Копи царя Соломона - Хаггард Генри Райдер - Страница 15

– Кто бы это мог быть? – сказал я.

– Неужели вы не догадываетесь? – спросил Гуд.

Я отрицательно покачал головой.

– Да кто же, как не старый дон Хосе да Сильвестра! Больше некому и быть.

– Это совершенно невозможно! – проговорил я в волнении. – Ведь он умер триста лет назад!

– Желал бы я знать, что ему помешает продержаться хоть три тысячи лет в этой милой атмосфере? – спросил Гуд. – Если температура достаточно холодна, мясо и кровь сохраняются в столь же свежем виде, как новозеландская баранина; а здесь, уж кажется, достаточно холодно. Солнце сюда никогда не заглядывает; никакой зверь не заходит. Без всякого сомнения, тот самый невольник, о котором он упоминает, снял с него платье, а его оставил здесь… Этому человеку было не под силу его похоронить. Посмотрите-ка, – продолжал он, нагибаясь и поднимая какую-то странной формы кость с заостренным концом, – вот вам и обломок кости, которым он начертил свою карту!

С минуту мы рассматривали кость в глубочайшем изумлении, забывая все наши мытарства при этом необычайном и даже почти чудесном зрелище.

– Да, да, – промолвил сэр Генри. – А вот откуда он брал чернила! – И он указал на маленькую ранку, черневшую на левой руке мертвеца.

– Ну, кто видел что-нибудь подобное?

Сомневаться более не было никакой возможности, и я признаюсь откровенно, что это открытие совершенно меня ошеломило. Предо мною сидел давно умерший человек, и к самому тому месту, где он сидел, привели нас те указания, которые он оставил десять поколений тому назад. В моей собственной руке было то грубое перо, которым он их начертал; на его шее висел тот самый крестик, который целовали его умирающие уста. Мое воображение воссоздавало всю картину; я живо представлял себе этого путника, умиравшего от голода и холода и все-таки напрягавшего последние силы, чтобы передать миру великую открытую им тайну; представлял себе все ужасающее одиночество его смерти, столь для нас очевидное… Мне даже казалось, что я могу проследить в его резко обозначившихся чертах некоторое сходство с моим бедным другом Сильвестрой, его прямым потомком, умершим у меня на руках двадцать лет тому назад. Впрочем, может быть, это была одна фантазия. Как бы то ни было, он сидел тут, перед нами, точно печальное напоминание той ужасной участи, которая часто постигает дерзновенных, стремящихся проникнуть в область неведомого, и, по всей вероятности, он будет здесь сидеть в продолжение многих веков, увенчанный страшным величием смерти, и долго будет поражать взоры таких же странников, как мы, если только какой-нибудь странник когда-либо нарушит его одиночество.

– Пойдем отсюда, – сказал сэр Генри глухим голосом, – только сначала дадим ему товарища.

Он поднял труп готтентота Вентфогеля и посадил его рядом со старым португальцем. Потом нагнулся и разорвал гнилой шнурок, на котором висел крестик на шее мертвеца; его пальцы до того окоченели, что развязать шнурок он, конечно, не мог. Я же взял перо; оно лежит передо мною в ту самую минуту, как я это пишу; иногда я подписываю им свое имя.

После этого горделивый белый человек прошлых веков и бедный готтентот остались вдвоем на вечное бдение среди вечных снегов, а мы выбрались из пещеры на благодатный солнечный свет и продолжали свой путь, размышляя о том, сколько часов пройдет до тех пор, пока и мы не превратимся в то же, что они.

Пройдя около полутора миль, мы подошли к самому краю горного плато, так как «сосок», венчающий гору, поднимался совсем не из самого ее центра, как это нам представлялось из пустыни. Мы не могли рассмотреть, что было под нами, потому что утренний туман заволок весь окрестный пейзаж. Наконец верхние слои тумана немного поредели, и шагов за пятьсот ниже нас, в конце снежного склона, нам открылась зеленая луговина, по которой струился поток. Но это было еще не все. У самого потока, купаясь в лучах утреннего солнца, стояло и лежало целое стадо крупных антилоп, каких именно – на этом расстоянии различить было невозможно.

Это зрелище преисполнило нас самой необузданной радостью. Съестное было налицо, стоило только его добыть. Но как это сделать? – вот в чем вопрос.

Животные находились на расстоянии целых шестисот шагов от нас; на таком расстоянии стрелять вообще трудно, особенно в такую минуту, когда от успешного выстрела зависит жизнь.

Мы поспешно принялись совещаться о том, следует ли стараться подойти поближе к зверям, и наконец поневоле отказались от этого плана, так как мы могли сказать с полной уверенностью, что антилопы нас заметят на том снежном поле, по которому мы неминуемо должны были пройти.

– Нечего делать, надо попробовать достать их отсюда, – сказал сэр Генри.

– Пусть каждый из нас прицелится в ту антилопу, которая против него, – сказал я. – Цельтесь как можно внимательнее в самую лопатку, а ты, Омбопа, дай нам сигнал, чтобы мы могли выстрелить все разом.

Наступило молчание; всякий старался прицелиться как можно лучше, что и понятно, когда знаешь, что от твоего выстрела зависит твоя жизнь.

– Стреляй! – скомандовал Омбопа по-зулусски, и почти в то же мгновение загремели все наших три карабина; три дымовых облачка на минуту повисли в воздухе, и эхо от выстрелов разнеслось вдали, перекатываясь среди безмолвных снегов.

Наконец пороховой дым рассеялся, и – о радость! – мы увидели крупного самца, который лежал на спине и яростно бился в предсмертной агонии. Мы испустили торжествующий вопль: мы спасены, мы не умрем с голоду! Несмотря на свою слабость, мы устремились вниз по снежному склону, и не прошло и десяти минут после выстрела, как печень и сердце убитого животного дымились на снегу перед нами. Но тут представилось новое затруднение: у нас не было никакого топлива, а следовательно, нельзя было развести огонь и не на чем жарить подстреленную дичь. Мы в отчаянии переглянулись.

– По-моему, люди, умирающие с голоду, не должны быть слишком прихотливы, – сказал Гуд. – Давайте есть сырое мясо!

Нам не оставалось никакого другого выхода из этого положения; мучивший нас голод был так силен, что подобное предложение не казалось таким отвратительным, каким оно представилось бы нам в другое время. А потому мы взяли печенку и сердце антилопы и зарыли их на несколько минут в снег, чтобы они хорошенько остыли, после чего вымыли их в холодной как лед речной воде и наконец с жадностью съели. Все это звучит не особенно привлекательно, но, право, я в жизни моей не едал ничего вкуснее этого сырого мяса. В каких-нибудь четверть часа мы совершенно переродились. К нам снова вернулись и жизнь, и силы, и кровь забилась сильнее в наших жилах. Но мы хорошо помнили, как опасно отягощать отощавший желудок, и потому старались не наедаться досыта.

– Это животное спасло нас! – воскликнул сэр Генри. – Кстати, Кватермэн, как оно называется?

Я встал и подошел к антилопе. Она была величиной почти с осла, с большими загнутыми рогами. До сих пор я таких никогда не видывал; то была совершенно новая для меня порода. Животное было темно-коричневого окраса с тонкими оранжевыми полосками и очень густой шерстью. Впоследствии я узнал, что жители этой удивительной страны называют его инко. Это чрезвычайно редкий вид, и встречается он только на значительной высоте, там, где не могут жить другие животные. Наш экземпляр был убит очень метко: пуля угодила ему в самую лопатку, но чья это была пуля – мы, конечно, не могли узнать. Я думаю, что Гуд, памятуя свой удивительный выстрел по жирафу, втайне приписывал и этот подвиг своему искусству; мы ему не противоречили.

Мы были до такой степени заняты наполнением своих тощих желудков, что сначала даже не подумали осмотреться. Но потом, поручив Омбопе снять с костей лучшее мясо для того, чтобы забрать его с собой, мы принялись осматривать окрестности. Туман совсем исчез; было уже восемь часов, так что солнце успело его рассеять, и теперь мы могли обнять одним взглядом всю местность. Я просто не знаю, как описать ту великолепную панораму, которая открылась нашим очарованным взорам. Я никогда не видывал ничего подобного, да, вероятно, и не увижу.