Имаджика - Баркер Клайв - Страница 10

– Что с тобой случилось? – спросил таксист. – Надеюсь, эта штука не заразная, потому что, так твою мать, если она заразная...

– ...нет... – сказал Чэнт.

– На тебе, так твою мать, лица нет, – сказал таксист, бросив взгляд в зеркальце заднего вида. – Может, отвезти тебя в больницу?

– Нет. На Гамут-стрит. Мне нужно на Гамут-стрит.

– Здесь тебе придется показать мне дорогу.

Все улицы изменились. Деревья были срублены, целые ряды домов уничтожены; изящество уступило место аскетизму, красота – удобству; новое сменило старое, но курс обмена был явно невыгоден. Последний раз он был здесь более десяти лет назад. Может быть, Гамут-стрит уже нет, и на ее месте вознесся в небеса какой-нибудь стальной фаллос?

– Где мы? – спросил он у водителя.

– В Клеркенуэлле, как ты и хотел.

– Я понимаю, но где именно?

Водитель посмотрел на табличку.

– Флэксен-стрит. Это тебе что-нибудь говорит?

Чэнт посмотрел в окно.

– Да! Да! Поезжай до конца и поверни направо.

– Ты раньше жил в этом районе?

– Очень давно.

– Да, это место знавало лучшие времена. – Он повернул направо. – Теперь куда?

– Первый поворот налево.

– Ну вот, – сказал водитель. – Гамут-стрит. Какой номер тебе нужен?

– Двадцать восемь.

Такси прижалось к обочине. Чэнт нашарил ручку, открыл дверь и чуть не упал на тротуар. Пошатываясь, он налег на дверь, чтобы закрыть ее, и в первый раз они с водителем оказались лицом к лицу. Какие бы изменения ни происходили под воздействием блохи в его организме, судя по выражению отвращения на лице таксиста, их внешние проявления выглядели ужасно.

– Ты отвезешь письмо? – спросил Чэнт.

– Можешь довериться мне, приятель.

– Когда сделаешь это, отправляйся домой, – сказал Чэнт. – Скажи жене, что любишь ее. Вознеси благодарственную молитву.

– А за что благодарить-то?

– За то, что ты человек, – сказал Чэнт.

Таксист не стал вникать в подробности.

– Как скажешь, приятель, – ответил он. – Я, пожалуй, буду трахать свою бабу и возносить благодарственную молитву одновременно, ты не против? Ну, давай, и не делай ничего такого, чего бы я не сделал на твоем месте, хорошо?

Дав этот ценный совет, он укатил прочь, оставив своего пассажира на пустынной улице. Слабеющими глазами Чэнт оглядел погруженную во мрак местность. Дома, построенные в середине того века, когда жил Сартори, выглядели почти совсем опустевшими. Возможно, в них уже заложили взрывчатку для уничтожения. Но Чэнт уже знал, что священные места – а Гамут-стрит была в своем роде священной – иногда могут уцелеть, потому что они пребывают невидимыми, даже когда находятся у всех на виду. Пропитанные магическими силами, они отводят от себя дурной глаз, находят невольных союзников среди мужчин и женщин, которые, ни о чем не подозревая, все-таки чувствуют исходящую от них святость, и становятся предметом поклонения для немногих избранных.

Он преодолел три ступеньки и толкнул дверь, но она оказалась надежно заперта, и он направился к ближайшему окну. Оно было затянуто отвратительным саваном из паутины, но занавески на нем не было. Он прижался лицом к стеклу. Хотя в настоящий момент зрение его ухудшилось, оно по-прежнему было более острым, нежели зрение цветущей человекообразной обезьяны. Комната, в которую он заглядывал, была абсолютно пустой. Если кто-то и жил в этом доме со времен Сартори (а ведь не мог же он простоять пустым две сотни лет?), то теперь его обитатели исчезли, уничтожив все следы своего пребывания. Он поднял свою здоровую руку и ударил в окно локтем. Стекло разлетелось вдребезги с первого удара. Затем, не соблюдая никакой осторожности, он взгромоздил свое тело на подоконник, вышиб рукой остатки стекла и скатился на пол.

Он по-прежнему ясно помнил расположение комнат. Во сне он часто блуждал по ним, слыша голос Маэстро, который поторапливал его наверх, в ту комнату, где Сартори работал. Именно туда и собирался Чэнт сейчас отправиться, но с каждым ударом сердца его тело становилось все слабее и слабее. Рука, в которую впилась блоха, усохла, ногти выпали, а на костяшках и на запястье показались кости. Он чувствовал, как под курткой весь его торс, вплоть до бедер, претерпевает сходное превращение. Он ощущал, как при каждом движении от него отваливаются куски плоти. Долго он не протянет. Его ноги проявляли все большее нежелание нести его наверх, а сознание готово было покинуть его. Словно мужчина, которого покидают его дети, он умолял, взбираясь вверх по ступенькам:

– Останься со мной. Еще совсем чуть-чуть. Пожалуйста...

Его мольбы помогли ему доковылять до первой лестничной площадки, но здесь ноги почти отказали ему, и дальше ему пришлось ползти, подтягиваясь на здоровой руке.

Он преодолел половину последнего пролета, когда на улице раздался свист пустынников, чей пронзительный звук ни с чем нельзя было спутать. Они нашли его быстрее, чем он предполагал, учуяв его след на темных улицах. Страх перед тем, что он не успеет бросить последний взгляд на святую святых наверху, подхлестнул его, и его тело забилось из последних сил, выполняя желание своего обладателя.

Он услышал, как внизу взломали дверь. Затем снова раздался свист, на этот раз громче, чем раньше, – его преследователи вошли в дом. Он принялся бранить свои обессиленные члены, и язык его уже почти не повиновался ему.

– Не подводите меня! Давайте, действуйте! Вы будете двигаться или нет?

И они повиновались. Судорожными рывками он преодолел последние несколько ступенек, но когда он оказался на самом вверху, внизу раздались шаги пустынников. Наверху было темно, хотя ему и трудно было определить, что в большей степени является причиной этого – ночь или слепота. Но это едва ли имело значение. Путь к двери в кабинет был так же хорошо знаком ему, как и собственное тело, которое он сегодня потерял. Он полз на четвереньках по лестничной площадке, и древние доски скрипели под ним. Внезапный страх охватил его: что если дверь окажется заперта? Из последних сил он толкнул ее, но она не открылась. Тогда он потянулся к ручке, ухватил ее, попытался повернуть, но сначала ему это не удалось. Тогда он попытался снова и стукнулся лицом о порог, после того как дверь распахнулась.

Здесь нашлась пища для его слабеющих глаз. Лучи лунного света проникали через окна в потолке. Хотя до этого момента он смутно предполагал, что его влекли сюда сентиментальные соображения, теперь он понял, что это не так. Вернувшись сюда, он замкнул круг. Он вновь оказался в комнате, где состоялось его первое знакомство с Пятым Доминионом. Здесь была его детская, здесь была его классная комната. Здесь он впервые вдохнул воздух Англии, живительный октябрьский воздух. Здесь он впервые начал есть и пить, впервые столкнулся с тем, что его рассмешило, и – позже – с тем, что довело его до слез. В отличие от нижних комнат, пустота которых была знаком их покинутости, здесь всегда было очень мало мебели, а иногда комната была абсолютно пустой. Он танцевал здесь на тех самых ногах, которые теперь лежали под ним бесчувственными трупами, когда Сартори рассказал ему, как он собирается подчинить себе этот несчастный Доминион и построить в центре его город, который затмит собой Вавилон. Он танцевал просто от избытка чувств, зная, что его Маэстро – великий человек и ему под силу изменить мир.

Напрасные мечты – все пошло прахом. Прежде чем тот октябрь превратился в ноябрь, Сартори исчез – растворился в ночи или был убит врагами. Ушел и оставил своего слугу в городе, который он едва знал. Как Чэнту тогда хотелось вернуться в эфир, из которого он был вызван, сбросить тело, в которое Сартори заточил его, и покинуть этот Доминион. Но единственный голос, по приказанию которого могло совершиться это превращение, принадлежал человеку, который вызвал его, а без Сартори он навсегда становился пленником Земли. Но он не испытывал за это ненависти к своему заклинателю. На протяжении тех недель, когда они были вместе, Сартори был снисходителен к нему. И если бы он появился сейчас, в этой залитой лунным светом комнате, Чэнт не стал бы упрекать его в необязательности, а встретил бы с подобающим почтением и был бы рад возвращению своего вдохновителя.