Копи царя Соломона - Хаггард Генри Райдер - Страница 1

Генри Райдер Хаггард

Копи царя Соломона

Генри Райдер ХАГГАРД (1856-1925)

I

Я встречаю сэра Генри Куртиса

От роду я никогда ничего не писал, а вот теперь, прожив на свете пятьдесят пять лет, вдруг принимаюсь за писание, точно какой-нибудь сочинитель. И сам не могу на себя надивиться! Неужели это я, Аллэн Кватермэн, собираюсь написать книгу? Бог знает, кончу ли я ее когда-нибудь… Чего-чего я не делал в течение моей долгой жизни! Оттого она мне и кажется такой долгой, что уж очень рано я встал на ноги и начал зарабатывать себе на хлеб насущный в такие годы, когда другие мальчики еще в школу бегают. Промышлял и охотой, и торговлей, работал в рудниках, под землей, и вот только недавно, в последнее время, сколотил себе капиталец. Капиталец изрядный, но могу по совести сказать, что ни за какие деньги не согласился бы я пережить еще раз эти последние полтора года! Человек я от природы мирный, робкий, терпеть не могу насилий и жестокостей; а уж как мне надоели всякие приключения – и сказать не могу! А теперь еще вот принимаюсь писать книгу – право удивительно! Я человек простой, неученый, спрашивается, зачем же путаюсь не в свое дело и берусь сочинять книги? Если сказать правду, главное – потому, что сэр Генри Куртис и капитан Джон Гуд уж очень меня об этом просят. К тому же делать я теперь все равно ничего не могу и сижу у себя на квартире, в Порт-Натале, безвыходно: опять разболелась у меня левая нога, которую мне тогда изжевал этот разбойник, лев. Чудно?е, право, дело; ведь уж сколько лет с тех пор прошло, и раны мои все давным-давно зажили, а вот как придет это самое время, когда он меня искусал, – так и заноет опять больное место, хоть кричи. Должно быть, какой-нибудь особенный яд у этих проклятых львов в зубах. И ведь что досадно: шестьдесят пять львов я убил на своем веку, а на шестьдесят шестом взял да и осекся; изжевал он мне ногу ни за что ни про что. Изжевал, как щепоть табаку! Разве это порядок? Ужасно я этих непорядков не люблю, потому что я человек аккуратный.

Еще для того я хочу писать книгу, чтобы мой сынок Гарри, который учится теперь в лондонской медицинской школе, мог прочитать ее на досуге и поразвлечься немного после госпитальной работы. Ведь тоже и их дело не легкое, другой раз так умается, что голова кругом пойдет. Вот пускай и почитает, позабавится; а история будет занятная, если только у меня что-нибудь выйдет. Могу сказать, не хвастаясь, что во всю мою жизнь не слыхал ничего удивительнее и страннее того, что я буду рассказывать. Трудненько мне будет все это описать, да делать нечего. Человек я хотя и смирный, а тоже немало народу перебил и изувечил на своем веку. Конечно, невинной крови не проливал и из-за угла не целился, а убивал людей открыто, в честном бою. Что делать! На то нам и жизнь дана, чтобы ее защищать… Но пора мне, однако, приняться за мой рассказ. Начну смелее: смелость города берет!

Прошло ровно полтора года с тех пор, как я в первый раз встретился с сэром Генри Куртисом и капитаном Гудом. А случилось это вот как. Был я на слоновой охоте в лесной стороне, за Бамангвато[1], и очень мне не везло. Охотился плохо, да вдобавок еще лихорадку схватил и провалялся довольно долго. Потом, как поправился, продал что было у меня слоновой кости и поехал домой через Капштадт. Тут я прожил с недельку и напоследок взял себе койку на корабле «Донкельд», отправлявшемся к нам, в Порт-Наталь. «Донкельд» только и дожидался парохода «Эдинбург-Кастль», который должен был прийти из Англии, чтобы сняться с якоря. Наконец ожидаемый пароход пришел. «Донкельд» принял новых пассажиров, какие там были, мы снялись с якоря и вышли в море.

Из всех пассажиров двое особенно привлекли мое внимание. Один из них, лет этак тридцати, поразил меня своим высоким ростом и богатырским сложением; такого огромного человека мне ни разу не случалось встречать. У него были светлые белокурые волосы, длинная густая борода, замечательно правильные черты и большие серые глаза; в жизнь свою не видел человека красивее его. Мне почему-то показалось, что он похож на древнего датчанина. Положим, что древних датчан я никогда не видывал, но я помню, что видел однажды картинку, на которой были нарисованы эти самые господа – что-то вроде белых зулусов[2]. Они пили из огромных рогов, и у них были длинные волосы, развевающиеся по плечам. Когда я взглянул на господина, стоявшего у спуска в кают-компанию, мне сейчас же пришло в голову, что если бы он отрастил волосы подлиннее да надел стальную кольчугу на свою богатырскую грудь, дай ему только боевой топор и роговой кубок в руки, – и хоть сейчас пиши с него эту самую картину. И ведь поди ж ты, какое чудо! Потом я узнал, что сэр Генри Куртис – так звали этого гиганта – был в самом деле датчанин по происхождению.

Господин, разговаривавший с сэром Генри, был совсем в другом роде. Я сейчас же подумал, что он, должно быть, моряк. Не знаю отчего, но только моряка сейчас видно. Я их немало видел на своем веку, часто с ними охотился и очень их люблю; это самый лучший народ в мире. Одно только в них нехорошо: ужасно любят ругаться.

На этот раз я также не ошибся: господин действительно оказался отставным командором британского военного флота. Звали его, как я потом узнал, Гуд, капитан Джон Гуд. Это был плотный, коренастый мужчина среднего роста, смуглый, черноволосый и довольно любопытный с виду: был он всегда необыкновенно гладко выбрит, расчесан и вычищен просто на удивление и носил стеклышко в правом глазу. Это стеклышко точно к нему приросло, потому что носил он его без шнурка и никогда не снимал, разве для того, чтобы вытереть. Сначала я думал, что он так с ним и спит, но потом узнал, что на ночь он прячет его в карман своих брюк, вместе с превосходными фальшивыми зубами, которых у него были две перемены.

Вскоре после того, как мы вышли в море, стемнело и погода переменилась к худшему. С берега подул свежий ветер. Воздух наполнился таким густым туманом, что все ушли с палубы. Наш «Донкельд» был легкое плоскодонное суденышко; его качало из стороны в сторону самым неприятным манером. Ходить по палубе было совершенно невозможно; я стал около самой машины, чтобы погреться, и от нечего делать глядел на стрелку кренометра, которая показывала размахи судовой качки.

– Ну кренометр! Черт знает, что такое! – раздалось восклицание за моей спиной.

Я повернулся и увидел флотского, которого заметил прежде.

– А чем же он плох? – спросил я.

– Чем плох? Да всем! Если бы корабль хоть раз накренился под тем углом, как он показывает, – тут бы ему и конец; давно бы перекувырнулся. На этих купеческих судах всегда так: у них все как попало, черт бы их побрал!

В эту минуту позвонили к обеду. Мы с капитаном Гудом отправились обедать вместе и нашли сэра Генри уже за столом. Капитан сел с ним рядом, а я напротив, и скоро мы разговорились об охоте.

Капитан меня обо всем расспрашивал, я отвечал как мог, и наконец зашла у нас речь о слонах.

– Ну, сэр, ваше счастье, – сказал ему кто-то из моих соседей, – вы как раз напали на самого знающего человека. Уж кому и знать про слонов, как не охотнику Кватермэну; он вам все расскажет как следует.

Сэр Генри, который все время молчал, прислушиваясь к нашему разговору, при этих словах заметно вздрогнул.

– Извините, сэр, – обратился он ко мне звучным басом, вполне достойным его мощной груди, – вы – Аллэн Кватермэн?

Я отвечал утвердительно. Огромный человек не сказал больше ни слова, но я слышал, как он пробормотал себе в бороду: «Чрезвычайно счастливая случайность!»

После обеда сэр Генри подошел ко мне и пригласил меня идти курить в свою каюту. Я принял его предложение, и мы отправились к нему вместе с капитаном Гудом. В каюте сэра Генри было очень хорошо и уютно; корабельный лакей принес нам бутылку виски, зажег лампу; мы уселись вокруг стола, стоявшего посредине, и закурили трубки. Когда лакей ушел, сэр Генри обратился ко мне.