Моя жизнь со Старцем Иосифом - Филофейский Ефрем "Старец Ефрем Филофейский" - Страница 27

— Замечаешь что-нибудь? Чувствуешь что-нибудь? Ощущаешь благодать Божию?

— Нет, батюшка.

— Убирайся вон! Животное! За столько времени ты ничего не заметил? У меня сердце просветлело и возрадовалось, а у тебя — ничего? Ты что, совсем тупой? Что ты делаешь все это время?

— Я и сам не знаю, что я делаю.

— Ладно, отправляйся в свою келлию и там читай молитву.

Пошел я в свою келлию за стеной и начал: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Он мне застучал в стенку.

— Молча, про себя! Умом своим молись, ты мне мешаешь!

У меня не получалось: мои мысли разбегались, внутренняя речь не шла, ум буксовал, меня борол сон. Но двигаться, чтобы не уснуть, мне в моей келлии было негде. Я боялся, что, заснув, упаду и ударюсь. Чтобы не спать, я начал шептать: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» У отца Арсения был хороший слух до самой его смерти в девяносто семь лет. Он слышал чутко, как младенец. Он меня услышал и — тук-тук! — постучал в стену моей келлии. Я понял, что он меня зовет, и пошел к нему.

— Почему ты разговариваешь?

О Боже мой! Смилуйся!

— Прости, батюшка.

Я вернулся и продолжил молиться. Мой ум не шевелился, молитва не шла, меня одолевал сон, и я вынужден был очень тихо шептать. Но отец Арсений вновь меня услышал! И опять застучал: тук-тук!

— Я же тебе объяснил! Умом!

Я рассказал обо всем Старцу. Он ответил:

— Ладно, шепчи ее. Ничего, подрастешь. Твори молитву восемь часов. Мы молимся по десять-двенадцать. Ты — еще молоденький жеребенок. Мы пока не оседлали тебя. Когда положим на тебя седло, тогда и ты будешь молиться десять-двенадцать часов.

* * *

В самом начале у меня были и другие трудности. Я не мог произносить Имя Христово. Мне казалось, что мой ум буксует, внутренняя речь никак не двигалась. Даже слово «Господи» я не мог сказать. Что же это было? Старец мне сказал:

— Не огорчайся, вавулис. Будь настойчивым. Это скорлупа. Стучи — и расколется. Когда скорлупа расколется — гм, тогда!.. Это как семя, лежащее в земле. Когда оно начинает прорастать, его росток пробивается через засохшую корку земли — оп! оно пробилось и, продолжая расти, вырастает. Так и когда отступит фронт врага — оп! ты начнешь наступление и будешь радоваться, завоевывая то одно, то другое разные места. Ты будешь это видеть, будешь радоваться, и у тебя будет расти аппетит для большего. И так далее.

И слово становилось делом. Молитвами Старца мы совершали свою молитву. Бывало, мы три, четыре, пять часов совершали умную молитву, со склоненной головой, с умом, пребывающим в духовном сердце, в дыхании Божием. Иногда я поднимал голову, чтобы глотнуть воздуха, но меня тянуло обратно внутрь. Почему меня тянуло внутрь? Душа, вкусив, говорила: «Не ищи ничего другого. Вот оно, сокровище. Стучись!» Ах! Это было сокровище! Воистину!

* * *

Когда какой-нибудь брат присоединялся к нашей общине, первым наставлением Старца было требование понуждать себя к молчанию и Иисусовой молитве.

— Дитя мое, Иисусова молитва! Я хочу слышать, как ты говоришь Иисусову молитву.

Мудрый учитель знал, что если новоначальный будет хранить молчание и творить молитву, то этим он заложит крепкий фундамент, и это станет хорошим знаком для его будущего. Старец непрестанно говорил нам об этом и наблюдал, чтобы мы постоянно пребывали в молчании с молитвой. Дальнейшая жизнь полностью подтверждала, что тот брат, который понуждал себя главным образом к этим двум вещам — молчанию и молитве, действительно полагал доброе начало и закладывал фундамент своего духовного жилища. Это было не просто теорией Старца, мы видели, как это исполняется на деле.

Именно поэтому он и говорил нам:

— Я от вас ничего не хочу. Я буду готовить, буду вам служить. Мне нужно только одно: чтобы вы день и ночь молились, каялись и прежде всего плакали. Не хочу ничего другого, только понуждайте себя к молитве и слезам день и ночь.

* * *

В самом начале нашей монашеской жизни Старец сказал: «Чада, когда мы приходим из мира, наш ум очень занят тем, чем мы жили в миру. Наше воображение наполнено образами, страстями, впечатлениями, мыслями, а вместе с этим мы тащим с собой и тонны гордости. Весь этот мир страстей имеет и соответствующие страстям помыслы и представления. Если мы постараемся оторвать и удалить ум от всего этого ради молитвы, у нас ничего не получится. Почему? Потому что душевно мы слабы, но сильны в страстных мечтаниях. И поскольку мы не можем держать молитву умно, тогда, согласно отцам Церкви, преданию наших Старцев, согласно священному аскетическому преданию, мы должны стараться молиться устно, чтобы звучанием молитвы оторвать ум от мечтаний. Мало-помалу молитва усладит ум и оторвет от мирской пищи и вращения в мирском, затем постепенно затворит его внутри самого себя вместе с непрестанной молитвой. Поэтому прекратим празднословие, чтобы все свое время занять молитвой. Ведь ум бродит по всему оставленному нами миру. И если мы не заложим этот фундамент — непрестанную устную молитву, то невозможнейшим из невозможного будет для нас положить доброе начало нашему духовному и монашескому преуспеянию».

И действительно, все это мы видим в жизни. Никто не может подвергнуть сомнению и оспорить эти слова. Если же кто и захочет, то столкнется со скалой опыта, и так обнаружится, что у него самого нет никакого опыта монашеской жизни.

Старец также наставлял нас: «Едва вы откроете глаза, тотчас принимайтесь за Иисусову молитву. Не позволяйте уму начать думать обо всем подряд и лишь через некоторое время вспомнить, что надо творить молитву. Если вы так себя станете понуждать, то и Бог вам поможет. Это станет для вас святым навыком — чтобы молитва, едва вы откроете глаза, была у вас весь день на первом месте. После этого вы будете трудиться и при этом говорить молитву. Тогда будут освящаться и благословляться труд, уста, язык, сердце, место, время, а прежде всего — человек, который произносит Имя Божие. И в дальнейшем, вооруженный молитвой, некоей Божественной силой, он станет неуязвимым для бесов, поскольку их попаляет и прогоняет Иисусова молитва».

* * *

Так, согласно наставлениям Старца, мы и начинали. Там была пустыня, никого рядом не было, и мы громко читали Иисусову молитву. Лишь только мы открывали глаза — давай, давай! Мы исполняли послушания, ходили с поручениями, таскали туда-сюда грузы — молитва «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» творилась непрестанно.

И в самом деле, польза была огромной. В душе была такая радость, такое умиление, было столько слез, что не передать. Часто от устной Иисусовой молитвы приходила такая благодать, что мы чувствовали в себе обилие Божественной любви, сильное восхищение ума. И во время послушаний ум каким-то удивительным образом пребывал не просто в молитве, но в созерцании Бога, в созерцании — ощутительном — иного мира.

То же происходило со мной, когда я толкал в спину Старца, чтобы помочь ему добраться ночью до церкви. Из-за своей болезни, водянки, он не мог карабкаться по крутым горным тропинкам. На спуске мы его поддерживали, а на подъеме — толкали. Часто бывало, что я подталкивал Старца сзади и при этом словно не был рядом с ним. Конечно, все это совершалось по его молитве. Ум мой был в другом месте. Он обходил дозором горнее, а потом я вновь приходил в себя и чувствовал, что нахожусь со Старцем и отцом Арсением. А затем вновь ускользал. Размышляя, я говорил себе: «Так вот какова духовная жизнь! Как величественно монашество! Что оно делает с человеком, как его преображает и изменяет! Сколь легким и духовным становится ум, как он преодолевает трудности и достигает тех пределов, о которых уже ничего не может передать словами!»

* * *

Какую бы работу мы ни делали, Старец взывал к нам: «Говорите, чада, молитву. Говорите ее громко!» Естественно, это значило не орать, но сдержанно, кротко произносить Иисусову молитву вслух. Иногда мы говорили ее и шепотом, чтобы не было шума, чтобы сильно не беспокоить ближнего, не беспокоить брата. Но совсем мы ее никогда не прекращали.