Моя жизнь со Старцем Иосифом - Филофейский Ефрем "Старец Ефрем Филофейский" - Страница 24

Все это, хотя и может показаться преувеличением, если не ошибкой, было чрезвычайно полезно. Это стало для нас краеугольным камнем, прочным фундаментом, на котором было основано все. Потому что если бы мы так не поступали и не было бы таких наставлений и требований Старца, мы не смогли бы приобрести духовную устойчивость.

Многие прошли через общину Старца, но не остались в ней. Они не смогли соблюдать наши правила и вести такой же образ жизни.

* * *

Как прекрасна была эта жизнь! Никаких забот! Я совершенно не знал, что происходит в миру, за пределами каливы. Понятия не имел. Старец нам не позволял этого знать. Пропадает мир, не пропадает, куда катится — меня это не касалось. Мы ни о чем не ведали. Знали только, как нам вместе жить. И Бога. Ничего другого мы не знали.

Чтобы нам поговорить, чтобы сказать хоть слово брату, нужно было хорошенько все взвесить. Помысл мне говорил:

— Скажи это.

— Ну, допустим, я сказал. Есть в этом необходимость? Нет.

— Но ты все-таки скажи.

— Раз нет необходимости, не скажу.

Да, я стал немым — и мне не о чем было разговаривать. Я говорил только со Старцем и с отцом Арсением. И хотя мы хранили молчание, между нами была большая любовь. Неимоверная любовь. Один за другого приносил себя в жертву. Внешне казалось, что я не разговаривал со своим братом, но в душе я мысленно его обнимал.

* * *

Как-то раз пришел мой бывший духовник, отец Ефрем. Отец Иосиф Младший разговаривал с ним, они обсуждали последние новости. И хотя мой духовник был тем, кто в миру помог мне избрать монашеский путь, для меня он был теперь совершенно… нет, не посторонним, а посетителем, с которым мне не следовало обмениваться ни одним словом. Если у меня есть Старец, то о чем разговор?

Старец заметил:

— Малой, смотри, сколько уже разговаривает отец Иосиф с твоим бывшим духовником.

— Я говорить с ним не буду.

— Да я знаю, что ты не будешь.

Старец все знал, от него ничто не ускользало.

— Брат Иосиф старше меня, а я деревенщина, о чем мне говорить?

— Сколько ты молчишь теперь, столько будешь говорить посреди Церкви. И придет день, когда ты это увидишь.

Старец говорил пророчески. Но откуда мне было знать, что он имел в виду? Я был совершенной дубиной в этих вещах. Я верил, что он говорит нечто важное, но понятия не имел, что именно. Я думал, он имеет в виду, что я в какой-то церкви буду говорить. Но что же я мог там сказать? Теперь, после того как пророчество Старца исполнилось, я понимаю его слова. Старец подразумевал Церковь Христову. Ведь я нахожусь теперь за пределами Святой Горы, тут и там, в миру, в городах, в других странах, и мне приходится проповедовать и беседовать с людьми.41

Однако тогда я непрестанно думал лишь о смерти и поэтому ответил Старцу:

— Старче, из этой каливы я уйду только на Небо.

* * *

Молчание у нас было абсолютное. И это молчание создавало тишину и спокойствие, а от этого непроизвольно возникал в человеке плач. Ты видел, как приходит Божественное вдохновение, помыслы, разжженные Божественным действием, от чего в душе монаха возникает некая теплота, некое горение сердца. Так говорит и Авва Исаак Сирин: «Когда в сердце монаха предстоит родиться духовному младенцу, душа накануне этого чувствует взыграние младенца и так обнаруживает приближение родов», то есть возрождение души во Христе42

И эти состояния возникали попеременно — то одно, то другое. Как говорит об этом Авва Макарий Египетский, душа монаха переживает разные духовные состояния одно за другим. Иногда он чувствует себя воином Христовым, прекрасно вооруженным, ужасным для врага и вызывающим бесов на войну. Иногда — невестой Христовой, украшенной для Жениха своего Иисуса. Иногда — чадом Божиим, ощущающим в себе Отца Светов, чувствующим такую близость, какая бывает у дитяти к родителю, и сыновнее дерзновение к своему Небесному Отцу.

И часто, от преизбытка благодати ночью, одно из этих состояний продолжалось и днем. Тогда день протекал в некоем нерушимом мире, и этот мир вновь приводил к созерцанию Бога.

Мы не только не давали нашему языку празднословить, но мы даже не позволяли себе подумать о чем-то, кроме Бога. И молчание, молитва, созерцание создавали некую печаль, но печаль благую. Была ли это память о смерти, или память о суде Божием, или память о своих грехах — о чем бы ни был мой помысл, слезы текли ручьем. Не проходило ни дня, ни часа, когда глаза не были бы двумя источниками слез. Слезы не прекращались ни днем ни ночью. Даже подушка орошалась нашими слезами, прежде чем нас одолевал сон. Хотя часто слезы текли без какой-либо определенной причины, нельзя было сказать, что я не знал, почему плачу, — я плакал от умиления души. И благодаря тому, что ум в таком состоянии становился более легким и чистым, естественным образом приходила святая память о Боге. И все, что ей предшествовало, в результате, возрастало.

Все это было плодом молитв Старца. Плодом его собственных слез, которые он проливал за нас. Он сам об этом нам говорил. Однажды я спросил его:

— Старче, почему вы столько поститесь, будучи уже весьма изнуренным?

И он мне ответил:

— Потому, дитя мое, что хочу подвизаться, дабы благой наш Бог дал вам Свою благодать.

Следовательно, дерзновение Старца посылало нам это благословение Божие. Никогда у меня даже в мыслях не промелькнуло, что происходившее с нами было результатом наших собственных усилий. Это и есть мое самое главное убеждение.

Глава четырнадцатая. Послушание

Старец Иосиф подвизался крайне сурово, лишь в житиях великих святых можно встретить такие подвиги. Однако этот великий подвижник подчеркивал, что послушание имеет для нас большее значение, чем любой иной подвиг.

Он говорил: «Молитва проистекает от послушания, а не послушание от молитвы. Оказывай послушание теперь, и тогда к тебе придет благодать».

Старец нам объяснял и подлинный смысл послушания, говоря так: «Святые отцы учат пребывать в высочайшей из добродетелей — послушании, чтобы мы стали подражателями Иисуса. В этом цель их учения. То есть они хотят, чтобы послушанием мы очистили ум от различных страстей, очистили себя от страсти угождения собственной воле и через это получили Божественную благодать. Главная цель ученика, с которой он идет к Старцу и оказывает ему совершенное послушание, состоит в том, чтобы Старец, горя любовью Христовой, передал ему богатство своей добродетели».

Сказал он мне и следующее: «Знай, что ни умная молитва, ни Божественное Причащение, ни бдение, ни иной какой-либо подвиг не спасает монаха так, как послушание. Если ты оказываешь послушание, то годишься для рая. Если не оказываешь послушания, то, хотя бы ты и причащался, и служил литургию, и творил умную молитву, тебе уготован ад. Здесь не существует среднего. Оказываешь послушание? Даже если ничего другого ты не сделаешь, будешь в раю, ибо подражаешь Христу, Который оказал послушание Своему Отцу. Все, что делается по своей воле, без послушания, забирает себе диавол». Вот что он мне сказал. И я сохранил это как догмат. И теперь я передаю это моей общине.

И еще он нам говорил: «Если монах не берется крепко за послушание и Иисусову молитву с самого начала, то восплачь о нем. Слепым он родился — слепым умрет. Жаль только денег, потраченных на проезд до Святой Горы. Тот, кто примешивает свою волю к воле Старца, — прелюбодей. Одним словом, непослушный монах — это сын диавола».

И он нам объяснял, что только когда человек сокрушит свою гордость, он сможет заложить основание для своего духовного здания. Ибо присутствие гордости не дает Божией благодати оставаться в человеке. И единственный способ искоренить зверя гордыни — это послушание, отсекающее своеволие.