Хроники Потусторонья: Проект (СИ) - Хомутинников Юлиан "sirrum" - Страница 14

Трубка снова повисла на аппарате.

— Слыхал, да? Чёрная «Волга»! Совсем как в былые времена. Когда-то сам на такой катался, когда в «органах» служил. Прямо ностальгия. Нынешнее-то поколение подобными вещами не удивишь, а раньше такую машину издали примечали, даже без всяких опознавательных знаков. Знали и боялись, так-то… Ладно, это меня снова унесло куда-то. Всё, Валёк, выходим.

Я вышел из кабинета, он последовал за мной.

— Маришка! Валентин уходит!

Она вышла к нам — какая-то серьёзная, даже чересчур. Подошла к Вале:

— До свиданья, Валентин. Хотя мне кажется, что мы с вами больше не увидимся… У вас никогда такого ощущения не бывает? Знаете, вот смотришь на человека и понимаешь: всё, это в последний раз. Нет?

Он неопределённо пожал плечами:

— Может быть. Никогда об этом не думал. Спасибо вам за чай, Марина. Он был очень вкусным.

— Ну да… Не за что. Всего вам хорошего.

— До свиданья.

— Давай, Валькинштейн, — я крепко пожал парню руку. — Ещё увидимся. Спасибо, что заглянул. Не пропадай там, хорошо?

— Конечно, Герман Сергеевич. Не волнуйтесь, — он улыбнулся, набросил на плечи невесть откуда взявшуюся куртку (молодец, подумал я, на ходу схватывает) и, помахав нам рукой, вышел на лестничную клетку. Я дождался, пока за ним пришёл лифт, а потом закрыл дверь.

Марина молчала, и это молчание было тягостным.

— Его отец, Фима Вершинин, четыре дня как умер. На машине разбился насмерть, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. К тому же это была полуправда: Фима действительно разбился на машине, но это было ещё в девяностых.

— Мог бы не говорить. Я и так догадалась, что там что-то плохое.

Марина закуталась в шаль и теперь была похожа на нахохлившуюся птицу.

— Герман, давай ты завтра никуда не поедешь, а? — она посмотрела на меня так, что у меня внутри что-то оборвалось. Крепись, Кастальский, крепись.

— Ну что ты, милая, у меня же работа. Меня полковник Фёдоров со свету сживёт. Ты же знаешь, он для меня как этот, как его… Как Тарас Бульба, во! Сам породил, сам и убьёт, если понадобится. Если бы не он, где б я сейчас был…

— Я всё это знаю, — перебила Марина. — Всё знаю. Но ты же работаешь как проклятый. Давай завтра… Пожалуйста, только завтра! Позвонишь, скажешь, что заболел. Что у тебя температура! А? Ну Герка, ну пожалуйста! Пожалуйста. Ради меня. Я знаю, что ты меня не любишь…

— Ну что это ещё за глупости…

— Не любишь! Я знаю, не спорь. Я и не прошу. Я об одном прошу: останься завтра дома. Хорошо? Обещай мне. Обещай!

Вот ведь, а? Ну, и что ты будешь с ней делать, а, Герман Сергеич?

Я обнял жену, прижав к себе это маленькое, худое птичье тело. Она вцепилась в мою рубашку, словно меня в любой момент могло унести ветром.

— Послушай, — сказал я, — послушай, давай вот как поступим. Я позвоню полковнику, скажу, что неважно себя чувствую. Если срочных вызовов не будет, останусь дома. Но если будет срочный вызов, Марина, мне придётся ехать, хочу я этого или нет. У нас на участке только один штатный психолог — я. На всю Москву вообще психологов в УВД маловато, не особо популярная должность, наверное. Поэтому… Ведь всякое может случиться. Понимаешь?

— Да, я понимаю, — она отстранилась от меня. — Я всё понимаю. Я ничего не могу сделать. Ты всё равно уедешь, а я останусь. Ты уедешь и больше не вернёшься. А я останусь в этой проклятой квартире, одна — слышишь меня?! — одна! Ты же меня никогда не любил. Зачем ты вообще появился в моей жизни? Жил бы со своей виолончелисткой. Так нет же!.. А теперь… Ты и от неё так же ушёл — так ведь? Просто пропал однажды, и всё. Ты же сам рассказывал, что вас судья, твой знакомый, удалённо развёл. Да ты хоть задумывался когда-нибудь, каково ей было? Нет, скорее всего никогда. Так и со мной будет, я знаю…

— Марина, это уже паранойя. И не говори мне об Эвелине, мне неприятно об этом вспоминать. Я же тебя просил.

Век бы не помнить Эвелины и её тюленьих глаз. И её маман, конечно. Вот где была феерия ужаса и геена огненная.

Марина снова бросилась ко мне:

— Ну прости, прости пожалуйста, я больше не буду, никогда не буду, клянусь! Только не уходи, хорошо? Не уходи, не пропадай, пожалуйста, пожалуйста, я же этого не вынесу!

— Марина, перестань. Я же сказал, что не собираюсь никуда пропадать.

— Ты врёшь, врёшь, ты всё врёшь! Ты думаешь, я дура, а я и вправду дура, что тебя, такого, полюбила! Дура, дура!

— Всё! — в конце концов, мои нервы не выдержали. Я взял её за плечи и несильно тряхнул: — Прекратить истерику! Это невыносимо. Я сказал, что останусь завтра, если не будет срочных вызовов — значит, так оно и будет. И всё на том! Я же просил тебя не закатывать мне сцен, тем более на пустом месте. Всё, иди спать.

— А ты?! — крикнула Марина.

— А я посплю в кабинете. Мне нужно отдохнуть, в конце концов. А тебе нужно прийти в себя.

С этими словами я развернулся и пошёл к кабинету, а она осталась стоять там — моя бедная чёрная птица.

«Оставлю, всё оставлю! Какая, к чёрту, месть?! Кастальский, ты хуже всех. И ещё хуже».

Закрыв дверь кабинета за ключ, я сел за стол, достал чистый лист бумаги, взял ручку и написал всего одно слово:

«Прости».

Пусть будет так. Ни черта, конечно, не понятно, но хотя бы намекает на то, что я раскаиваюсь. Господи… Мы ведь никогда не говорили по душам. Да, когда-то я рассказал ей и про Эвелину, и про Катю. Насчёт Эвелины она ничего тогда не сказала, насчёт Кати — пожалела. Её, меня, Игорька. А я и сам уже не помню, на кой чёрт я ей всё это рассказал. По-моему, я тогда выпил лишнего, вот язык и развязался…

О, выпивка. А это, между прочим, идея. Да будет мне пара стакашек на сон грядущий. Один я, правда, пить не люблю, можно даже сказать, терпеть не могу, но Марина мне в этой ситуации уже не помощник. Теоретически, я мог бы вызвать кого-нибудь Оттуда… Отчего-то подумалось о Смерти. Но поругаться с одной женщиной и сразу же выпить с другой — это даже как-то пошло. Да и едва ли она согласится.

Нет, нужен мужик. Притом желательно не Валиного возраста, а постарше. Но кто? Кто из Перворождённых станет вот так вот запросто пить со мной? Со мной, Вторым, которого все и всегда… Не то чтобы терпеть не могли, но всё же. Ну разумеется, первый Паладин Радуги, правая рука Великого Магистра Ордена Радуги, любимчик, можно сказать. Мажор, короче. Эх…

Я достал из бара бутылку коньяка и бокал-тюльпан. Не сказать, что я так уж сильно любил коньяк, но…

Коричневая влага заструилась по стенкам бокала. Ровно четверть, вот так вот. Или нет, лучше треть.

Дерьмо. Везде и всюду. И ещё этот Искажённый, чтоб его. Если бы не он, жил бы я сейчас, как обычно. Никаких полётов с крыш, никаких приглашений на казнь, даже ссоры с женой, и те по минимуму, потому что я всегда старался поменьше трепать себе нервы. А зачем? Работа и так нервная. Говорят же, что сапожник без сапог; так без чего, вы думаете, психолог?

Хм, если не ошибаюсь, «псише» в переводе с латыни значит «душа». Вот, значит, без чего живёт на свете Герман Сергеевич Кастальский. А что, логично: я же Дух, Существо, не человек даже. Вот и живу этакой бездушной сволочью. Моё здоровье!