Черное и белое (СИ) - "chate" - Страница 5

Ведомый новой идеей, я приоткрыл дверь и бросил магический поисковик, однако никаких ловушек магического происхождения в радиусе двух метров от двери не наблюдалось.

- Значит, все же в столовой.

Тихо притворяю дверь и возвращаюсь к кровати. Мазь начала действовать, так что двигаюсь я без особых проблем. Оглядев себя и свою комнату еще раз, вдруг что-то пропустил, я решаю сходить в столовую, тем более, что подошло время завтрака. Мне, правда, есть не хотелось, но ведь там я мог натолкнуться на ключик к разгадке.

В столовой было почти тихо. Взяв столь любимый мною компот и какую-то булочку, я сел за дальний угловой столик, чтобы не сильно привлекать к себе внимание, и принялся медленно цедить в меру сладкую жидкость, прикрыв глаза ресницами, чтобы без помех разглядывать входящих и выходящих студентов. Вот только все мои старания выявить хоть какой-то странный взгляд в мою сторону были напрасны. Никто меня не замечал, не говоря уже о том, чтобы показывать на меня пальцем или смеяться.

Многие студенты, вечером и ночью бурно отмечавшие встречу, еще спали, а те, кто уже проснулся, приходили в столовую, поражая зеленым цветом лица, брали крепкий чай со специальными настойками, протрезвляющими после бурных возлияний, пили их тут же, морщась и кряхтя, после чего сразу же уходили, даже не глядя в сторону еды. Все неизменно и предсказуемо. Из общей картины выбивались только первогодки, еще не успевшие раззнакомиться настолько, чтобы устраивать совместные попойки, и парочка таких же непьющих одиночек как я.

Глядя на первогодок, я невольно вспомнил себя на их месте. Неужели я тоже был таким неловким, с заинтересованно-глуповатым выражением лица? Наверное, был, хотя у этих ребят есть одно отличие от меня тогдашнего. При поступлении в академию мне было не шестнадцать, как большинству из них, а четырнадцать.

Когда дядя погиб, а наш дом чудом уцелел, мне было всего одиннадцать лет. Селяне из ближайшего поселка, незамеченного светлыми мародёрами, нашли меня в тот же день. Они похоронили убитых, а один мужчина даже предложил мне пожить с его семьей, пока не найдутся еще какие-нибудь мои родственники, но я отказался. В ту пору я считал себя достаточно взрослым, чтобы прожить одному, но, даже убедившись в том, насколько это было сложно, я не стал искать лучшей доли, а стиснул зубы и поклялся, что однажды восстановлю наш родовой дом в былой красе и величии. Каким же наивным и глупым я был тогда. Кое-как пережив первую одинокую осень, я чуть не замерз зимой. Хвороста, собираемого вокруг дома и на окраине леса, надолго не хватало, так что в растопку пошла мебель, хоть немного пострадавшая от огня или времени. Благо продукты в подвалах сохранились в целости, благодаря заклятиям, так что от голода я не страдал, хоть и пришлось экономить. Так же в целях экономии, я перебрался жить на кухню, так что мне приходилось топить всего одну печь, а спал я на полу, сложив друг на друга три матраца, с трудом спущенных сверху, укрываясь сразу двумя уцелевшими одеялами.

Вот тогда я и начал разговаривать сам с собой, а еще я вслух читал книги, не очень пострадавшие от огня, в которых можно было хоть что-то разобрать. Некоторые книги оказались чрезвычайно полезны, так как в них рассказывалось о домоводстве, и вскоре я уже мог заштопать свои рваные штаны и приготовить подбитую из лука птицу без особого труда.

Так прошло три года. Селяне все же не оставили меня, иногда навещая и снабжая продуктами, но большую часть необходимого я получал в городке, что находился в четырех часах ходьбы от дома. Светлые не смогли найти в доме тайников, так что я просто продавал понемногу мамины кольца и серьги, на что и жил все это время. Конечно, барыги, пользуясь тем, что я ребенок, не давали и четверти настоящей их стоимости, но ведь золотом сыт не будешь, так что я не возражал, молча забирая те монеты, что мне давали.

Когда же мне исполнилось четырнадцать, я понял, что дальше так жить не могу. Я буквально дичал, живя в одиночестве, но идти мне было некуда. Вот тогда я и услышал на базаре разговоры о новой магической академии. Поскольку терять мне было уже нечего, я собрал свои нехитрые пожитки, исправил в своей метрике пятерку на тройку, чтобы прибавить себе два лишних года, и пошел в город Саарон, где и располагалась академия.

Маги в приемной комиссии долго изучали мои документы, передавая их из рук в руки, пока один из них не поинтересовался, где мои сопровождающие, и почему я пришел один. Я честно ответил, что я сирота и давно уже живу один. Маг (позже я узнал, что это был светлый маг - куратор) потупился, кивнув каким-то своим мыслям, и сказал, что я принят. При этом ни один из магов, принимавших меня, не смотрел мне в глаза. Они все отводили взгляды, словно чувствуя свою вину передо мной. В тот день мне это казалось странным, но сейчас я вполне понимаю, о чем они тогда думали. Конечно, моя детская попытка исправить возраст, была мгновенно понята, но отправить обратно ребенка, который вполне мог бы и не выжить один, маги не смогли, за что я им несказанно благодарен по сей день, несмотря на все испытания, выпавшие на мою долю в стенах академии.

Первые пять лет мы обучались небольшими группами по десять – двенадцать человек, причем светлых и темных студентов в них было примерно равное количество. Так нас пытались примирить между собой, но получалось не очень хорошо. Хотя, в первую пару лет мы особо не буянили, ну, разве что устраивали мелкие пакости, присматриваясь друг к другу.

Только я и тут оказался на отшибе. Мой мелкий рост и оставшаяся детская угловатость не вызывали у сокурсников ничего кроме смеха, так что друзей я для себя так и не нашел, тем более, что с первых дней я приобрел славу заучки. Многие молодые маги (как светлые, так и темные) выросшие в смутные военные времена, читали и писали с трудом, некогда им было учиться, и некому учить. Я же не только бегло читал, но и легко осваивал проходимый теоретический материал, поскольку большую его часть уже знал, изучая домашние книги. Учителя меня хвалили, говоря, что я впитываю знания как губка, а сокурсники тихо ненавидели, даже те, кто должен был поддерживать, поскольку были со мной «одной масти». Меня считали маменькиным сынком, получившим домашнее образование, а я был слишком гордым и независимым, чтобы объясняться с кем-либо по поводу своей жизни, вот и остался один, хотя попытки завести друзей делал неоднократно.

Когда же началось распределение по специализациям, на шестом году обучения, и я выбрал целительство, стремясь продолжить родовую линию, я вообще превратился в изгоя. За все послевоенное существование академии я стал первым и единственным темным, пошедшим на целительство. Светлые меня презирали, темные сторонились и не понимали, даже учителя поглядывали искоса. Еще бы, ведь на нашей специализации все преподаватели были исключительно светлыми. Чему они могли меня научить, ведь исходные силы наши слишком сильно различались? Только теоретическим знаниям. До всего остального я доходил своим умом, используя наши уцелевшие книги и библиотеку академии, в которой по магии хаоса было совсем немного книг, да и те едва дышали от ветхости.

Кроме теоретических и практических занятий по магии, у нас были уроки по истории, этикету, геральдике, географии и, самое главное, боевые искусства. Вот тут-то недовольные моими успехами в учебе студенты и нашли способ отыграться. Физической силой я никогда не отличался, и из оружия знал только лук, которым владел «на отлично», ну и совсем немного кинжал, так что я довольно быстро превратился в вечного проигравшего. Хотя, надо отдать должное учителю, он не бросил слабого ученика, а взялся обучать меня дополнительно, так что теперь я вполне сносно орудую кинжалами, боевым шестом и разным метательным оружием. Меч тоже могу держать в руках, но хорошего мастера-мечника из меня все же не получилось. Данные не те, как говорил преподаватель.

Вспыхнувшая в противоположном конце столовой ссора, отвлекла меня от воспоминаний. Два первогодки, светлый и темный, не поделили что-то у раздаточных столов. Тут же рядом с ними оказался кто-то из старших студентов, чтобы растащить драчунов и сделать им строгое внушение. Когда миротворец обернулся, я даже вздрогнул, узнав одного из самых ярых своих преследователей – Дантиро Толли.