин, что трудно причислить к какой-либо социальной категории, возможно, даже незаконнорожденная либо отвергнутая семьей. У Хоакина Андьета были андалузские черты лица и возмужалая привлекательность юного тореро; все в нем говорило о твердости, пластичности, умении владеть собой; движения были точны, молодого человека отличали напряженный взгляд и потрясающая гордость. Утопические идеалы Тодда упирались в незыблемое чувство реальности. Тодд проповедовал построение коммунистического общества, без священников и политиков, демократично управляемого моральным законом, единственным для всех и не подлежащим обжалованию.

- Да вы на Луне, мистер Тодд. У нас много дел, поэтому не стоит терять время, обсуждая фантастические идеи, - прервал его Хоакин Андьета.

- Но если мы не начнем представлять себе совершенного общества, как же тогда станем его создавать? – возразил другой, торжественно поднимая свою тетрадь, раз от раза становящуюся более объемной. В ней постепенно накапливались планы идеальных городов, где каждый житель следил за питанием, а дети росли здоровыми и счастливыми под присмотром общины ввиду отсутствия частной собственности, равно как и невозможности бороться за собственность детей.

- Мы должны улучшить то бедственное положение, в котором мы здесь живем. Первым делом нужно объединить рабочих, бедноту и индейцев, наделить землей крестьян и лишить власти священников. Необходимо изменить и конституцию, мистер Тодд. Здесь правом голоса наделены исключительно собственники, другими словами, правительство составляют богачи. Бедняки же не в счет.

Для начала Джекоб Тодд выдумал изощренные способы, которыми и решил помочь своему другу, но вскоре должен был от них отказаться, потому что последнего оскорбляли данные инициативы. Поручил ему кое-какую работу, выступавшую предлогом для того, чтобы дать денег, но Андьета выполнил все на совесть, а затем сам отказался от какой-либо за нее оплаты. Если Тодд предлагал молодому человеку табак, рюмку бренди либо зонт в очередную грозу под вечер, Андьета реагировал на подобное с ледяным высокомерием, что вызывало в самом Тодде смущение, а порой, и обиду. Мужчина никогда не касался своей личной жизни либо своего прошлого, казался бесконечно сдержанным, когда приходило время вступить в беседу на революционные темы либо прочесть затрагивающие почти каждого лекции в библиотеке, пока его не охватывала атмосфера приближающихся к концу подобных встреч. Тогда не располагал даже несколькими монетами, чтобы отправиться в таверну с остальными, и, соответственно, не принял приглашение, оплатить которое был не в состоянии.

Эту ночь Тодд не мог вынести еще более ввиду некой неопределенности, почему и отправился в лабиринт портовых улиц, где была возможность спрятаться в тени порталов и в поворотах этих нелепых переулков. Они, согласно людской молве, были к тому же скрытными, чтобы туда никогда не проник сам дьявол. Где и увидел Хоакина Андьета, закатывающего вверх брюки, снимавшего обувь, затем заворачивающего ее в газетный лист, чтобы последняя сохранилась как можно бережнее и долее в потрепанном чемоданчике. Оттуда вытащил непонятные шлепанцы сельского жителя, в которые и обулся. В этот поздний час ходили взад-вперед лишь немногочисленные неприкаянные души и копающиеся в помойке бродячие коты. Чувствуя себя точно вором, Тодд продвигался в темноте, чуть ли не наступая на пятки своему другу; мог отлично слышать взволнованное его дыхание и бесконечное потирание рук друг о друга, чтобы хоть как-то справиться с леденящим ветром. Идя следом, мужчина добрался до монастыря, на подходе к которому пришлось преодолеть один из узких переулков, типичных для этого города. Смрад от мочи и испражнений обдал лицо мужчины, по этим кварталам полиция, отвечающая за общественный порядок в плане гигиены, которая своими длиннющими руками снимала крышки со стока нечистот, проходила крайне редко. И тогда он сразу понял предусмотрительность Андьета, проявившуюся в снятии его единственной обуви: тот не знал, на что можно наступить, ведь ноги так и утопали в зловонной жидкости. Безлунной ночью крайне слабый свет проникал между сломанных ставень, большинство которых было без стекол - вместо них стояли картон либо доски. Можно было смутно что-то различить, глядя через пазы внутрь убогих комнат, еле освещенных свечами. Легкая дымка придавала окружающей обстановке почти нереальный вид. Наблюдал за Хоакином Андьета, зажигающим спичку, защищая последнюю от свежего ветерка своим телом, достающим ключ и открывающим дверь при дрожащем свете от пламени свечи. Это ты, сынок? И тогда ясно услышал женский голос, что был намного отчетливее и моложе, нежели ожидалось. Дверь тотчас закрылась. Тодд еще долго оставался в темноте, наблюдая за этой хижиной с огромным желанием начать колотить в дверь, желанием, что возникло не столько из-за любопытства, сколько ввиду докучливого чувства к его другу. Ах ты, черт, я снова в дураках, - наконец, прошамкал он. Затем, полуобернувшись, направился в «Объединенный клуб» промочить горло и почитать газету, но прежде чем раскаяться, оказался неспособным противостоять контрасту между крайней нищетой, которая только что осталась позади, и этими, с хрустальными люстрами, салонами, обставленными кожаной мебелью. Молодой человек вернулся в свою комнату, объятый порывом сострадания, что порядком напоминало прошлую лихорадку, от которой почти удалось излечиться уже в первую неделю пребывания в Чили.