Имаджика - Баркер Клайв - Страница 31

– Ну вот, теперь все в порядке, – сказал Блоксхэм, притопнул ногой и протянул руку для рукопожатия.

Радуясь тому, что тени скрывают отразившееся на его лице отвращение, Оскар пожал ее и пожелал болвану спокойной ночи. Он знал, что очень скоро ему придется окончательно определиться, и, несмотря на успех сегодняшнего представления и обретенную безопасность, он отнюдь не был уверен, что его место будет в рядах чистильщиков, пусть даже они и уверены в своей победе. Но если его место не там, то где же оно? Вот в чем заключалась главная проблема, и он был рад, что утешительное зрелище рождественской службы поможет ему ненадолго отвлечься. Двадцать пять минут спустя, поднимаясь по ступенькам Сент-Мартинзин-зе-Филд, он поймал себя на том, что повторяет про себя короткую молитву, содержание которой не слишком-то отличалось от тех гимнов, которые вскоре будут исполнять в этой церкви. Он молился о надежде, чтобы она была ниспослана на этот город, вошла в его сердце и избавила бы его от сомнения и неуверенности, о свете, который не только зажегся бы в его душе, но и распространился по всем Доминионам и осветил Имаджику от края и до края. Но если чудо действительно возможно, он молился о том, чтобы гимны опоздали с его предсказанием, потому что, как ни сладки сказки о Рождестве, времени остается очень мало, и если надежда родится только сегодня, то к тому времени, когда она достигнет возраста искупления, миры, которые она пришла спасти, будут уже мертвы.

Глава 12

Тэйлор Бриггс как-то сказал Юдит, что жизнь свою он измеряет по количеству прожитых летних сезонов. «Когда смерть будет близка, – сказал он, – из всех времен года я буду помнить только лето, и пересчитав, сколько раз оно повторялось в моей жизни, я буду чувствовать себя счастливым». Начиная от романов его молодости и кончая днями последних великих оргий в укрытых от людского глаза домах и банях Нью-Йорка и Сан-Франциско, всю свою любовную карьеру он мог вспомнить, ощутив запах пота своих подмышек. Юдит завидовала ему. Как и Миляге, ей было трудно удерживать в памяти более десяти лет своего прошлого. У нее совсем не осталось воспоминаний ни о подростковом возрасте, ни о детстве. Она не помнила ни внешности, ни даже имен своих родителей. Эта неспособность удерживать прошлое совсем не беспокоила ее, пока она не встретила такого человека, как Тэйлор, которому воспоминания доставляли ни с чем не сравнимое наслаждение. Она надеялась, что эта способность сохранилась у него и поныне; это было одно из немногих оставшихся ему удовольствий.

Впервые она услышала о его болезни в прошлом июле от его любовника Клема. Несмотря на то, что он и Тэйлор вели одинаковый образ жизни, болезнь обошла Клема стороной, и Юдит провела с ним несколько долгих вечеров, обсуждая вину, которую он ощущал за это незаслуженное избавление. Однако осенью дороги их разошлись, и она удивилась, обнаружив по возвращении из Нью-Йорка приглашение на их рождественскую вечеринку. До сих пор не вполне оправившись от всего случившегося, она позвонила, чтобы отказаться, но Клем тихо сказал ей, что Тэйлор вряд ли доживет до весны, не говоря уже о лете. Так что не сможет ли она прийти, хотя бы ради него? Она, разумеется, согласилась. Если кто-то из людей ее круга и умел превращать плохие времена в хорошие, то это были Тэйлор и Клем, и им она была обязана своим самым удачным опытам в этом отношении. Потому ли, что у нее в жизни было столько неприятностей с гетеросексуальными самцами, она чувствовала себя так хорошо и спокойно в компании мужчин, для которых ее пол не был оспариваемой наградой?

В начале девятого в рождественский вечер Клем открыл дверь и пригласил ее в дом, запечатлев на ее устах нежный поцелуй в прихожей под веткой омелы, перед тем, как, по его словам, на нее накинутся варвары.

Дом был украшен так, как, возможно, его украшали лет сто назад. Блестки, поддельный снег и фонарики эльфов были забыты в пользу еловых веток, которые в таком изобилии были развешаны по стенам и каминным доскам, что комнаты стали похожи на хвойный лес. Клем, чья молодость до последнего времени избегала платить налог на годы, выглядел не очень хорошо. Пять месяцев назад при подходящем освещении он выглядел тридцатилетним мужчиной в самом соку. Теперь же он состарился по крайней мере лет на десять, и его радостные приветствия и шумные комплименты не могли скрыть усталость.

– Ты в зеленом, – сказал он, препровождая ее в гостиную. – Я говорил Тэйлору, что так и будет. Зеленые глаза, зеленое платье.

– Тебе нравится?

– Конечно! В этом году у нас языческое Рождество. Dies Natalis Solis Invietus.[3]

– Что это значит?

– Рождество Непобедимого Солнца, – сказал он. – Свет Миру. Его-то нам сейчас и не хватает.

– Я знаю кого-нибудь из присутствующих? – спросила она, прежде чем оказаться в центре внимания вечеринки.

– Тебя знают все, – сказал он нежно. – Даже те, кто тебя ни разу в жизни не видел.

Их поджидало много людей, которых она знала в лицо, и ей потребовалось около пяти минут, чтобы добраться к креслу у пылающего камина, в котором, обложенный подушками, сидел Тэйлор – король среди своих подданных. Она попыталась скрыть то потрясение, которое испытала, увидев его. Он утратил почти всю свою львиную гриву волос, а от лица остались кожа да кости. Глаза его, всегда бывшие самой выразительной чертой его внешности (одно из многих существовавших между ними сходств), теперь стали огромными, словно в последние дни своей жизни он хотел досыта насмотреться на мир. Он раскрыл навстречу ей свои объятия.

– Радость моя, – сказал он. – Обними меня. Извини, что я не встаю.

Она наклонилась и обняла его. Тело его было худым, как щепка, и холодным, несмотря на разведенный рядом огонь.

– Клем тебе принес пунш? – спросил он.

– Как раз иду, – сказал Клем.

– Тогда принеси мне еще водки, – сказал Тэйлор своим всегдашним повелительным тоном.

– Я думал, мы договорились... – начал было Клем.

– Я знаю, это вредно для меня. Но оставаться трезвым – еще вреднее.

– Это убьет тебя немедленно, – сказал Клем с откровенностью, которая шокировала Юдит. Но они с Тэйлором обменялись взглядами, исполненными обожающей ярости, и она поняла, что жестокость Клема является составной частью плана, который помогает им справляться с этой трагедией.

– Ну, как скажешь, – сказал Тейлор. – Я выпью апельсинового сока. Нет, назовем его «Дева Мария», раз уж у нас сегодня Рождество.[4]

– А я думала, у вас языческий праздник, – сказала Юдит, когда Клем отправился за напитками.

– Не понимаю, зачем христианам нужна Богоматерь, – сказал Тэйлор. – Получив ее, они не знают, что с ней делать. Подвигай стул, радость моя. Ходят слухи, что ты посещала дальние края.

– Так оно и было. Но в последний момент я вернулась. У меня в Нью-Йорке были кое-какие сложности.

– Чье сердце ты разбила на этот раз?

– Сложности заключались не в этом.

– Ну? – сказал он. – Старый сплетник готов выслушать своего лучшего информатора.

Это была его давнишняя шутка, и на губах у нее появилась улыбка, а за ней и вся та история, которую она твердо намеревалась хранить в тайне.

– Один человек пытался меня убить, – сказала она.

– Шутишь.

– Хотелось бы, чтоб это было так.

– Что случилось? – спросил он. – Давай, колись. В данный момент мне чрезвычайно приятно слушать рассказы о чужих несчастьях. И чем они ужаснее, тем лучше.

Она провела ладонью по костлявой руке Тэйлора.

– Сначала расскажи мне, как ты.

– Чувствую себя абсолютным идиотом, – сказал он. – Клем, конечно, просто чудо, но вся нежная любовь и забота в мире не способны вернуть мне здоровье. Были хорошие времена, были и плохие. В последнее время в основном плохие. Как моя матушка говорила, в этом мире я не жилец. – Он поднял взгляд. – А вот идет Святой Клемент, покровитель Подкладных Суден. Переменим тему. Клем, Юдит говорила тебе, что кто-то пытался ее убить?