Серебряные коньки - Додж Мери Мейп - Страница 7

Ганс пристально посмотрел на мать.

– Ты когда-нибудь пробовала, мама? – вполголоса спросил он.

Она поняла его.

– Да, сынок, и не раз. Но отец только смеется или смотрит на меня так странно, что у меня сжимается сердце, и я перестаю расспрашивать его. Прошлой зимой, когда ты и Гретель оба лежали в лихорадке, когда у нас вышел почти весь хлеб, а мне нельзя было оставить вас и заработать хоть что-нибудь, я опять попробовала заговорить с отцом. Я гладила его по голове и тихонько спрашивала у него про деньги, умоляла его сказать мне, где они и что сталось с ними. А он схватил меня за руку и зашептал что-то такое непонятное, что у меня заледенела кровь. Наконец, когда Гретель совсем ослабла и лицо ее побелело, как снег, я подошла к нему и закричала – мне казалось, что так он скорее поймет меня: «Где наши деньги, Рафф? Знаешь ты что-нибудь о деньгах? Где мешочек и чулок, которые лежали в сундуке?» Но говорить с ним было все равно, что говорить с камнем, обращаться к нему…

Голос Метты звучал так дико, а глаза ее так блестели, что испуганный Ганс подошел к ней и положил ей руку на плечо.

– Полно, мама! – сказал он. – Постараемся забыть об этих деньгах. Я здоров и силен. Гретель тоже не ленится работать. Теперь нам уже нечего бояться нужды и, Бог даст, дела наши поправятся. Нам нужно только одно – чтобы ты была здорова и счастлива, для нас это дороже всех денег в мире. Не правда ли, Гретель?

– Да разве мама не знает этого! – рыдая, ответила Гретель.

Глава IV. Солнечный луч. – Успех Ганса

Волнение Ганса и Гретель встревожило и вместе с тем порадовало Метту, так как доказывало их любовь к ней.

Она вытерла глаза и со светлой улыбкой взглянула на своих детей, взглянула так, как может смотреть только мать.

– Нечего сказать, хороший разговор завели мы в канун Дня святого Николаса! – воскликнула она. – То-то я чувствую, что шерсть колет мне пальцы… Вот тебе монетка, Гретель. Пока Ганс сбегает за коньками, ты можешь сходить на рынок и купить себе пирожок.

– Позволь мне остаться с тобой, мама, – сказала Гретель, глядя на мать еще влажными, блестящими глазами. – Ганс купит мне пирожок.

– Как хочешь, моя девочка… Подожди минутку, Ганс! Я сейчас довяжу чулок, а другой у меня уже готов. Они связаны на славу, хоть шерсть, нужно правду сказать, немножко жестковата. Если ты поторгуешься хорошенько, то получишь за них три четверти гульдена. В таком случае купи не один, а четыре пирожка. И мы попируем в канун Дня святого Николаса!

Гретель захлопала в ладоши.

– Ах, как славно! Анни Бауман рассказывала мне, какие великолепные вещи бывают в это время в больших, богатых домах. Но и у нас будет отлично. Ганс купит себе чудесные новые коньки, да кроме того, у нас будут пирожки! А-ах!.. Только смотри, не помни? их, Ганс! Заверни их поаккуратнее, положи за пазуху и хорошенько застегни курточку.

– Конечно, конечно, не беспокойся, – серьезно ответил Ганс, понимая всю важность возложенного на него поручения.

– Мама, милая мамочка! – восторженно воскликнула Гретель. – Расскажи нам про святого Николаса! У тебя пока нет никакого дела – ты только вяжешь.

Мама засмеялась, увидев, что Ганс повесил свою шапку и приготовился слушать.

– К чему повторять одно и то же? – сказала она. – Ведь я уже сколько раз рассказывала вам эту историю.

– Расскажи, мамочка, пожалуйста, расскажи еще разочек! – упрашивала Гретель, садясь на деревянную скамейку, которую брат сделал ко дню рождения матери. Гансу тоже хотелось послушать рассказ, но, не желая показаться ребенком, он стал около печки и с самым равнодушным видом начал махать своими старыми коньками, которые держал в руке.

– Ну, хорошо, детки, я расскажу вам это старинное предание. Возьми-ка свой клубок, Гретель, да повяжи, пока я буду говорить. Для того чтобы слушать, тебе понадобятся уши, а не руки… Святой Николас, как вы знаете, великий чудотворец. Он покровительствует морякам, охраняя их от всякой беды, но больше всего заботится о детях. Давно-давно, когда святой еще жил на земле, один богатый купец послал своих троих сыновей учиться в Афины…

– Афины в Голландии, мама? – спросила Гретель.

– Не знаю, дитятко. Должно быть, так.

– Нет, мама, – возразил Ганс. – В географии говорится, что Афины в Греции.

– Ну что ж, может быть. Да и не все ли равно? Я слышала, что Греция тоже принадлежит нашему королю… Так купец послал своих сыновей в Афины. По дороге они остановились в плохой, жалкой гостинице, рассчитывая переночевать там, а наутро снова пуститься в дорогу. Они были великолепно одеты в бархат и шелк, как всегда одеваются дети богатых людей. Денег с ними было очень много – тогда носили их в поясе. А хозяин гостиницы был очень дурной человек. Он задумал убить юношей и взять себе их деньги и роскошную одежду. И вот ночью, когда все заснули, он вошел в комнату, где спали юноши, и убил всех троих.

Гретель задрожала от страха и всплеснула руками, а Ганс принял такой вид, как будто грабеж и убийство были ему нипочем.

– Но это еще не все, – продолжала Метта, едва двигая спицами, так как ей приходилось не только рассказывать, но и считать петли. – Худшее еще впереди. Этот разбойник разрезал тела юношей на кусочки и бросил их в кадку с рассолом, чтобы потом продать их под видом свинины.

– А-ах! – в ужасе воскликнула Гретель; она не в силах была удержаться, хоть много раз слышала этот рассказ.

Но Ганс оставался по-прежнему невозмутимым. Казалось, и соление человеческого мяса было ему не в диковинку.

– Да, он бросил куски в кадку с рассолом и думал, что никто не узнает о его преступлении. Но вышло не так. В эту самую ночь святой Николас видел вещий сон и узнал, что сделал хозяин гостиницы с тремя юношами. Хоть ему и ни к чему было торопиться, так как он был святой, но он все-таки на другой же день пришел в гостиницу и обвинил хозяина в убийстве. Тот сознался, рассказал, как было дело, ничего не утаивая, и упал на колени, умоляя святого простить его. Он чувствовал такое раскаяние, совесть так мучила его, что он стал просить чудотворца оживить убитых юношей.

– А что же святой Николас? – взволнованно спросила Гретель, хоть наперед знала ответ матери.

– Он, конечно, исполнил его просьбу. Куски мяса в одно мгновение срослись, и из кадки выскочили юноши. Они бросились к ногам святого Николаса, и он благословил их… Господи помилуй! Да до каких же пор будешь ты стоять здесь, Ганс? Если ты не пойдешь сию же минуту, то не успеешь вернуться засветло!

Метта совсем растерялась. Чуть не целый час пропал даром, да еще днем! Нет, такая роскошь не для бедных людей! Она сунула Гансу пару чулок и, как бы стараясь наверстать потерянное время, стала метаться по комнате, то поправляя горящий торф, то стирая со стола невидимую пыль.

– Ступай же, Ганс! – сказала она стоявшему около двери сыну. – Почему же ты не идешь?

Ганс обнял и поцеловал мать в щеку, еще свежую и румяную, несмотря на все невзгоды.

– Послушай, мама. Мне, конечно, очень хочется купить себе коньки, но… – тут он грустно взглянул на сгорбленную фигуру отца, сидевшего около огня, – но деньги лучше употребить на другое. Что если пригласить доктора? Может быть, он поможет отцу?

– Если бы у тебя было даже вдвое больше денег, Ганс, их не хватило бы на то, чтобы пригласить доктора. Да и никакой пользы не вышло бы из этого. Много гульденов истратила я на лечение, а все без толку: вашему бедному доброму отцу оно нисколько не помогло. На все воля Божья! Ну, ступай же, мой мальчик, и купи себе коньки.

Ганс вышел из дому с тяжелым сердцем, но вспомнив, с каким доверием, как откровенно говорила с ним мать, мало-помалу развеселился и стал насвистывать какую-то веселую песенку.

До селения Брук с его хорошенькими домиками, замерзшими каналами и вымощенными кирпичами улицами было недалеко. Оно отличалось замечательной образцовой чистотой. Все лоснилось там, все блестело, нигде не было ни пятнышка, но вместе с тем нигде не виднелось ни одной живой души. Селение казалось вымершим.