Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 108

На ночь из предосторожности галиот несколько удалялся от берега, держась под малыми парусами на одном месте, а днем подходил совсем близко, и тогда к бортам галиота подплывали местные жители на своих лодках. Командир галиота Иван Степанович Круков запретил допускать на палубу больше трех индейцев, опасаясь неожиданного нападения. Индейцы были вооружены луками, копьями и рогатинами. У некоторых имелись ружья.

На индейских лодках лежали шкуры морских бобров, оленьи кожи, вареная и соленая рыба. За нитку бисера в шесть вершков индейцы отдавали большого свежего палтуса. Но шкуры бобров ценили дорого, и покупать у них меха было невыгодно. Кадьякец Федор Яковлев рассказывал, что эти индейцы лесные, а рыбу и бобров у них промышляют рабы из племени колошей.

Тихие попутные ветры держались несколько дней. Иногда наползал туман. И тогда птицы с лета ударялись в паруса и падали на палубу. Промышленные ловили удочками треску и варили уху.

На галиоте чинили паруса, приводили в порядок такелаж, просушивали меховую одежду. Все были довольны. Тихая погода не часто случалась в этих местах.

То и дело встречались морские бобры, лежавшие на воде брюхом кверху или игравшие на спокойной поверхности океана. Встречались и самки с детенышами, они держали их на брюхе, обняв передними лапками. На проходившее мимо судно звери не обращали ни малейшего внимания.

В эти тихие дни жена командира, Елена Петровна, чувствовала себя сносно. Она перечитывала французские романы или вязала шерстяные вещи для себя и мужа.

Но жизнь на галиоте, насыщенная опасностями и тревогами и вместе с тем однообразная и скучная, изрядно ей надоела. Ее угнетало общество грубых, почти безграмотных мужиков. Она часто вспоминала родителей, свой дом в Москве, яблоневый сад… А когда дул пронзительный ветер, на море вздувались высокие волны и галиот бросало как щепку, Елена Петровна проклинала свою жизнь. Однако она по–прежнему уверяла мужа, что иного счастья, чем быть с ним вместе, она не хочет.

Промышленные на бриге были отчаянные люди, готовые на все, привыкшие к тяжелым невзгодам. Не раз и не два им приходилось терпеть кораблекрушение, тонуть в море или страдать от голода и холода на чужом пустынном берегу.

Задушевные друзья каргополец Евдоким Макаров и пензяк Касьян Овчинников сидели на палубе, прислонясь спинами к фок–мачте, и тихо разговаривали.

— Разветрило океан–батюшко, — вздохнув, сказал Овчинников. — Тишь да благодать. Смотришь — и душа трепещет. Песню бы сейчас.

— Не любит командир, когда на палубе песни поют. А ты сказку, Касьян, сказывай, отведи душу.

— Эх, — отозвался Овчинников, — сказка сказкой, а песня песней. — И сразу стал приговаривать быстрым внятным говорком.

Так же внезапо, как начал, Овчинников замолчал.

— Неделю в море без толку болтаемся, время золотое уходит, — после долгого молчания снова сказал он. — Мысы да заливы описываем, а если бы промысел — все, глядишь, к паю добавок.

Надо пояснить, что весь доход от зверобойного промысла делился на паи, по числу работающих для компании русских промышленных и служителей. Каждый пай в свою очередь делился пополам. Одна половина принадлежала компании, другая доставалась промышленному.

— Да куда тебе деньги? На табак да на водку всегда хватает.

— Куда? Странный ты человек. Да у меня отец в России, на помещика спину гнет. Семеро детей кормит. Выкупить бы…

— Давно бы выкупил. В Охотске меньше бы пил…

— Эх, Евдокей, далека больно Пенза–то. Пока едешь, сотни рублей в трубу вылетят. И боязно: закуют в кандалы, пороть будут. У меня грехов много. А я от кнута в здешних свободных местах вовсе отвык.

Приятели принялись рассматривать огромное стадо китов. Животные подходили совсем близко к паруснику, выбрасывая высокие фонтанчики воды, и издавали звуки, похожие на тяжелые вздохи…

Иван Степанович Круков долго не мог привыкнуть к порядкам, царившим на судах компании. Ничего общего с порядками в английском флоте. Ничего общего с положением на российских военных судах. Конечно, командир оставался командиром, и все его приказы строго выполнялись.

Иван Степанович давно понял, что, несмотря на большую практическую подготовку на русских и английских военных кораблях, плавание у американских берегов с рукописными картами или совсем без карт — трудное и опасное занятие.

Часто приходило в голову, что три года плаваний здесь, у американских берегов, научили его больше, чем пять лет в английском флоте, и в навигацких делах компанейский приказчик оказался не менее хорошим наставником, чем командиры английских кораблей.

Промышленные очень строго относились друг к другу, когда дело касалось корабельной службы и выполнения приказов командира. Нерадивых наказывали по общему приговору, и, как правило, очень сурово.

С недавних пор на компанейских кораблях завелись новые порядки. Некоторые морские офицеры, прибывшие по просьбе правления в Америку, смотрели на свою службу как на способ обогащения, другие пьянствовали, совращая промышленных. Но Иван Степанович был нрава тихого и трезвого и ничего такого не допускал.

На десятый день плавания на палубу галиота поднялся незнакомый кадьякец. Оружия при нем не было.

— Хочу видеть начальника, — сказал он по–русски. — У меня важное дело.

— Говори, что за дело, — полюбопытствовали промышленные.

— Скажу только начальнику.

Промышленные проводили кадьякца к Ивану Степановичу. Прежде чем начать разговор, кадьякец расстегнул ворот русской рубахи и показал нательный крест.

— Поп шелиховский дал, Иваном назвал. Отец у меня русский, Федор Сорокопудов. Правду буду говорить.

— Говори, я тебе верю.

— Страшное дело.

— Говори, — повторил Иван Степанович.

— Капитан Ричард Хейли задумал разбить нашу крепость на Ситке, а всех русских и кто с ними — убить. Надо тебе идти в крепость, помогать.

— Капитан Хейли сам будет разорять крепость? — усомнился Круков.

— Почему сам? Колоши нападут. Он дал вождям пушки, ружья и порох. Всех русских убьют.

— Но ведь вожди ситкинских индейцев — друзья Баранова?

— Пусть не верит им Баранов. Не друзья, а враги.

Командир Иван Степанович Круков совсем недавно встречал индейских вождей острова Ситки в гостях у Баранова. Получив богатые подарки, они клялись в верности. У правителя Русской Америки тогда не было никаких подозрений.

— Откуда ты узнал эти новости?

— Ты мне не веришь? — Креолnote 2[87] огорчился.

— Я верю тебе, но хочу укрепить свою веру.

— Хорошо, я два года работал у капитана Хейли матросом на его бриге «Провидение», а когда узнал, что задумал капитан, убежал. И вот я у тебя. Я захватил кинжал капитана Хейли.

Креол вытащил из ножен острый длинный нож и положил на стол. На белой ручке из слоновой кости Иван Степанович прочитал: «Роберт Хейли».

Все было очень похоже на правду. Командир спросил у Слепцова:

— Тимофей Федорович, как поступить надлежит?

— Надо своих выручать, — не задумываясь, ответил приказчик. — В крепости не ждут нападения, — добавил он. — Если ее захватят индейцы, русским пощады не будет.

На галиоте стояло шесть пушек. В запасе достаточно пороха. У всех промышленных огнестрельное оружие.

— Значит, советуешь идти на выручку?

— Советую.

Командир посмотрел на ветер, на паруса. Заметив, что ветер отошел немного к югу, скомандовал рулевому:

— Право на борт!

Рулевой стал поворачивать руль.

Промышленные побежали к парусам. Галиот «Варфоломей и Варнава» взял курс к острову Ситке.

— Как это интересно! — сказала Елена Петровна, отложив вязанье и мечтательно смотря на море. — Индейцы, английские пираты, русская крепость… Совсем как в авантюрном романе.

Около полуночи ветер усилился. С моря появилась крупная зыбь. К рассвету разыгралась буря. Ветер свирепо рвал паруса, гнул мачты, хлопал снастями. Пришлось закрепить все паруса, кроме зарифленного грота, под которым галиот держался в дрейфе.