Моя жизнь со Старцем Иосифом - Филофейский Ефрем "Старец Ефрем Филофейский" - Страница 9

— Ох, Ефрем, как ты опять все это потащишь?

— Давай сюда все.

Взял я бидон. Как же теперь подниматься? Туда, за молоком, я шел три часа, а возвращался — пять, без отдыха. Начал подниматься по выдолбленным ступенькам горы. Казалось, здесь-то я и отдам концы.

Наконец, сам не знаю как, дотащил я все это наверх. Для Старца у нас был устроен навес от солнца, потому что кустарник совсем не давал тени. Под ним Старец занимался рукоделием, и там, рядом с ним, мы ели. Мы ставили столик и собирались вокруг Старца. Я подошел и рухнул перед ним.

— Старче мой…

— Добрался?

— Добрался, еле жив. Вот, Старче, принимай.

— Ступай отдыхать, а я со всем этим разберусь.

Там были помидоры, баклажаны, дыни, которые нам дал отец Даниил, — все я вручил Старцу. Не знаю, что он с этим сделал, я просто упал. Не помню, сколько я отдыхал и когда проснулся. Не помню даже, что стало с молоком…

Отец Афанасий вернулся через неделю. Он закричал снизу: «Отец Арсений!» Старец сказал: «О, жив отец Афанасий! Слава Богу! Спуститесь к нему. Кто знает, что он там принес». Мы спустились. В монастырях, когда слышали, что пришел монах Старца Иосифа, охотно давали много всего, потому что Старец был известен как подвижник. Иногда люди давали и какую-нибудь одежду, обувь. Но все то, что в этот раз принес отец Афанасий, сгнило и превратилось в кашу. Виноград, сухари, маслины — все, что дали ему в монастырях, через которые он проходил. Помидорам — неделя. Представляете, во что они превратились? Как бы то ни было, мы все это подняли.

Отец Афанасий, подойдя к Старцу, сопел, как тюлень. Старец, искусный психолог, встретил его тепло. Он знал, что таскавшему тяжести и усталому человеку трудно перенести выговор.

— Отец Афанасий, что с тобой, что случилось?

— Что случилось? Помыслы случились.

— Какие помыслы?

— Как только я добрался туда, устал и лег спать. И помысл мне говорит: «На что им молоко? Ступай за помидорами». Что мне было делать?

— Хорошо, отец Афанасий, приключения тоже нужны.

— Тысяча извинений!

Старец его успокоил. Он, видимо, думал: «Как бы там ни было, а человек трудился. Если я ему еще добавлю, то это будет слишком».

Поэтому и сказал Старец, что отца Афанасия сбили с толку помыслы о помидорах в Каракалле и что затем он пойдет на сбор винограда. Как Старец сказал, так и случилось. Вот какой был у нас Старец! Можно сказать, это был последний святой на Святой Горе.

Отец Афанасий бегал по делам — и старцы пребывали в покое. Я служил.

Отца Афанасия донимали помыслы. Старец подбадривал его:

— Давай, отец Афанасий, настрой свою скрипку. Не вешай нос! Прибавь голосочку!

* * *

Мы много трудились, мы очень много трудились. Целый день переносишь тяжести, а Старец ни на мгновение не прекращает тебя ругать. При этом жестокие условия жизни, бдение, помыслы, война со страстями, нападения бесов во сне и наяву. Ко всему этому, место, где мы жили, — очень суровое. Не так, как у нас сейчас: тепло, и печки, и батареи. У меня у первого все это есть. Тогда же было совершенно иначе. Но весь этот труд заложил фундамент, на котором, по молитвам Старца, я до сих пор стою на своих ногах. У меня, конечно, духовное малокровие, духовно у меня все просело, все пришло в упадок, но молитва Старца до сих пор держит меня на ногах.

И все же, как прекрасны были эти труды! Как прекрасны и благословенны были те годы! Сейчас я вспоминаю о них, вижу наши каливы, думаю о том, какая там была жизнь: Ватерлоо, по тяжести трудов и болезней! Это подвижническое и заполненное трудами время принесло плод благодати, непорочности, чистоты внутри и снаружи, в душе и теле — конечно, по молитвам Старца. Старец нас учил теории, направлял нас, чтобы мы не уклонились ни вправо, ни влево, помогал нам — вот так жизнь и протекала с духовной пользой. Суровое воспитание служило успокоению страстей и приобретению всего того необходимого, чего мы были лишены. Мы были молодые ребята и нуждались в таком суровом воспитании. Оно для нас являлось праздником, ибо мы знали, что этот труд будет снова и снова приносить благодать Божию.

У нас были искушения, помыслы, восстания страстей, но все это находилось под контролем Старца и не ускользало от нашего собственного неослабного внимания. Благодаря наставлениям Старца, наш ум хранил бдительность и всегда был готов прогонять противные Богу мысли сразу, как только они приходили, чтобы они не составили какой-нибудь греховный образ. Старец неусыпно наблюдал за всей нашей жизнью. Мы постились, совершали бдения, молились и старались не позволять уму вернуться назад, в мир. И правда, за пределы келлии, за ближайшие окрестности ум наш не выходил. Он устремлялся только ввысь.

Мы добровольно были лишены многих вещей с единственной целью — преуспеть духовно. Подвизались мы преимущественно ночью. Ибо ночь по своей природе помогает успокаиваться уму и дает время для молитвы.

Глава седьмая. Наше бдение

Главным делом нашего дня было бдение. Все совершалось ради того, чтобы нам было удобно творить ночную молитву. Тогда, в пустыне, наш устав велел вставать ото сна после захода солнца и приступать к молитве. После пробуждения мы выпивали по чашечке кофе — лишь для того, чтобы это помогло во время бдения. Пить кофе перед ночной молитвой велел нам Старец. Исключение составляли те, кто кофе пить не мог. Немощным братьям разрешалось немного перекусить для подкрепления сил. После кофе мы клали поклон Старцу и молча, не говоря ни одного слова, расходились каждый в свою келлию. И там, по методу и способу, которым нас научил Старец, мы приступали к молитве и бдению. Мы произносили Трисвятое, затем садились на скамеечки и предавались скорби, памяти о смерти, воспоминанию о Христовом распятии. Ничего другого нам на ум и не приходило. После пробуждения у нас все время была память смертная.

Старец нам говорил, что ум сразу после сна — отдохнувший, чистый. И поскольку он находится в таком состоянии чистоты и покоя, это самое подходящее время сразу дать ему, как первую духовную пищу, Имя Христово. Садись на свою скамеечку и, прежде чем начнешь творить молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!», на несколько минут задумайся, поразмышляй о смерти. Так нас учил блаженный Старец, вся жизнь которого была ничем иным, как непрестанным побуждением себя к молитве.

Так мы все сидели по келлиям, затворившись в темноте. У нас были только четки и поклоны, поклоны и четки — больше ничего. Я закрывался иногда на два, иногда на три часа, творя умную молитву. Часто я сидел и пять часов. Лишь только мой ум затуманивался и меня начинало клонить ко сну, я выходил во двор. Когда мы уставали от умной молитвы, Старец нам советовал читать, размышлять о духовных вещах, вспоминать свои грехи и вновь возвращаться к умной молитве.

Давал он и такое наставление. «Смотри, — говорил мне Старец, — когда я не нахожу утешения от молитвы, я пою заупокойные тропарики, один, другой, и плачу. Вспоминаю смерть и тому подобное. И ты, дитя мое, если не идет молитва, если она не действует сама и не сильна, обратись к плачу, чтобы получить пользу от него. Не находишь пользы от плача, обрати ум к Распятию Христову. Не можем получить пользу от этого, обращаем ум к нашим грехам. Если и при этом ничего не выходит, вспоминаем наши немощи, отмечаем, в чем они проявляются, чтобы на следующий день подвизаться в борьбе с ними». Исчерпывающее поучение. Не вокруг да около, а по существу. Не в бровь, а в глаз.

* * *

Зимой было холодно, кости мои ныли, но ни спирта, ни керосина у нас не было.31 Бдение давалось нам с боями, но это было настоящее бдение: восемь-десять часов с молитвой, с поклонами, со злостраданием и удручением не души, но тела, ибо не было у нас комфорта, который есть сейчас.